Бык заревел на вес хутор и заметался, разъяренный, по всему сараю. Дверь сарая, стены и крыша – все затряслось и задрожало под его страшными ударами.

Даже самые храбрые из мальчиков попятились назад, слыша дикое завывание рогатого пленника и его бешеные прыжки по сараю.

– Быка надо заколоть как можно скорее! – произнес опасливо Александр Васильевич, прислушиваясь к его реву, – а то, того и гляди, наделает он бед!

– Вот уж не дело, – неожиданно выразила свое мнение Авдотья. – Где ж в нем мясо-то, в быке-то!.. Кожа одна да кости. Пущай откормится с недельку, другую… а потом и заколем в добрый час.

Решено было, что быка надо откормить и крепко-накрепко запереть дверь сарая.

Мальчики нехотя разошлись со скотного двора, когда их позвали учиться. Страшный бык вытеснил все остальные мысли из детских умов. О быке только и думали, и говорили.

Проказник Витик, проснувшись на следующее утро, пресерьезно уверял товарищей, что даже видел быка во сне, и что голова у быка была наполовину Авдотьина, наполовину Кар-Кара…

Был вечер. На дворе стояла теплая, совсем не осенняя ночь, хотя был порядочный ветер, и деревья жалобно поскрипывали вокруг дома. Мальчики приготовили уроки и теперь все уселись около огромного кресла, в котором обыкновенно устраивался Карл Карлович и в котором теперь преважно развалился Павлик с очками Карла Карловича на носу и в его парике с дыркой на голове.

Старый гувернер имел неосторожность расстаться с этими принадлежностями во время сна, и, разумеется, и парик, и очки очутились в руках проказника. Жираф же углубился в чтение какой-то книги у себя в комнате, а за мальчиками оставили присматривать Степаныча.

Павлик, в парике и очках, представлял Кар-Кара, подражая всем движениям и манерам старика-немца.

– Лягашка… потайте самофар… Фам говорят, лягашка! – выкрикивал он, безбожно коверкая слова.

Мальчики неистово хохотали. Но, наконец, эта затея наскучила им.

– Павлик, расскажи нам что-нибудь страшное, ты так умеешь хорошо рассказывать, – тоненьким голоском попросил Миля Своин, ужасно любивший все таинственное.

– А ты не заревешь со страху? Ведь ты порядочный трусишка в душе, – прищурился на него Павлик. – Помнишь, как тогда, прошлой зимой?

Миля покраснел и замотал головой.

– Расскажи! Расскажи нам что-нибудь страшное, Павлик! Хоть бы про черный дом, – хором запросили мальчики.

– Да ведь вы сто раз слышали про черный дом! – отнекивался Павлик.

– Не все, не все. Котя и Греня не слышали, а мы еще раз с удовольствием послушаем, – не унимались они.

Павлик поломался еще для пущей важности, хотя видно было, что ему самому хотелось до смерти рассказать про черный дом.

Мальчики пристали настойчивее.

– Расскажи! Пожалуйста, расскажи, Павлик!

Кто-то полез в карман, вытащил оттуда леденец и протянул его Павлику. Вова Баринов тоже порылся у себя в кармане, и на коленях Павлика появился ручной мышонок.

– Дарю тебе его, если ты расскажешь, – объявил торжественно Вова.

– Как? А тебе-то? – даже подскочив от такой щедрости приятеля, спросил Павлик.

– У меня другой в запасе найдется!

И сияющий Вова, порывшись опять в кармане, вытащил из него другого такого же мышонка.

Теперь кто-то из мальчиков положил на колени Павлика старый сломанный перочинный нож, кто-то обглоданную ручку и петушиное перо.

Перед такими роскошными подарками Павлик устоять уже не мог. Он живо наполнил ими свой карман, крякнул, откашлялся и приготовился начинать свой рассказ.

Зашумели стулья, зашуршали ноги. Мальчики придвинулись к рассказчику и устремили на него горящие вниманием глазенки. Кое-кто покосился на открытую дверь неосвещенной столовой, откуда глядела темная мгла, казавшаяся таинственной и страшной.

На дворе сильнее заскрипели деревья… Где-то стукнула калитка… В саду завыла Кудлашка… Тихо завизжала на ржавых петлях балконная дверь… Но мальчики ничего этого не слышали. Они все с головой ушли в то, что им должен был рассказать Павлик…

– И вот, братцы мои, – начал тот, – стоял этот черный дом на самом краю города. Ставни его были заколочены постоянно, двери тоже. Крыльцо поросло мохом и травой… Соседи знали, что в черном доме никто не живет лет сто или пятьдесят по крайней мере. Черного дома страшно боялись. Уж очень он был черный, таинственный и угрюмый. Его обходили за версту и страшились поздно вечером глядеть в его сторону, как вдруг…

Миля Своин тихо прошептал «ай» и вскарабкался на стул с ногами. На него зашикали и замахали руками. Сидевший с ним рядом Бобка дал ему щелчок по носу. На этот раз мальчик не обиделся, и Павлик снова продолжил свой рассказ:

– Как вдруг в черном доме появился огонек. Он был виден в узенькую щелочку между ставнями и перебегал временами от окна к окну. Люди, жившие вокруг черного дома, очень взволновались, стали наблюдать за огоньком, который появлялся каждую ночь и исчезал с рассветом. Нашлись смельчаки, которые во что бы то ни стало решили пойти и узнать, что это был за огонек. Самым храбрым в этом городке считался молодой слесарь Иван. Он и объявил соседям, что в эту же ночь отправится в черный дом, чтобы узнать, в чем дело. И вот Иван, когда на городской башне пробило ровно полночь, взял топор и отправился. Огонек давно уже перебегал от окна к окну, яркой полоской света мелькая между ставнями. Иван храбро вошел на крыльцо и ударом топора разрубил дверь. Потом вошел в сени. Но странное дело! Лишь только он перешагнул порог комнаты, как огонек исчез, и он очутился в полной темноте…

Тут Павлик остановился.

Глаза всех мальчиков, как по команде, уставились в темноту, глядевшую из столовой. Тонкий детский слух уловил легкий шум, доносившийся оттуда. Точно кто-то крался в темноте и чуть слышно шаркал ногами.

– Ай! – не своим голосом взвизгнул Миля Своин и схватился дрожащими руками за курточку Павлика.

В ту же минуту шарканье раздалось явственнее, слышнее, и перед изумленными мальчиками появилась незнакомая, коренастая фигура чужого мужика с рыжими щетинистыми усами, злым бегающим взглядом и дубинкой в руке.

– Дядя Михей! – вырвалось помимо воли из груди Коти, который побледнел, как смерть, и первый вскочил со своего места.

– Он самый, голубчик мой! – злобно усмехаясь, ответил грубым голосом усатый мужик. – Пришел за тобой, сыночек! Небось, не чаял, не ждал, что осмелюсь я нагрянуть сюды! Видишь, не струсил… Пришел за тобой, красавчик мой писаный! Собирайся в путь-дороженьку… Да поторапливайся, дружочек мой!

Михей старался говорить ласково, но глаза его так и сверкали из-под нависших бровей, а лицо приняло угрюмое, свирепое выражение.

Мальчики с ужасом смотрели на страшного мужика, не смея произнести ни слова. И только когда Михей схватил за руку Котю и грубо потащил его за собой, Алек Хорвадзе опомнился первым.

– Александра Васильевича сюда! Котю уводят! Не давайте его, пока я не приведу господина Макарова! – неистово крикнул он и кинулся из комнаты.

Но директора звать было не нужно. Услышав отчаянный крик, Макаров уже бежал в классную комнату узнать, что случилось.

Каково же было изумление Александра Васильевича, когда он увидел страшного рыжего мужика, державшего за руку Котю.

– Вы Михей? – сразу догадался директор.

– Так точно, барин! – ответил тот и, дерзко заглянув в лицо Александра Васильевича, спросил в свою очередь: – А вы господин Макаров будете, тот самый, что укрывает беглых ребят?

Директор вспыхнул, но сдержался, чтобы не повредить Коте, и ответил насколько мог спокойно:

– Беглых ребят я не скрываю, а что в пансион принимаю бездомных сирот, это верно!

– Ха-ха-ха! – грубо расхохотался Михей. – Вот так бездомный сирота! Да ведь малец этот, – и он грубо ткнул пальцем в Котю, – убег от меня, потому как не хотел больше работать. И что я буду без него? Состарюсь, кто кормить меня, поить станет? Что ж я, даром, что ли, после родителей евоных призрел[24] парнишку, а?