Вот и сейчас, когда он заговорил о муже, она не нашлась что ответить и, безмолвно повернувшись, ушла, досадуя на Василия, зачем он напомнил о нем.

Дома она уложила вещи мужа в сундук, убрала его фотографию в нижний ящик комода, взбила матрац на второй кровати, постелила чистое белье, словно с часу на час должен был прийти Василий, и легла, но спалось плохо.

Утром Клавдия, повстречав доктора, вкрадчиво сказала:

— Петр Федорович, хорошо бы унтеру еще с месяц полежать.

— Дома поправится.

— У него дом порушен, один на божьем свете остался, — солгала она.

Петр Федорович подумал и разрешил:

— Ладно, пусть пока полежит.

Василий ждал, что не сегодня-завтра Клавдия уведет его, по проходили дни, а она не торопилась. «Передумала, — решил он, — может, и к лучшему».

Зима в тот год была лютая, с обильным снегопадом. Люди мерзли в домах. В Казани не хватало хлеба, молока, мяса, мыла, сахару, но все знали, что владелец завода ядровых, яичных мыл и разных свечей в Ново-Татарской слободе Иван Пекин живет припеваючи, что война ничуть не помешала торговому дому Рама на Воскресенской улице припрятать товары, а большой магазин шелковых, шерстяных и полотняных заводов Барышова, что на углу Проломной и Гостинодворской, торгует хотя и не бойко, как до войны, зато с не меньшей прибылью.

На исходе января Василий заметно поправился, поздоровел. Раны не так сильно тревожили, теперь он мог лежать и на спине.

Клавдия предупредила его:

— Завтра на тебя выпишут в канцелярии документы. Вечером пойдем домой.

На другой день она принесла ему сапоги, шинель, ремень, чистые портянки, выстиранную гимнастерку и помогла одеться. Василий достал из-под подушки кресты и медали, прицепил их к шинели, сорвал погоны, снял с фуражки кокарду и пошел за Клавдией на улицу. Впервые за много месяцев он глубоко вдохнул в себя морозный воздух и словно опьянел: голова слегка закружилась, и тут же подкосились ноги.

Клавдия взяла Василия под руку, и они медленно пошли по хрустящему снегу. В безоблачном небе светила луна. Мимо промчалась тройка с колокольчиками, и звон их быстро замер вдалеке. От лунного света падали косматые тени на белый, как рафинад, снег. Идти пришлось долго, и Клавдии было приятно касаться плеча человека, который ей нравился.

— Придем домой, я быстрехонько растоплю плиту, сварю картошку, согрею чаю, поедим и ляжем спать. Рано утром сварю чего-нибудь, а днем ты подогреешь и поешь, — говорила она с видимым удовольствием.

Василий слушал и не знал: то ли радоваться, то ли печалиться. Шел он в дом, где ранее хозяйничал другой, ныне пропавший без вести солдат, шел в дом к женщине, которая была старше его, и не знал, зачем идет, но, чувствуя, как мороз пробирается под худую шинель и щиплет его, понимал, что сейчас ему не найти другого выхода.

Клавдия привела его к небольшому домику, отворила дверь и чиркнула спичкой. Лохматые тени закачались на полу и стене. Потом зажгла лампу, поставила ее на стол и принялась хозяйничать. Пока она растапливала печь, Василий чистил картофель. Шелуха тихо шлепалась из-под ножа в помойное ведро. Он обратил внимание, что некрашеный пол был вымыт по-деревенскому, с дресвой.

После ужина Клавдия указала Василию на кровать:

— Разбирайся! Спать будешь здесь.

До утра Василий проспал непробудным сном.

Дни потекли медленно, скучно, не суля никаких надежд. С утра Василий уходил из дому, бродил по городу. Любил постоять у здания университета на Воскресенской улице. С какой радостью он перешагнул бы порог и сел бы за парту, ведь у него за плечами всего-навсего церковноприходская школа. С благоговением смотрел на памятники Лобачевскому и Державину, досадуя, что бедность заставила продать себя в рабство питерскому купцу, в доме которого даже книги были под запретом.

Однажды, когда он возвращался домой, его остановили два черноглазых мальчика.

— Дяденька, — не без робости сказал один из них, — смастерили бы нам револьверы.

По лицу Василия скользнула добрая улыбка.

— Из чего?

— Дерево мы вам принесем, но только вы сделайте всамделишные, вы ведь солдат.

— Да вы почем знаете, кто я и где живу?

— Знаем, у тети Клаши.

Вывернуться никак нельзя было, да и стоило ли — досуг весь день.

— Ладно, сделаю, но только не судите строго, если коряво выйдет.

На другой день ребята принесли две деревянные чушки и фольгу.

— Вы наши револьверы оклейте серебряной бумагой. Настоящие будут.

Василий смотрел на них и завидовал: вот она, детская беспечность!

— В школу ходите? — поинтересовался он.

— Денег нет, — грустно сказал меньший паренек.

«Значит, и у детей свои беды, — подумал он, — даром позавидовал им».

— Тебя как зовут? — спросил он у старшего.

— Сергей Максимов.

— Грамоту знаешь?

— Читаю, дядя Антон обучил.

— Вот как! — неопределенно буркнул Василий, осматривая чушки. — А кто это дядя Антон?

— В нашем доме живет, через дорогу. Все его студентом зовут. Хороший дядя, но уж больно худой, всегда кашляет и рот тряпочкой затыкает.

Василий долго возился с чушкой, строгая ее своим перочинным ножом. К вечеру удалось сделать один револьвер, а на другой день ребята, получив подарки, собрались уходить, но Василий задержал их:

— Сведите-ка меня к дяде Антону.

— Идемте, мы вам покажем, где он живет.

Они повели Василия через дорогу, вошли в узкий дворик и показали на ветхую лестницу, завалившуюся на один бок.

— Идите наверх, а потом все прямо и прямо до конца.

В коридоре кромешная тьма. Василий ощупью добрался до дверей, наткнувшись прямо на ручку. Постучал. Дверь отворилась. На пороге показался в старой студенческой куртке с медными пуговицами, но без наплечников, обросший бородой и усами высокий человек, глядя поверх пенсне.

— Чем могу служить? — поинтересовался студент, оглядывая незнакомого солдата с головы до ног. — Вы, очевидно, ошиблись адресом?

— Мне нужен Антон… — Василий запнулся, не зная отчества и фамилии, но его выручил сам студент.

— Иванович Нагорный, — добавил он.

— Так точно, — отчеканил Василий и по привычке отдал честь.

— Милости прошу!

Нагорный закрыл за Василием дверь, пододвинул ему табуретку, а сам сел на железную кровать, на которой, кроме набитого сеном тюфяка, ничего не было.

— Нуте-с, — сказал Нагорный, рассматривая кресты и медали на Васильевой шинели, — я вас слушаю.

Василий смущенно переводил взгляд с голых стен на жильца комнаты, мялся и не знал, с чего начать.

— Говорите, сударь, — поторопил его Нагорный.

Василий набрался смелости, почесал мизинцем маленькие усики, которые он оставил после бритья, вздохнул:

— Хочу учиться!

— Похвально!

— В тысяча девятисотом году кончил церковноприходскую школу. И все! А человеку нужно образование. Вот я и пришел к вам за помощью.

Нагорный улыбнулся, сложил руки лодочкой и стал согревать их своим дыханием.

— Кто же это вас, позвольте узнать, направил ко мне?

— Ребята с вашего двора. На прошлой неделе я из лазарета вышел, почти полгода в нем провалялся, а теперь поселился у одной женщины, она через дорогу живет. Третьего дня ребята просили меня смастерить им деревянные револьверы. От скуки я и согласился. Разговорился с ними, а они рассказали, что дядя Антон их грамоте обучил. Дай, думаю, зайду, попрошу образованного человека…

— На фронт когда возвращаетесь? — перебил Нагорный.

— Не способен больше воевать. Белый билет выдали.

Свыше трех часов просидел Василий у Нагорного, рассказывая о своей жизни. Нагорный внимательно слушал, задавал иногда вопросы и пришел к заключению, что солдат заслуживает того, чтобы с ним заниматься.

— Нуте-с! — произнес он свое привычное словцо. — Завтра же начнем занятия, а учебники я вам дам.

Прощаясь, Василий снова отдал честь и сконфуженно закончил: