Во время приступов этой болезни девочка никогда не видела отца. Он обыкновенно запирался в своей комнате, и только порой, проходя на цыпочках мимо дверей, она слышала его выкрики, странные сердитые слова, которых совсем не понимала. Пока он болел, мать оставалась отрешенной, печальной и встревоженной. Когда матери было особенно грустно, она сажала Дороти на колени и с нежностью крепко прижимала ее к себе, позволяя тихонько сидеть и целовать себя, сколько угодно.

Мать никогда не делилась с дочкой тем, что ее смущало и мучило, да и сама Дороти ни о чем не спрашивала. Девочка глубоко верила в Бога и доверяла людям. Испортить ее было очень трудно. Она оставалась маленькой белоснежной маргариткой, грязь и сор жизни не могли ее запятнать. Дороти пользовалась всеобщей любовью и лаской, потому что всегда держалась с достоинством, была бесстрашной и очаровательной. Кроме того, она была красива и приветлива. Ее никто не бранил – трудно было обратиться к ней с выговором, глядя в ясные серьезные глаза, искренние и вместе с тем часто такие веселые, смотрящие людям прямо в душу.

Тяжелые времена для семьи наступили, когда Дороти шел седьмой год. Мать серьезно заболела. Это произошло, когда они в очередной раз обеднели. Девочка привыкла к резким переменам их благополучия, к временам нужды, когда приходилось внезапно съезжать из роскошного дома туда, где у них не было даже самого необходимого.

Когда мать заболела, отец выглядел очень усталым, но казался вполне здоровым. Однажды вечером Сезиджер о чем-то долго разговаривал со своей женой. Он вышел из ее комнаты побледневший, с красными глазами. Можно было подумать, что он плакал. После этого он прошел в столовую, позвал Дороти и посадил к себе на колени.

Она сидела очень спокойно. Ее обнимала рука отца, и девочке было, как она выражалась, «уютненько». Она считала, что все в их жизни идет своим чередом и нет поводов для беспокойства. Дороти была уверена, что мама скоро поправится, отец будет счастлив и весел и в доме появится много денег, нарядных платьев и всевозможных хороших вещей. Она не придавала деньгам большого значения. Она уже не раз убеждалась, что на смену несчастьям и печали всегда приходит радость. Но в этот раз, когда девочка сидела на коленях у отца, который все молчал и молчал, ее сердечко тревожно забилось.

– Твоя мамочка нездорова, Дороти, – вымолвил он наконец.

– Нездорова, папа. Но ведь доктор скоро вылечит ее, правда, папа?

– Не знаю, – мрачно отвечал Сезиджер. – Кажется, этот врач не может нам помочь. Нужно посоветоваться с кем-нибудь еще.

– Давай посоветуемся с Иисусом Христом, – спокойно предложила Дороти.

– Да, ты права. Я думаю, мы обратимся к Нему.

– Хочешь, я позову Его и попрошу прийти сейчас же? – спросила девочка.

– Когда Он придет, Он, конечно, вылечит твою маму… – Сезиджер помедлил. – Но погоди, не проси Его прийти сейчас, мне нужно сперва немного поговорить с тобой. Ты знаешь Бидди Мак-Кен?

– Ну да, папочка, она моя кормилица и нянюшка. Я хочу сказать, что она была моей кормилицей.

– Видишь вот это письмо? – спросил Сезиджер, вынимая из кармана конверт. – Если Иисус Христос вылечит твою маму, и она совсем, навсегда выздоровеет, пошли письмо Бидди Мак-Кен. Я напишу еще одно письмо для нее.

– Но разве ты сам не можешь послать его, папа?

– Нет, нужно сделать именно так, как я велю. Ты очень умненькая девочка, и я полагаюсь на тебя.

– Хорошо, папа. Я стараюсь не быть глупой.

– Ты умница, и пообещай мне, что всегда будешь стараться быть счастливой!

– О да, папа. Буду стараться.

– Люди грустные, люди несчастные – ни к чему, – сказал ее отец.

– Так почему же ты несчастный, папа?

– Нет-нет, я не несчастен, – проговорил он, стараясь улыбнуться. – Скоро мне будет совсем хорошо. Дороти, ты всегда будешь вспоминать обо мне с большой любовью? Правда?

– Ну, конечно, папочка. Но почему ты говоришь это? Разве ты не будешь со мной? Разве ты не будешь держать меня на руках?

– Я должен уехать, но, может быть, ненадолго. Слушай, слушай же…

– Папочка, я не хочу, чтобы ты уезжал!

– Я должен уехать.

– Ты скоро вернешься?

– Не знаю, может быть.

– Ты должен быть здесь, пока мама так больна, – серьезно и рассудительно сказала Дороти.

– О, – Сезиджер изо всех сил сдерживал слезы, – за твоей мамой присмотрит Иисус Христос.

– Конечно, я на минутку забыла об этом. Когда я думаю о Нем, все хорошо.

– Почти все хорошо, Дороти.

– Попросить Его присмотреть также и за тобой, папочка?

– Попроси, маленькая, это будет кстати. А сейчас помолчи немного, мне нужно написать второе письмо.

Сезиджер подошел к столу, сел, быстро набросал несколько слов и поставил на конверте адрес: «Нью-Йорк; миссис Бриджит Мак-Кен, 117-я улица, дом 10».

– Как только наш добрый доктор Иисус Христос совсем вылечит твою маму, отправь это письмо миссис Мак-Кен, – повторил Роджер. – Ты сама должна опустить его в почтовый ящик и ждать ее в этом доме. Может быть, она приедет скоро, может быть, нет. Когда ты увидишь ее, отдай ей другое письмо, а до тех пор носи его вот здесь.

Он приколол конверт к подолу платья девочки французской булавкой.

– Ни на минуту не оставляй его, – продолжал он, – пока не увидишься с миссис Мак-Кен. Ночью клади его под подушку, днем прикалывай к платью. Пообещай мне!

– Обещаю, – Дороти пристально смотрела на отца своими блестящими черными глазами.

– Так хорошо. Так и должно быть. А теперь я вынужден уехать. Кажется, я все сказал. Когда ты будешь просить великого доктора Иисуса помочь маме совсем поправиться, попроси Его вылечить и меня. Попросишь?

– Но ведь ты не болен, папочка.

– Мое сердце больнó, – ответил он.

– Твое сердце? – спросила Дороти.

– Да, ему очень плохо, в нем черным-черно. Скажи Иисусу, чтобы он дал твоему папе чистое сердце, здравый ум и здоровую душу.

– Я не могу запомнить так много длинных слов, – сказала Дороти.

– Ну, все равно. Говори, что вздумаешь, только попроси Его помочь твоему папе. Те, кому Он действительно помогает, попадают на небо.

– Ах, как бы мне хотелось самой оказаться на небе, – вздохнула Дороти. – Бидди Мак-Кен рассказывала мне о рае. Похоже, это очень красивый сад.

– Да, говорят, там нет ни печали, ни болезней, ни того, что хуже всего на свете, – греха. Ну, до свидания, моя радость, моя дорогая. До свидания. Не забудь попросить Иисуса Христа дать твоему папе чистое сердце. Ну, прощай, моя девочка.

Роджер прижал дочь к своей груди, горячо поцеловал и ушел. Несколько минут Дороти не могла сдвинуться с места от ошеломления. Ей было тревожно и тоскливо, она не вполне понимала, почему отец опять уехал. Девочка часто слышала от него слова прощания, даже в благополучные времена, когда он бывал веселым и добрым. Но в этот раз ей чудилась какая-то беда.

Потом, по своему обыкновению, Дороти постаралась повторить про себя все, что отец поручил ей: «Одно письмо следует носить на себе или держать под подушкой, другое – отправить к моей нянюшке, Бидди Мак-Кен, когда Иисус Христос вылечит маму. А сейчас мне нужно постараться призвать лучшего из докторов и попросить Его, чтобы мамочка поправилась».

В это время жильем для мистера и миссис Сезиджер служили две комнаты в бедном домике на уединенной ферме, поскольку семья сильно нуждалась. Хозяевам-фермерам и их поденщикам не было дела до трудностей Сезиджеров. Миссис Сезиджер лечил самый дешевый и несведущий врач в округе.

Дороти вошла в комнату матери, взобралась на ее постель и стала смотреть на нее. Больная крепко спала. Она была очень красива, с тонким выразительным лицом, и во время сна казалась такой прелестной, такой молодой, что походила на юную девушку. Темно-серые глаза были закрыты, и густые тени от ресниц лежали на бледных исхудалых щеках. Дороти почти не слышала ее дыхания. Когда девочка видела мать в прошлый раз, больная дышала хрипло, с трудом, теперь же ее дыхание было нежно и незаметно.