— Беги, пока беда не стряслась, — прошептал он.

Она скорбно посмотрела ему в лицо и побежала.

После этого вечера Настя притихла, стала строже. Теперь она не носилась по комнатам, редко смеялась, каждую минуту тоскуя по Васе. Она готова была весь день убирать в лавке, лишь бы быть подле него, смотреть ему в глаза, шептать ласковые слова.

Василий не жалел о вечерней встрече у часовенки, ведь он первый раз в жизни изведал сладость поцелуя.

То ли Настя подсказала отцу, то ли сам Фадей Фадеевич, проникнувшись доверием к Василию за честную службу, сказал за утренним чаем в кругу семьи:

— Васю бы надо позвать на встречу Нового года.

Сойдя в лавку, Фадей Фадеевич по-обычному произнес:

— Поглядим, кого бог сегодня пошлет. — И неожиданно добавил: — Может, и никого. Кому охота теперь идти в лавку, когда кругом одни смутьяны.

— Это кто такие? — наивно спросил Василий.

— Которые против царя бунтуют.

— С чего это они, Фадей Фадеич?

— Вестимо чего хотят анархисты и антихристы.

Василий понял, о ком говорит купец.

…Полгода назад, когда в июльский день раздался оглушительный взрыв, Фадей Фадеевич всполошился, быстро закрыл конторку и сказал Василию:

— Нет, не с Петропавловской палит пушка. А ну-ка разведай, что случилось.

Василий стремглав выбежал из лавки и тут же столкнулся с Сеней.

— Где стреляют? — спросил возбужденный Сеня. — Пойдем узнаем!

Они побежали по Боровой улице до конца, пересекли железную дорогу, потом по Рыбинской к Обводному каналу. По Забалканскому проспекту скакали конные жандармы. Со стороны Варшавского вокзала шли люди и громко разговаривали. Василий и Сеня прислушались.

Через час ребята вернулись в лавки.

— Тебя за смертью только посылать, — сказал Фадей Фадеевич. — Совсем запропастился. Где был, что выведал?

— Министра убили, — с безразличием промолвил Василий.

— Господи, что же это делается! Среди белого дня! А какого министра?

— Какого-то Плеве.

— А убил-то кто?

— Студент. Фамилия его Сазонов, молодой, говорят…

С того дня прошло полгода. Ни Фадей Фадеевич, ни Василий не вспоминали про этот случай, а сейчас хозяин ни с того ни с сего заговорил о смутьянах.

— Этак и до нас доберутся, — произнес он, тяжело вздохнув. — Веселые дела пошли на Руси.

Посидев за конторкой с полчаса, он молчаливо проверил какие-то счета, потом поднялся, надел шубу, передал Василию ключ и наказал:

— Торгуй один, я приду к обеду. Конторку закрой, ключ спрячь в карман. — Он взялся за дверную ручку и остановился, словно вспомнил, что ему надо еще сказать. — Вечером заходи в столовую, будешь с нами справлять Новый год.

Василий остался в лавке один. Он мог продать любому покупателю отрез, а деньги присвоить, мог из конторки взять четвертную ассигнацию, но у него даже не возникала такая мысль. Не случайно Фадей Фадеевич бесконтрольно доверял ему кассу и товар, ведь к концу каждого года не было случая недостачи. Луша не сомневалась в честности Василия, но в душе не одобряла его, однако не посмела бы даже намекнуть на то, что, мол, Фадеич не обеднеет, если он, Васятка, утаит от хозяина часть дневной выручки, — знала, что Васятка потеряет к ней всякое уважение и любовь.

Сейчас Василия мучила одна мысль: про каких смутьянов говорил Фадеич? Если верить Сене, то в городе бунтуют рабочие, а уж если Сеня сказал, то это верно — парень всегда безошибочно знает, где что произошло. Невольно пришли на память строки из «Овода», которые так сильно взволновали его юношеское воображение, когда он читал:

«Вот таких, как Овод, Фадеич считает смутьянами, — думал Василий, стоя перед конторкой. — Что с купца спрашивать? Он о своем добре печется, а не о народе. Но где бунтуют и как?»

Все эти мысли не давали покоя Василию, который не сомневался, что Овод жил, бунтовал, мечтал о лучшей жизни для бедняков и был расстрелян. Закрыв глаза, он положил голову на конторку и представил себя Оводом. Вот он стоит под большим фиговым деревом у могилы, а перед ним полковник, его племянник — капитан, доктор, священник и карабинеры. Он смотрит гордо и решительно в сторону восходящего солнца. До него доносятся слова: «Готовься! Ружья на прицел! Пли!» В эту минуту Василий почувствовал, что чьи-то руки обняли его сзади. Он мгновенно открыл глаза и узнал руки Настеньки.

— Ты устал? — посочувствовала она.

— Нет, — поспешно ответил он, стараясь высвободиться из ее объятий.

— Не бойся, я ведь слышала, что говорил папенька, уходя из лавки. Новый год ты встретишь с нами, за столом будем сидеть рядом. — Крепко поцеловав его в обе щеки, она поспешно поднялась по круглоспуску.

Вечером Василий надел пиджак, купленный им весной, почистил сапоги ваксой, выпустил поверх голенищ брюки и пошел в столовую. Перед дверью робко остановился и, не будь поблизости Настеньки, убежал бы обратно на кухню.

Настя нетерпеливо поджидала Василия, бросая на дверь взгляды, и, когда он показался на пороге, мгновенно очутилась подле него.

— Вот и вы пришли наконец, — сказала она, плохо скрывая свое волнение, которое незаметно передалось ему.

В углу на столике играл граммофон. Из широкого раструба вылетал веселый марш, наполнявший столовую бравурными звуками. Кроме хозяина и хозяйки Василий увидел старших сестер Насти, еще двух купцов с женами и четырех молодых людей, одетых в модные костюмы. По комнате разносился запах дешевых духов — резеды и ландыша.

— Вальс! Вальс! — громко крикнул один из молодых гостей.

Стоявший у граммофона другой гость послушно снял доигранную пластинку и поставил новую. Настины сестры, подхваченные двумя кавалерами, закружились по направлению к гостиной, двери которой были широко раскрыты.

— Будешь танцевать? — спросила Настя сквозь шум у Василия.

— Не умею.

— Научу.

— Не срами перед людьми, не то уйду.

К Насте засеменил один из кавалеров.

— Анастасия Фадеевна, позвольте вас ангажировать на этот вальс, — произнес он сюсюкающим голосом.

Василий смутился от непонятного слова. Настя это почувствовала и, чтобы загладить его смущение, улыбнулась кавалеру:

— Познакомьтесь с моим родственником.

Кавалер без охоты протянул руку. Василий сжал ее так, что тот скривился от боли.

— Никакой я не родственник, а приказчик у Фадея Фадеича..

Теперь смутилась и покраснела Настя, но она быстро взяла себя в руки.

— Увольте, танцевать не буду.

Василий сразу почувствовал себя чужим среди этих людей и пожалел, что согласился прийти. «Уж как-нибудь досижу до полуночи, — решил он, — а потом скроюсь». Граммофон непрерывно извергал хриплые звуки вальсов и мазурок. Настины сестры, меняя кавалеров, без устали кружились, потом Настя, усадив Василия в мягкое кресло, покрытое чехлом, тоже пошла танцевать. Время незаметно летело. В столовой Луша накрывала на стол и часто бросала счастливые взгляды на Васятку. За несколько минут до двенадцати Фадей Фадеевич, одетый в черный широкополый сюртук, вошел в гостиную, хлопнул несколько раз в ладоши и громко сказал:

— Молодые люди, прошу к столу!

Все бросились в столовую. Настя, увлекая за собой Василия, поспешила занять свое обычное место и усадила его рядом, а он смущенно прятал руки и не знал, что с ними делать. Белоснежная скатерть, салфетки, сверкавшие вилки, ножи и ложки, тарелки с золотой каймой, графины с вином и водкой, черная икра, пироги, расстегаи, осетрина и другие яства смущали его.