Но с лепешками дело обстояло совсем по-другому. Здесь они получались у нее совсем не такими, как дома на плите. Там она взбивала тесто, и лепешки выходили легкими и нежными, таяли во рту. Здесь, уронив одну из них на землю, она услышала глухой стук, как от удара молотком, и поняла, что разбить ее на куски можно только с помощью кузнечного молота. Чтобы выйти из положения, она добавила кукурузной муки и принялась месить тесто, рассчитывая накормить двенадцать голодных мужчин.

Через час стук топоров Генри и его помощников, обрабатывающих тополиный ствол, все еще не смолкал. Посмотрев на приготовленный ужин, Абигейль вынуждена была признать, что выглядит он совсем неаппетитно. Хлеб из кукурузной муки получился не желтым, а темно-коричневым, кривобоким, почти плоским. Дома она гордилась своим умением стряпать, а тут пришла в смятение при виде своей стряпни. Не было сомнений, мужчинам эта еда не понравится.

Очевидно, существовал какой-то секрет приготовления пищи на голландской жаровне, которого она не знала. Чувствуя, что ее гордость опять пострадала, Абигейль подумала, что если бы сейчас здесь устроили конкурс на лучшую вышивальщицу, она и в этом случае ухитрилась бы проиграть.

Ей совсем не понравилось, что Бойд как бы приказал, а не предложил ей приготовить ужин, но вначале она хотела превзойти Генри и приготовить такое, чтобы работники захотели добавки. Но, посмотрев на комковатые, застывшие в холодном сале куски бекона, на твердые безвкусные лепешки и плоский хлеб из кукурузной муки, она засомневалась в том, что ее ужин вообще станут есть.

С тех пор как она бросила Бойду в лицо упреки в отношении его оценки действий индейцев, дела пошли совсем неважно. Нужно было послушаться Генри, и тогда не пришлось бы теперь потеть у горячей жаровни. И, черт возьми, она же понимает, что и с индейцами Бойд был прав, а она за время перегона каким-то образом растеряла всю свою доброжелательность.

Все это выглядело так, как будто человек, всю жизнь считавшийся добрым и милым, всегда старавшийся поступать справедливо, сглаживать неприятные ситуации и обиды, вдруг совершенно изменился. Что-то в нем резко перевернулось, и он, всегда выступавший как миротворец, вдруг отказался от переговоров.

По крайней мере, кофе, наверное, получился неплохим. Абигейль налила себе чашку и, дав напитку немножко остыть, глотнула и чуть не выплюнула его.

Генри варил плохой кофе, но у нее получился куда хуже. Готовить, не имея плиты и привычной духовки, оказалось гораздо труднее, чем она себе представляла. В полном расстройстве Абигейль ожидала приближения первых всадников, появившихся в поле ее зрения. Она увидела позади них Бойда и едва удержалась от того, чтобы не убежать. Но гордость не позволила ей снять с себя ответственность за испорченный ужин, и, выдавив некое подобие улыбки, она смотрела, как прибывшие слезли с лошадей и похватали миски и кружки.

Когда мужчины приступили к еде, она с волнением следила за их лицами, ожидая криков ярости. Но никто не выразил вслух никаких жалоб, хотя она уловила несколько недовольных гримас.

То, что ни один из них не высказался по поводу ужина, чуть не заставило ее расплакаться. Она совсем не заслуживала такой доброты. Ведь если бы не ее упрямство, они ели бы блюда, приготовленные поваром, имеющим большой опыт приготовления пищи в походных условиях. В горле у нее застрял комок, когда она поняла молчаливое благородство своих преданных работников.

Когда Бойд наполнил тарелку и подошел к ней, Абигейль подняла на него глаза. В них стояли слезы. Она поднесла к лицу руку, чтобы смахнуть их, но Бойд оказался проворнее и пальцами вытер ее мокрые щеки. Без сомнения, если бы вокруг не было людей, он привлек бы ее к себе и, покачивая как ребенка, успокоил. И это тронуло ее еще больше.

С самого начала их путешествия она превратила жизнь Бойда в сущий ад и, если быть совершенно честной, нельзя не признать, что он из кожи лез, стараясь получше устроить ее, развеять ее тревоги, которые без труда мог использовать для насмешек. Он обеспечивал ей уединение, когда она нуждалась в нем, и удобства, даже когда его не просили. Если бы он всего этого не делал, она могла бы изменить свою позицию в отношении найма управляющего. В последнее время Абигейль пришла к убеждению, что Бойд мог неправильно понять ее настойчивое желание взять под контроль все ранчо. Возможно, он подумал, что она совсем не доверяет ему и поэтому не хочет, чтобы он стал управляющим.

Закончив есть, Бойд положил на место миску, обошел вокруг костра и прошел мимо жаровни. Неожиданно Абигейль показалось очень важным доказать ему прямо сейчас, что она полностью ему доверяет.

Но, очевидно, у него на уме было что-то другое, поскольку он потащил ее в сторону, по направлению к рощице можжевельника на краю поляны, где они разбили лагерь.

— У тебя все в порядке? — спросил он, не выпуская ее рук и машинально гладя их.

— Конечно. Но еду оказалось приготовить гораздо труднее, чем я думала.

— Приготовление пищи в походных условиях — совсем иное дело, чем на кухне с плитой и духовкой, — согласился он, все еще не отрывая взгляда от ее лица. — Что, это слишком тяжело для тебя?

Абигейль высвободила руки, поправила спадающие на лицо локоны и оглядела рощицу.

— Хотелось бы, чтобы ты больше не считал меня неумехой, — сказала она, забыв о намерении быть более дружелюбной, и тут же пожалела о сказанном, увидев близко от себя его лицо и крепко сжатые губы.

— Извини, что побеспокоил. — Его голос стал таким же жестким. Он повернулся, чтобы уйти, но она протянула руку и остановила его.

— Прости, Бойд. Я перенервничала. Я устала. И беда в том, что я действительно неумеха. За все время перегона я не сделала правильно ни одной вещи.

— Не надо быть столь суровой по отношению к себе, — ответил он, и взгляд его смягчился. — Здесь нет ни одного человека, кому эти знания дались легко. Правда, большинство из них начинали как подмастерья разного рода.

— И совсем не претендовали на то, чтобы сразу же руководить всем?

— Да, примерно так.

Со стороны лагеря вдруг раздался шум. Работники бежали к лошадям и вскакивали на них.

— Черт побери! — воскликнул Бойд, отпуская ее руки.

— Что случилось? — спросила она, напуганная выражением его лица.

— Стадо поворачивает обратно. Быстро собирай, что можешь, в фургон и отвези его на высокое место. Нет, лучше брось все здесь. Это добро не стоит того, чтобы ради него жертвовать жизнью. — Его лицо вдруг стало очень нерешительным, но затем он привлек ее к себе и крепко поцеловал. — На этот раз слушайся, Абигейль. Не болтайся на пути стада. — Не дождавшись ответа, он помчался к своей лошади. Она смотрела вслед ему. Беспокойство и какие-то другие чувства отразились на ее лице, когда она пальцами терла свои губы, все еще ощущая на них губы Бойда. Незнакомые ощущения переполняли ее. Только бы с ним ничего не случилось!

Ночное небо было усыпано яркими мерцающими звездами, какие можно увидеть только в диких суровых краях. Луна в последней четверти спряталась за высокими облаками, и легкий ветерок трепал листочки осины, заставляя их беспокойно дрожать.

Абигейль наблюдала за стадом с вершины холма, находящегося далеко от воды. Она строго выполнила все указания Бойда: быстро собрала кухонные принадлежности и погрузила их в фургон, загасила костер и отогнала фургон подальше от воды, на холм. Тем временем Бойд с погонщиками старались остановить стадо и повернуть его прочь от реки. А Генри со своими помощниками заканчивали тесать новое дышло. Рано утром его собирались установить на место сломанного и вытащить застрявший в реке второй фургон.

А пока Абигейль сидела под покровом прекрасной ночи и смотрела в разные стороны.

Погонщики, измочаленные дневным перегоном страдающих от жажды животных, едва успев перекусить, вынуждены были снова браться за свою тяжелую работу, которая, очевидно, продлиться всю ночь. Обычно по ночам за стадом следили два погонщика, но сегодня ветерок нес от реки запахи влаги, и, чтобы удержать животных, стремящихся к реке, понадобились усилия всех погонщиков. Если бы не наступила ночь, Бойд мог отогнать стадо вперед, подальше от реки и ее манящих запахов. Но ночной перегон связан со множеством опасностей, поэтому он не мог рисковать, боясь погубить много скота, лошадей, а может быть, и людей.