– И в конце концов быть изъеденными комарами, – мигом согласился с ним графчик.

– И еще, чего доброго, попасть на ужин волкам! – заключил торжествующе Гога.

– Конечно! Конечно! – подтвердил Никс.

Но говоря это, оба мальчика кривили душой. Им было ужасно досадно лишиться удовольствия. К тому же они боялись директора, который, как они предчувствовали, не похвалит их за гадкий поступок.

Когда Александр Васильевич узнал о «предательстве» Никса и Гоги, он тотчас же согласился с остальными мальчиками и решил оставить провинившихся без пикника. Но и сам пикник опять чуть было не расстроился – вот по какой причине.

Накануне счастливого дня к ужину подали кисель, обыкновенный клюквенный кисель, который подают на стол с молоком и сахаром.

Такой кисель в пансионе господина Макарова подавали очень часто, хотя маленькие пансионеры ненавидели это кушанье всей душой. Пансионские служители, Мартын и Степаныч, нередко уносили кисель со стола нетронутым.

Каково же было их изумление, когда в этот вечер не только кисель, но и миска с киселем исчезла со стола. Правда, миска скоро вернулась на стол, к вечернему чаю, но уже пустая, а кисель… Ах, что сталось с киселем!

У киселя положительно оказались ноги! Он сбежал из миски и очутился в комнате директора на его письменном столе, в большой чернильнице, предварительно изгнав оттуда чернила.

Когда Александр Васильевич сел за стол и, обмакнув перо в чернильницу, начал писать письмо кому-то из родителей маленьких пансионеров, вместо чернил на бумаге очутился… кисель. Александр Васильевич вскочил, схватился за колокольчик, чтобы позвонить служителю, но с отвращением отдернул назад руку. Колокольчик был весь мокрый и липкий от киселя.

– Нет, они останутся все до единого без пикника, если я еще где-нибудь найду эту гадость! – сердито произнес директор.

Но, к счастью, «этой гадости» не нашлось больше нигде, в квартире директора по крайней мере…

Зато кисель очутился у месье Шарля. Поздно вечером, когда пансионеры уже спали, гувернер пожелал пройтись по саду и подышать свежим воздухом. Ничего не подозревая, он взял с окна фуражку, белевшуюся в полумраке ночи, надел на голову и…

Нет, такого крика положительно еще не слышали под мирной кровлей пансиона! Месье Шарль кричал, что на голове у него ползают змеи, и, делая отчаянные прыжки, носился по своей спальне в какой-то дикой пляске. Карл Карлович, спавший в соседней комнате и видевший самые превосходные сны, проснулся от этих безумных криков, вскочил с постели и второпях сунул ноги в туфли, стоявшие, по обыкновению, у его кровати.

И тут уже Карл Карлович закричал на весь пансион:

– А-а-а-а-а!

Ему ответил отчаянный вопль месье Шарля за стеной:

– О-о-о-о-о!

Мальчики повскакали с постелей и со всех ног бросились в комнаты обоих гувернеров, предполагая, что случилось какое-нибудь несчастье.

Зачиркали спички, засветились огни. При их мерцающем свете мальчики увидели плясавшего месье Шарля с фуражкой на голове. Из-под фуражки по всему лицу француза текли мутные потоки чего-то розовато-алого, тусклого и жидкого.

– Да это кисель! – неожиданно и наивно закричал кто-то из пансионеров.

– Какая кисель? Там не змея, нет? – удивился француз, вскидывая глаза на своих воспитанников.

– Нет, положительно это кисель, а не змея, месье Шарль! – подтвердил Павлик Стоянов самым серьезным тоном, разглядывая мутно-розовые ручьи, все еще стекавшие по лицу Жирафа.

Тут все мальчишки разом кинулись в соседнюю комнату – к Карлу Карловичу, который положительно уже охрип от криков.

– Лягашка! Лягашка! – вопил несчастный немец.

– Где лягушка? – так и бросились к нему мальчики.

– В мой сапожка, в мой сапожка сидят лягашки! – неистовствовал Кар-Кар, больше всего на свете боявшийся лягушек и мышей.

Кто-то из мальчиков присел на пол и быстро снял с ноги Кар-Кара туфлю. Оттуда потекла мутно-красная жидкость. В туфли немца забрался все тот же проказник-кисель!

Таким образом, ни «лягашек», ни «змей» у обоих гувернеров не оказалось, и они могли спокойно ложиться.

Но месье Шарль был возмущен и не думал уходить спать.

– Кто это сделаль? Я хотель знать, кто это сделаль! Я это не простить! – кричал он.

Витик Зон с самым покорным видом подошел к Жирафу и, скромно опустив глаза, произнес тихо:

– Месье Шарль, не сердитесь на нас, пожалуйста. Это я виноват во всем. Я думал, что вы любите кисель и понес его в вашу комнату, пока вы ужинали в столовой. Я хотел, чтобы вам осталось киселя на завтра. На окне, мне показалось, стояла тарелка, я и вылил в нее кисель.

– Это был мой шляпа! – воскликнул француз. – Понималь меня? Не тарелька, а шляпа!

– Разве это была ваша шляпа, месье? – с глубоким вздохом сожаления произнес Витик, выражая полное отчаяние на плутоватом лице. – А я думал, что тарелка…

Но француз усомнился в том, что Витик говорит правду, и спросил сердито:

– А туфля Карл Карлович? Вы тоже думать, что тарелька?

– Как попал кисель в туфли дорогого Карла Карловича, этого мы положительно не знаем! – и Витик Зон печальными, сочувствующими глазами взглянул на немца.

– Да, мы этого не знаем! Но, по всей вероятности, это сделал кто-нибудь чужой! – послышались тихие, робкие и удивительно покорные голоса.

В это время на пороге комнаты показался директор. Несмотря на позднее время, Александр Васильевич решил тотчас же переговорить с обоими учителями относительно наказания пансионеров за «непозволительную» шалость. В первую минуту он, по обыкновению, решил, что необходимо строго наказать виновных, проучить их, как следует.

Но в этот раз защитником шалунов выступил Кар-Кар. Добрый немец, насколько умел, старался уговорить директора простить проделку мальчиков.

– Они теперь и сам понимайт, какой глюпый шалость придумал, – объяснял он.

Впрочем, у Кар-Кара были свои причины заступаться за пансионеров. Ведь, чего доброго, виновными могли оказаться все. И в таком случае всех пришлось бы лишить завтрашнего пикника. А на пикнике ужасно хотелось быть самому Кар-Кару. Он был большой любитель рыбной ловли, а в лесном озере, он знал, водилось столько рыбы, что хоть руками лови. Предвкушая приятную поездку, Карл Карлович не мог лишить себя подобного редкого удовольствия. Вот он и решил ради пикника простить проказникам новую проделку. К немцу присоединился и месье Шарль.

Александр Васильевич сначала ни о чем и слышать не хотел, но потом смягчился, и мальчиков великодушно простили, взяв с них обещание, что они никогда больше подобных шалостей делать не будут.

Наступило утро. Солнце с пяти часов заглядывало в спальню пансионеров. Небо было безоблачно и ясно. Белые облачка легкой снежной дымкой ползли по небу.

– Ура! – проснувшись, закричали в один голос двадцать мальчиков. – Ура, дождя не будет!

В десять часов их позвали завтракать. Завтрак был ранний, обед же решили сделать в лесу. За завтраком дали печеный картофель с маслом и с селедками. Картофель съели очень быстро, потому что это было одно из любимых кушаний рыцарей, а селедок съесть не успели: оставшиеся на тарелке селедки исчезли неведомо куда. Их искали, и не нашли. Искали под столом, под стульями, под скамейками, даже под подушками в спальне – и нигде не могли отыскать. Вместе с другими искал и Витик, карман которого оттопыривался как-то странно в это утро. От самого Витика пахло чем-то очень похожим на селедочный дух. Но пансионерам и в голову не пришло доискиваться причины подозрительного запаха, потому что все торопились со сборами на пикник. Сам Карл Карлович ужасно волновался, приготовляя удочки и собирая все нужное для рыбной ловли. Суета стояла необычайная.

Только два мальчика не суетились и с завистью смотрели на общую суматоху. Это были Гога и Никс.