Василий встал. Теперь студент в его глазах сразу вырос, словно колонна на Дворцовой площади. Ему даже стало душно от подступившей к сердцу радости, он готов был броситься студенту в объятия, но сдержал себя и деловито ответил:

— На этот счет можете быть уверены. Ни одна живая душа не найдет, да и кто станет искать у купца в лавке?

— Вот мы и поняли друг друга! — весело похлопал Николай Николаевич по спине Василия.

На другой день студент вошел в лавку, и Василий как ни в чем не бывало приветливо встретил его:

— Милости просим, Николай Николаевич!

— Благодарю! — ответил студент и, бросив на него заговорщицкий взгляд, поднялся по лесенке в квартиру. На следующий день студент опять пришел и, убедившись, что в лавке никого, кроме Василия, нет, положил на стол перевязанную бечевкой пачку и быстро произнес:

— В тайник!

Василий тотчас извлек из-под прилавка рулон драпа, ловко развернул его, не задев пломбы, вложил пачку, снова свернул и бросил рулон открыто на полку.

Студент одобрительно подмигнул и поднялся в квартиру. Василий остался один. Вся эта маленькая история вызвала в нем прилив гордости, — шутка ли сказать! — отныне он приобщился к тем людям, за которыми гонятся, как ищейки, агенты жандармской полиции.

За неделю студент притащил пять пачек, и все они с помощью Василия нашли себе место в рулонах драпа, посконного и велюрного сукна.

А потом Николай Николаевич исчез и больше не приходил. Настя ждала его день, другой, третий, а он словно в воду канул. Ждал его и Василий. Ведь между ним и студентом было договорено, что они начнут заниматься по программе гимназии. «Что бы это могло быть? — размышлял Василий. — Не заболел ли? Идти к нему нельзя, он ведь просил забыть адрес на Расстанной. Неужели Николая Николаевича схватили жандармы и упрятали в Петропавловскую крепость?»

Не раз Василия подмывало развернуть хотя бы один из отмеченных им рулонов, извлечь газету или листовку и почитать, но он решительно отгонял эту мысль, считая, что свершит святотатство. Рассудительность тем не менее одержала верх. «Я как собака на сене, — думал он, — сам не читаю, другим не даю. А уж если сторожу, то надо знать, что за сокровище». Закрыв субботним вечером наружную дверь ранее обычного, Василий прислушался к шорохам в хозяйской квартире и, найдя момент подходящим, вытащил одну пачку на прилавок. Едва он развязал бечевочку и развернул оберточную бумагу, как увидел на круглоспуске ноги хозяина, бесшумно спускавшегося в лавку. Малейшая растерянность могла выдать Василия с головой. Обмануть Воронина было не под силу даже прожженному приказчику, не то что молодому и застенчивому Василию. Уложить быстро пачку обратно в рулон было безрассудно — Фадей Фадеевич заметил бы. Оставить на прилавке в надежде, что он не обратит внимания, — рискованно.

«Как быть? Что сделать?» — эти вопросы сверлили мозг Василия, заставив забыть все остальное. И вдруг мелькнула мысль. Оставив пачку на прилавке, он поспешил к круглоспуску и, взбежав на несколько ступенек, очутился перед хозяином.

— Фадей Фадеич, — стараясь не выдать своего волнения, сказал шепотом Василий, — полиция стучится, а я лавку закрыл. Чего ей, окаянной, надо? За взяткой пришли? Не давать! Идите наверх, закройте на кухне дверь на засов.

Другого приказчика Воронин бесцеремонно отшвырнул бы в сторону и сам открыл бы лавку, но Василия он послушал и, с трудом повернув на лесенке свою грузную фигуру, поднялся наверх.

Через несколько минут пачка была спрятана, а сам Василий, войдя в квартиру, сказал хозяину с наигранной веселостью:

— Ушли хабарники! Им волю дай — весь товар унесут.

Прошло лето, миновала осень, а Николай Николаевич так и не появлялся.

— Ты студента не встречал? — спросил как-то Фадей Фадеевич у Василия.

— Не иначе как тяжело заболел, — ответил Василий, намереваясь отвести подозрение от Николая Николаевича. — Кабы знал, где квартирует, — сходил бы к нему.

— Ладно, — махнул рукой хозяин, — нет его, и не надо.

Василия этот ответ не устраивал. Он давно примирился с мыслью, что Николая Николаевича ему не увидеть, но держать без движения нелегальную литературу было опасно.

В пасмурный, но еще бесснежный ноябрьский день в лавку вошла молодая женщина и спросила лучшего драпа. Василий показал ей отрез, и она, щупая, долго мяла драп тонкими пальцами, потом разглаживала и на вытянутой руке смотрела на него, оценивая качество. Убедившись, что в лавке никого, кроме приказчика, нет, она наклонилась над прилавком и тихо спросила:

— Ковалева не ждете?

У Василия замерло сердце. Он никак не ожидал, что незнакомая покупательница напомнит ему имя того, кого он так долго и томительно ждал, потеряв всякую надежду на встречу. Женщина продолжала рассматривать драп как ни в чем не бывало. Когда первое волнение у Василия прошло, он тоже тихо спросил:

— Вы его знаете?

Женщина снова оглянулась, и Василий понял ее безмолвный вопрос.

— Нас никто не слышит. Где он?

— Сидит! — ответила она. — К вам у меня поручение. Вы — Василий?

— Да, да! — торопливо произнес он. — Как же это случилось?

— Николай просит вернуть те пачки, которые вы спрятали в рулонах. У меня с собою сумка. — Заметив на его лице недоверие, она добавила: — Вы приходили ко мне на Расстанную пять?

Василий покачал головой, и по этому кивку женщина убедилась, что недоверие у него рассеялось. Он быстро достал рулон, развернул его и дал женщине пачку, которую она мгновенно спрятала в сумку. Потом она выпрямилась и с независимым видом произнесла:

— Я приду завтра в это же время, — быть может, у вас найдется для меня лучший товар.

После ее ухода Василий сел за конторку и погрузился в раздумье. Николая Николаевича нет, кто знает, увидятся ли они вновь. Мечты о занятиях лопнули как мыльный пузырь. Хотелось убежать из ненавистной лавки. И неожиданно мелькнула мысль: не может ли эта женщина заменить Ковалева? На душе сразу стало легче, посветлело. Он возвратился к прилавку, убрал драп, к которому она приценивалась. Ему казалось, что каждую минуту она вернется за остальными пачками, и тогда он с ней поговорит, и она, бесспорно, поможет ему.

С февраля нового года Василий стал заниматься с Анной Николаевной. Фамилия у нее была немецкая — Шуберт. Худая, невысокая, с большими карими глазами, с гладко причесанной головой и небольшим пучком на затылке, она напоминала гувернантку. У Анны Николаевны был всегда растерянный вид, как у пассажира, который по ошибке вошел не в тот поезд, но позже Василий убедился, что она хорошо играет свою роль. Успехам Василия она радовалась и во время занятий держалась с ним так строго, что он никогда не посмел бы сам заговорить о Ковалеве. Изредка она, сидя за тем же неказистым столом, который Василий увидел при первом посещении, шепотом говорила: «От Николая есть весточка. Он все еще здесь и доволен тем, что я с вами занимаюсь».

Фадей Фадеевич знал, что Василий с кем-то занимается, и не препятствовал. Наоборот, он даже как-то сказал:

— Позови его, пусть с Настенькой закончит ученье.

— Он на дом не ходит, — нашелся Василий, — а Настасье Фадеевне негоже к мужчине с визитом.

— Это я сам понимаю.

Василий не хотел, чтобы Воронин или кто другой из его семьи встречались с Анной Николаевной. Не хотела этого она сама. Если приходила в лавку, то не иначе как под черной вуалью и заговаривала с Василием с глазу на глаз, когда ни посетителей, ни самого хозяина не было. Она продолжала приносить и уносить пачки, держась в магазине всегда как покупательница, и всякий раз рассматривала один и тот же отрез драпа.

Летом как-то после занятий она с грустью сказала:

— Всё! — И после долгой паузы добавила: — Николая выслали в Сибирь.

Василий почувствовал, что Анне Николаевне стоит большого труда не заплакать, и понял, что Николай для нее не только товарищ по работе. Она же поделилась своим горем именно с Василием, потому что он охотно в свое время помогал Николаю, а теперь ей и все он делает так умно, что комар носа не подточит. Не каждый согласится на такой риск.