Для всего ислама это был важный исторический рубеж, а для Самарканда предмет головной боли. Алп-Арслан всегда жаждал овладеть им и даже предпринял ряд попыток для этого. Однако война с византийцами принудила его заключить мирный договор с правителем Самарканда, скрепленный к тому же династическими браками: Маликшах[24], старший сын султана, женился на Теркен Хатум, сестре Насера, а сам хан женился на дочери Алп-Арслана.

Однако отсрочка никого не ввела в заблуждение. Правитель Самарканда, узнав о победе, одержанной тестем над христианами, приготовился к худшему. И не ошибся.

Двести тысяч сельджукских всадников были готовы перейти реку, которая в те времена называлась Джейхун, в древности Оксус, а впоследствии станет Амударьей. На то, чтобы преодолеть ее по шаткой переправе, составленной из связанных между собой лодок, ушло двадцать дней.

В тронном зале, хотя и заполненном до отказа, все это время царила тишина, как в доме, где есть покойник. Хан был сражен выпавшим на его долю испытанием; придворные, не видя привычных вспышек гнева, не слыша ругательств, совсем приуныли. Его спесь была для них знаком надежности положения, пусть даже они и становились ее жертвами. Его присмиревший вид их беспокоил, поскольку они чувствовали, что он смирился с неизбежностью, и подумывали о своем спасении: бежать, предать его уже сейчас, подождать, молиться?

День за днем хан со свитой отправлялся осматривать крепостные стены, показаться народу и войскам. Во время одного такого обхода группа горожан попыталась приблизиться к нему. Охрана преградила им путь, и тогда они стали кричать, что готовы встать в строй рядом с воинами, сражаться и умереть за город, хана и династию. Ничуть не обрадованный их энтузиазмом, Насер-хан пришел в раздражение, прервал обход, приказав солдатам разогнать горожан. А вернувшись во дворец, принялся наставлять военачальников:

— Когда мой дед, да сохранит Господь в нас воспоминание о его мудрости; пожелал захватить город Балх, его жители взялись за оружие и истребили огромное количество наших войск, обратив нашу армию в бегство. Мой предок написал Махмуду, правителю Балха, письмо, полное упреков: «С тем, чтобы на поле брани сошлись наши войска и Господь присудил победу тому, кого сочтет достойным, я согласен, но что будет, если обычные люди станут вмешиваться в наши раздоры?» Махмуд признал его правоту, наказал подданных, запретил им носить оружие и заставил заплатить за вред, причиненный неприятельской стороне. То, что верно для жителей Балха, еще более верно для жителей Самарканда, непокорных от природы, и я скорее предпочту одному без оружия отправиться к Алп-Арслану, чем быть обязанным своим спасением горожанам.

Военачальники все как один придерживались того же мнения и обещали пресекать любое поползновение со стороны народных масс участвовать в боевых действиях, а также еще раз присягнули на верность ему и поклялись сражаться подобно раненому зверю. Это были не пустые слова. Воины Заречья ценились не меньше воинов сельджуков.

Преимущество Алп-Арслана состояло лишь в числе воинов и возрасте его династии. Он принадлежал ко второму поколению правителей, еще полному завоевательного рвения. А Насер был в своей династии пятым и больше тяготел к пожинанию плодов, чем к утомительным походам, направленным на расширение владений.

Хайям старался держаться подальше от событий, происходящих в городе, объятом беспокойством ввиду надвигающейся угрозы. Разумеется, совсем уклониться от появления при дворе или у кади в такую трудную для всех минуту он не мог. Но чаще всего он подолгу не выходил из дому, с головой погрузившись в свои труды, или заполнял страницы книги, словно война существовала для него лишь как источник мудрой отрешенности от мирской суеты. Одна Джахан связывала его со совершающейся драмой, принося новости, рассказывая о царящих во дворце настроениях. Правда, это не вызывало у него особого интереса.

Алп-Арслан уже выступил со своим войском в поход на Самарканд. Огромное малоподвижное войско, недостаток дисциплины, болезни, болота — все это затрудняло передвижение. К тому же порой приходилось сталкиваться с весьма ожесточенным сопротивлением. Особенно много неприятностей доставил ему комендант одной из крепостей. Крепость, даже и не крепость, а крепостица располагалась на реке. Вполне можно было бы обойти ее и продвигаться вперед, но тогда подвергались бы опасности тылы, да и отступление было бы затруднено. Ничего не поделаешь, прежде нужно было смять сопротивление небольшого гарнизона и уж потом идти дальше: прошло десять дней, как Алп-Арслан отдал приказ взять крошечное укрепленное место.

Из Самарканда следили за ходом событий. Раз в три дня прилетал почтовый голубь, выпущенный защитниками крепости. В посланиях не было ни призывов о помощи, ни жалоб на истощение продовольственных запасов или усталость солдат, лишь данные о потерях противника да слухи об эпидемии, начавшейся среди осаждающих. Комендант крепости — некий Юсеф, уроженец Хорезма, становился народным героем Заречья.

Однако наступил день, когда оборона захлебнулась под натиском превосходящих сил противника, которому удалось взорвать крепостную стену. Юсеф держался до последнего, но был ранен и взят в плен. Его привели к султану, любопытствующему взглянуть на того, кто причинил ему столько неудобств. Невысокий поджарый человек, всклокоченный, запыленный, был доставлен к султану и стоял перед ним с высоко поднятой головой. Алп-Арслан сидел по-турецки на деревянном помосте, устланном подушками. Оба долго с вызовом разглядывали друг друга, после чего победитель приказал:

— Врыть в землю четыре столба, привязать его к ним и четвертовать!

Юсеф с презрением посмотрел на него снизу вверх и крикнул:

— Разве так подобает поступать с теми, кто честно сражался?

Алп-Арслан, не желая отвечать, отвернулся. И тогда пленный вновь окликнул его:

— Эй ты, баба, я с тобой говорю!

Султан подскочил словно ужаленный. Затем схватил свой лук, вложил в него стрелу и, перед тем как выстрелить, велел стражникам отпустить пленного, чтобы ненароком не угодить в своих. Бояться ему было нечего, он был стрелком хоть куда.

Но то ли сказались волнение и поспешность, то ли ему несподручно было стрелять с такого близкого расстояния, только он промахнулся. Не успел он вложить в лук вторую стрелу, как Юсеф оказался рядом с ним. Понимая, что не сможет защититься в сидячем положении, султан попытался встать, но запутался в подушках и упал. Юсеф вскочил на него и всадил ему в бок нож, до того спрятанный в его одеждах, после чего замертво упал сам, сраженный ударом палицы. Солдаты набросились на бездыханное тело. На его губах застыла ухмылка: он отомстил за себя, султану его не пережить.

Алп-Арслану предстояло умереть через четыре дня в страшных муках, сопровождавшихся горькими размышлениями. Хроникеры донесли до нас его предсмертные слова: «Однажды я делал смотр войскам и, почувствовав, как земля дрожит под их поступью, сказал себе: «Я хозяин мира! Кто может помериться со мной?» И вот за мою спесь, за мою надменность Господь послал мне презреннейшего из смертных, пленного, побежденного, уже приговоренного к страшной смерти, и он оказался могущественнее меня: ранил, свалил с трона, отнял жизнь».

Как знать, возможно, на следующий день после этой драмы в книге Омара Хайяма появилось это четверостишие?

В ликующем Самарканде осмеливался плакать лишь один человек — жена хана-победителя, она же дочь заколотого султана. Конечно же, муж выразил ей свои соболезнования и велел всему гарему носить траур, а также высечь на ее глазах евнуха, не сумевшего скрыть в ее присутствии своей радости, и все же, вернувшись на свою половину, хан то и дело повторял: «Господь внял молитвам самаркандцев».