Но какие бы ни были у него намерения по отношению к Карбури и к ребенку, они разлетелись в пух и прах, когда рядом зазвенел светлый нежный голосок:

– Эй, дедуля, я сегодня прелесть какая умница и принесла тебе моего Бенни. Поиграй с ним.

Дороти, по обыкновению, словно ветер ворвалась в комнату, стукнув корзинкой с кроликом о деревянный косяк двери.

– Вот и я, дедушка!

Дверь осталась широко распахнутой, создав весьма ощутимый сквозняк. Движение воздуха принесло облегчение разгоряченному лихорадочным жаром пожилому человеку, но он решил, что не должен показывать этого.

– Закрой дверь и уходи, – проворчал он. – Я говорил Карбури, чтобы меня не беспокоили. Разве он забыл тебе это передать?

– Не знаю, – Дороти хитренько прищурилась. – Не помню точно. Может быть, говорил, а может быть, и нет.

Она вернулась к двери, притворила ее, при этом оставшись в комнате.

– Уйди, Дороти, я нездоров и не могу разговаривать с тобой.

– Мой бедненький, бедненький, – нежно прошептала Дороти. – Неужели ты действительно думаешь, что единственная внучка бросит тебя одного в этой жаркой, душной, неуютной комнате? Неужели ты действительно считаешь, что она такая?

Дороти подошла близко к кровати и внимательно вгляделась в покрасневшее от лихорадки старое лицо.

– Мой бедненький, бедненький! – повторила она, положив прохладную ладошку на разгоряченный лоб.

– Я нездоров и хочу, чтобы ты ушла. Почему ты не слушаешься?

– Я нисколечко не обеспокою тебя. Я привыкла к больным. Мамочка часто сильно болела, гораздо сильнее, чем ты. Ведь ты не очень болен, знаешь, тебе только кажется, что ты заболел. Ты просто «мнительный». Это значит, что ты думаешь, будто болен, когда ты, в сущности, здоров.

– Дороти, я…

– Дедуля, не надо. Так некрасиво, когда ты хмуришься, и так нехорошо, когда ты говоришь вот таким голосом! Лучше посмотри-ка, что я достала. Я ходила за ним очень далеко и… и… он очень красив. Я принесла его с собой. Знаешь, куда мне пришлось за ним идти? Через весь лес!

– Ты знаешь, мне не нравится, когда ты бродишь по лесу одна.

– А что мне оставалось делать? Некому было пойти со мной, а возвращалась я не одна, потому что со мной был он.

– Кто этот он?

– Угадай-ка! Ты должен угадать. О, как здорово, как весело!

Дороти вспрыгнула на край кровати и удобно уселась, глядя на деда.

– Не хмурься же, – она склонила голову набок и смешно сморщила нос. – Ой, тебе солнце светит прямо в глаза! Дай, я чуть-чуть прикрою ставни.

Она сползла с кровати, подбежала к окошку и ловко, сноровисто, точно взрослая, прикрыла ставни. Жаркую комнату заполнила приятная тень.

– Теперь лучше. А ты не хочешь, чтобы я положила тебе на лоб смоченный водой платок?

– Нет, дорогая, нет. Ну, раз уж ты пришла, посиди со мной немного, но Карбури за это достанется. Он не послушался моего приказания.

– Нет, дедуля, не брани Карбури, он не знает о том, что я пришла, потому что крепко спит в буфетной. Я прошла мимо него на цыпочках, и он громко-громко храпел, мне не хотелось его будить. Но он, конечно, не смог бы меня удержать.

– Да, это уж вряд ли, – старик начал улыбаться глазами, хотя губы еще оставались поджатыми. – Ты очень решительная особа, Дороти.

– Да, дедушка. Как бы я сидела без тебя, когда ты нездоров? Ты мой любимый, мой родной дедуля, у меня ведь кроме тебя никого нет. Папа и мама зарыты глубоко в землю… То есть их тела зарыты, а сами они ушли на небо. Ну, дедуля, теперь давай веселиться. Тебе стало лучше. Правда ведь, тебе уже стало лучше?

– Да, кажется, мне стало лучше.

– Тебе было скучно без меня, правда? Скажи, только скажи самую чистую правду.

– Я не думал об этом, но, может быть, я действительно скучал без тебя.

– Теперь я хочу, чтобы ты угадал, что я тебе приготовила.

– Как же я могу угадать?

– Я ходила за ним через весь лес, и он такая прелесть! Ну, угадай с трех раз.

– Я не могу, мое дорогое дитя. Я не болен по-настоящему, но мне кажется, я простудился, и это мешает мне сосредоточиться.

– Хорошо, я тебе немножечко помогу. Я буду подсказывать, а ты все-таки угадывай. Представь себе что-то мягкое.

Сказав это, Дороти замолчала. Запавшие глаза старика смотрели в искрящиеся темные глаза ребенка.

– Догадался?

– Продолжай, дорогая, что еще?

– И… и… у него есть шерстка, коричневая и белая, и хорошенькие ушки, и чудесные глазки, и совсем розовенький маленький носик и… Но погоди, ты увидишь. Я знаю, тебе вредно долго ждать. Больным нельзя ждать.

Дороти сползла с кровати, подняла крышку корзинки и посадила большого, теперь уже совершенно здорового кролика деду на грудь.

– Убери эту гадость, – почти взвизгнул старик. – Право, Дороти, ты невыносима! Кроликов не держат в доме. Сию же минуту убери его! Я приказываю, слышишь? Сейчас же сними его с моей кровати.

Дороти осторожно взяла кролика на руки и спрятала личико в мягкую шерстку. Потом посадила зверька обратно в корзинку, не говоря ни слова, закрыла крышкой и отнесла в угол комнаты. Покончив с этим, она снова вернулась и уселась на кровати больного.

– Как мне тебя жалко, дедуля, – разочарованно протянула она, – ты ужасно рассердился, и это было так нехорошо.

– Я хочу, чтобы ты ушла.

– Боюсь, что ты будешь недоволен, – Дороти упрямо сжала губы и скрестила руки на груди, – потому что я не уйду.

– Что же мне прикажешь делать?

– Я лучше расскажу тебе историю, – вновь воодушевилась Дороти.

– Ты? Мне? Ты же не знаешь ни одной истории.

– Ты думаешь, не знаю? Много-много знаю. Одну я тебе расскажу. Только позволь мне держать тебя за руку, пожалуйста, потому что мне было больно, когда ты так громко и так неласково закричал. Ведь я думала, что мой маленький кролик понравится тебе.

– Дороти, ты должна посадить его туда, где он не мог бы наделать никакой беды. Я не могу держать кролика в Сторме.

– Он будет жить со мной, в моей комнате. Неужели ты не позволишь мне этого?

– Ну хорошо, начинай рассказ, – смягчился старик. – Если тебе нужно, держи меня за руку. Ты умеешь добиваться всего, чего хочешь, что правда, то правда. У тебя есть такая повадка.

– Что значит «такая повадка»?

– Ты умеешь успокаивать. Ты очень настойчива и очень непослушна, но ты умеешь успокаивать меня.

– Я знаю. Это потому, что я люблю тебя, а ты любишь меня. Где любовь да совет, там и горя нет. Моя мамочка всегда так говорила. Сперва я не понимала, что это значит, но она объяснила мне, что если люди любят друг друга, то никогда не ссорятся и не сердятся.

Другой ладонью девочка нежно, очень нежно поглаживала старика по узловатой морщинистой руке.

Без всякого сомнения, с того момента, как в комнату вошла Дороти, жар у больного чудесным образом уменьшился. Теперь его глаза блестели и внимательно смотрели на внучку. Одна ладонь девочки покоилась под большой костлявой кистью старика. Другой ладонью она нежно, очень нежно поглаживала его по узловатой морщинистой руке. Каждое прикосновение точно стирало годы печали и злобы, врачуя в душе ужасные язвы и раны, нанесенные дурно проведенной жизнью. Черствый и скупой сэр Роджер Сезиджер, который сам себя всегда считал безгрешным человеком, вдруг начал осознавать в эту минуту, что сам испортил и погубил свою жизнь.

– Я очень старый человек. А дети должны слушаться старших. Ты должна быть умницей, и тебе следует научиться быть послушной.

– Лучше давай об этом поговорим потом, дедуля, а теперь можно мне начать мой рассказ?

– Да.

– Если тебе надоест, ты засни, я не обижусь. Это рассказ о маленькой сиротке.

– Значит, нечто личное?

– Что значит «личное?» – спросила Дороти.

– В этой истории говорится о тебе?

– Какой ты все-таки умный, дедушка! Ты очень-очень умный! Но тут говорится не совсем обо мне. Она, как бы тебе сказать? Она девочка из сказки. Ну вот. У этой маленькой девочки когда-то была мама, такая необыкновенная, такая прелестная, как будто волшебная фея. У мамы были темные-темные глаза, добрые губы и румяные щеки. Она была такая выдумщица и придумывала столько веселых затей! От ее выдумок делался веселым даже воздух. Где она шла, там вырастали цветочки. И маленькая девочка, та самая, которая потом сделалась сироткой, любила маму всем сердцем. Наконец, волшебная мама стала так походить на настоящую фею, что улетела, и маленькая дочка осталась одна. Это немножко грустная история, правда, дедуля?