— Многие наши ребята побывали в руках у фашистов. Здоровым оттуда не уйдешь! — сказал мой новый знакомый.

Несколько минут мы молчали. А потом мальчик очень тихо и очень грустно сказал:

— А мамку и братишку фашисты расстреляли. Отец на войне пропал. Вот и нету у меня сейчас родных. И письма писать некому… Вот только старшей сестре я все-все рассказываю. Да она тут, рядом… Ей письма писать не надо.

— Значит, у тебя есть старшая сестра? — обрадовался я. — А ты говоришь — родных нету!

— Это не такая сестра, а медицинская, понимаешь? Да она мне все равно что родная.

Я хотел сказать что-нибудь хорошее, ласковое, но никаких слов у меня не нашлось, и я только спросил:

— А как тебя зовут?

— Пашкой… Павлом.

— Как Корчагина, значит?

Мальчик удивленно посмотрел на меня и ничего не ответил.

Вскоре наши ребята начали собираться обратно в лагерь. На прощание я спросил:

— Павка, можно я буду приходить к тебе?

Я и сам не заметил, как назвал мальчика Павкой.

— Заходи, если хочешь.

28 июля.

Мы рассказали Сергею Сергеичу о своих планах. Сказали ему правду, но не всю, не до самого конца. Сказали, что хотим написать книгу о партизанах города. А больше мы ему ничего не сказали. Сергей Сергеич разрешил нашей спецбригаде ходить в город и узнавать все, что нужно. Разрешил! А меня в бригаде нет… Разве это справедливо?

Пусть меня не включили в бригаду, а я хочу быть в ней. И буду! Профессор и Вано даже не узнают, что я буду следовать за ними по пятам. Всюду, всюду!.. Так я решил сегодня утром. А после «мертвого часа», когда спецбригада вышла из лагеря, я тайком пошел за ней. Я и Смелого захватил с собой. Пусть учится ходить по следам, следить и искать!

Было очень трудно идти так, чтобы нас не заметили. Местность открытая, даже спрятаться некуда. Одни только тополи спасали нас.

Я шел затаив дыхание. Зато уж Смелый сопел за двоих. А Вано Гуридзе, как назло, каждую минуту останавливался, оборачивался и хватался за собственную пятку. Видно, что-то попало ему в тапочку. Нам со Смелым из-за этой тапочки приходилось каждую минуту шарахаться в сторону. Вано вообще всегда вертится, как волчок, минуты не может постоять спокойно. Он говорит, что в его жилах течет очень горячая кровь. Не понимаю только, как он со своей горячей кровью линейку проспал?

Первым делом спецбригада зашла в райком комсомола. Тут уж я, конечно, не мог следовать за ней. А как раз напротив был маленький магазинчик, и оттуда было очень удобно наблюдать. Мы со Смелым и зашли туда. В магазине продавали рыбу с очень чудным названием — «барабулька». Люди заходили в магазин, и каждый спрашивал: «Есть барабулька? Есть барабулька?» Голоса сливались, и получалось какое-то смешное бульканье: буль-буль-буль…

Я стал читать объявления, расклеенные по стенам. Тут же висели и «Правила поведения детей и подростков в общественных местах». Интересно, а кто я — «дитя» или уже подросток? Я стал читать «Правила» и узнал очень много нового. Оказывается, на сеансы позже шести часов детям ходить нельзя. А я до сих пор не знал об этом и преспокойно себе ходил.

Я до того зачитался, что даже забыл следить за дверью райкома. Но вдруг, на мое счастье, кто-то наступил Смелому на лапу — он завизжал, поднялся крик: «Безобразие! Ходят в магазин с собакой! Вы бы еще слона привели!» — и так далее. При чем тут слон? Уж люди, когда разозлятся, прямо не соображают, что говорят.

Я вспомнил о нашей спецбригаде, посмотрел в широкое окно витрины и увидел, что Профессор и Вано как раз выходят на улицу.

Мы со Смелым вновь последовали за ними. Конечно, на некотором расстоянии. Профессор и Вано зашли в садик, где стоял памятник партизанам, и переписали себе в блокноты все имена, которые были высечены золотыми буквами на мраморе. А потом они направились в сторону моря. И мы туда же.

Спецбригада дошла до того места, которое в городе называют Высоким берегом. Все здесь было разрыто, как будто только вчера кончились бои. Траншеи еще не были засыпаны землей. Часто попадались столбики, к которым были прибиты маленькие таблички, на вид точно такие же, как стоят на бульварах со всякими там строгими предупреждениями: «Не рвать цветы!», «Не мять траву!» Только кругом не было ни травы, ни цветов и на табличках было одно лишь слово: «Разминировано». То тут, то там поднимались небольшие холмы. Но когда я подходил ближе, то оказывалось, что это не холмы, а дзоты. Какие жестокие шли здесь бои! А вот теперь тихо-тихо. Даже как-то странно…

Я так задумался, что перестал следить за нашей спецбригадой. А она вдруг исчезла куда-то. Уж не спряталась ли в какую-нибудь траншею.

— Смелый, ты не видел? — спросил я.

Но он в ответ лишь споткнулся и чуть не полетел в глубокую воронку от бомбы.

Дойдя до самого обрыва, я понял, куда исчезли ребята. Они спустились вниз, к морю, по узкой каменистой тропинке. Спускаться за ними было нельзя: я бы тут же выдал себя. Тогда я на животе подполз к самому краю обрыва, свесил голову вниз и только было собрался наблюдать, как вдруг один довольно увесистый камешек сорвался вниз и тут же послышался голос Вано:

— Ой, что это?

«Прямое попадание!» — подумал я.

Хотел отползти от края обрыва, но тут же целый град камней, задетых мною, посыпался вниз.

Вано взбежал по каменистой тропинке наверх, чтобы узнать, кто это обстреливает спецбригаду. И увидел нас со Смелым.

Но он почему-то вовсе не удивился, а даже обрадовался:

— Иди, Сашка, сюда! Иди! — и потянул меня за руку.

Мы стали спускаться по тропинке. Вано все торопил меня, тянул и тянул.

— Да тише ты, мы же собаку задушим! — крикнул я, потому что веревочный поводок натянулся, как струна: Смелый отставал.

На берегу я увидел небольшой памятник. Он был сделан из серого гранита. Волны докатывались до него. Они еле-еле, очень осторожно и бережно касались гранитного подножия. И тут же откатывались назад. На сером камне было высечено: «Здесь в 1942 году сражались с фашистами и погибли смертью героев отважные воины из батальона старшего лейтенанта Михайлова».

Бойцы старшего лейтенанта Михайлова продолжали сражаться, когда весь город был уже занят фашистами. Герои отошли до самого берега. Когда же они увидели, что патронов больше нет, а за спиной у них море, они с ручными гранатами бросились на врагов. Вот какие бывают люди!

Все это Вано и Профессор узнали в райкоме комсомола и пересказали мне.

— А о партизане с инициалами «В. А.» никто ничего не знает. И кличка «Бородач» никому не известна, — грустно сказал Профессор.

— Ничего, ничего! — подбодрил его Вано. — Будем искать. А кто ищет, тот всегда найдет!

Последнюю фразу Вано не проговорил, а пропел на мотив известной песенки. У нашего Вано очень хороший голос. Уж его-то не приходится «загонять в хоровой кружок», он там самый главный, или, как это называется, запевала. Катя говорит, что если Вано будет учиться, так из него вполне может выйти толк. Она, наверное, хочет сказать, что Вано может стать артистом.

Вот здорово было бы! Прихожу я когда-нибудь, через много-много лет, в Большой театр, покупаю программу и читаю: «Евгений Онегин — Вано Гуридзе». Я, конечно, рассказываю всем кругом, что это тот самый Вано, с которым мы были в пионерском лагере и который однажды проспал линейку. Никто, конечно, мне не верит. А в конце первого действия, когда Вано выходит раскланиваться, я подбегаю к самой сцене. Вано тут же узнает меня, машет мне рукой, и все убеждаются, что это действительно тот самый Вано. И уж потом все смотрят не на сцену, а на меня… Но все это будет очень не. скоро. А пока что, значит, мы возвращались в лагерь.

Когда мы уже подходили к самому лагерю, Профессор вдруг спросил:

— А ты, Саша, как, собственно говоря, оказался в городе?

— Шел за вами по следам. Как невидимка!

— Но ведь звено решило тебя в бригаду не включать!

— Подумаешь, «звено решило»! А если оно неправильно решило — тогда что?

— Так ведь в лагере была волейбольная тренировка, — вспомнил Вано. — А ты, значит, ее пропустил? Эх, несерьезный ты парень…

Опять то же самое! Дома Галка целые дни трезвонит: «Несерьезный ты парень, легкомысленный ты человек! Не умеешь отвечать за свои поступки!» И здесь то же самое начинается. Ну уж простите, пожалуйста! Галка — так та хоть в девятом классе учится. А Вано и Профессор, как и я, в шестом. От них уж я и подавно не буду терпеть всякие оскорбления!