– Ах, вы меня перетянули, Карл Карлович! Вы ужасно тяжелый!

Один… другой… третий… четвертый… одиннадцатый, пятнадцатый… двадцатый… Вскоре все двадцать мальчуганов лежали вповалку вокруг Карла Карловича; точно отряд индейцев, мирно отдыхающих после битвы в самых живописных позах вокруг своего вождя.

Это было так смешно, что Миколка, все еще уписывавший похлебку, громко и весело расхохотался. Особенно смешон был Карл Карлович, который неистово дрыгал ногами, желая подняться с пола, и не мог.

Все это время преважно сидевшая на постели рядом с Миколкой Кудлашка вдруг насторожилась. Очевидно, беспомощно дрыгающие в воздухе ноги почтенного немца неожиданно привлекли собачье внимание. Кудлашке показалось, что с ней заигрывают ноги кругленького человечка, и она разом приготовилась к возне, взвизгнула и подскочила.

– Гоп-ля-ля!

Любой наездник позавидовал бы такому смелому прыжку.

– Ай-ай-ай-ай! – неожиданно закричал немец, когда зубы Кудлашки вцепились в его каблук.

Карл Карлович кричал, Кудлашка лаяла, Миколка хохотал, а все двадцать мальчиков шумели, кричали, свистели, пищали на двадцать разных голосов.

Лицо Карла Карловича из белого стало багрово-красным. Жилы напряглись на его лбу и надулись, как веревки. Он сердито кричал что-то по-немецки, чего нельзя было разобрать за гамом, криками и свистом.

И вдруг все покрыл один громкий возглас:

– Довольно! Молчать! Перестать сию минуту! Что за травля! Рыцари! Сейчас же на ноги, вам говорят! Поняли?

Это Алек Хорвадзе живо вскочил со своего места, находившегося около постели больного, подбежал к немцу и помог ему подняться на ноги. И все двадцать мальчиков тоже вскочили, как по команде.

Алек Хорвадзе был самый сильный из них, и мальчуганы отлично знали, что тягаться с ним нелегко.

Лишь только Карл Карлович поднялся на ноги и, отдышавшись как следует, привел в порядок свой костюм, он сердитыми глазами оглядел всех мальчиков и пропищал тоненьким голоском:

– Витик Зон! Komm hier[13]!

Из толпы мальчиков выскочил один – белокурый, голубоглазый, хорошенький, со сверкающим бесшабашным, веселым взглядом.

Карл Карлович стал что-то оживленно говорить Витику по-немецки. Витик был единственным из всех мальчиков, кто отлично знал немецкий язык, потому что был сам немцем по происхождению. Витик ответил Карлу Карловичу по-немецки же, очень серьезно и очень тихо, так тихо, что остальные мальчики не могли ничего расслышать. Потом Карл Карлович еще раз сердито оглядел их всех, покрутил головой, пошевелил своими белокурыми усами и быстро исчез за дверью.

– Жаловаться пошел Макаке! – произнес Витик. – Скажет, как на него напала собака и хотела его укусить, и что мальчики уронили его на пол и стукнули ему колено и ляжку…

– Вот так история! Ну, будет нам на орехи, – произнес Миля Своин, бледный, хрупкий, худенький мальчик, боявшийся всякого рода волнений и передряг.

– Да уж, здорово влетит от Макаки! – подхватили хором остальные мальчики.

– Влетит, конечно, если только Макака поймет нашего Кар-Кара, – лукаво усмехнулся Витик. – Ведь Макака ни в зуб ногой по-немецки, а Кар-Кар совсем не знает по-русски, да к тому же я приложил все старания к этому и научил его сказать так: «На меня упал бак и ушиб мне ложку и каблук». Ну-ка, разбери, что это такое! – со смехом заключил Витик и победоносным взглядом окинул своих друзей.

– Браво! Браво! Витик молодчина! – закричали мальчики, охваченные внезапным восторгом.

И, прежде чем Витик мог опомниться, сорок рук подхватили его на воздух и начали качать.

– Тебя как зовут?

– Какая кличка у твоей собаки?

– Ты деревенский?

– Издалека ты пришел?

– Как ты попал в реку?

– А что, страшно тонуть?

– А собака у тебя давно?

– Ты чувствовал, что умираешь, когда тонул?

– Почему ты такой рваный?

– Ты бедный?

– Ты знаешь, куда попал?

– А драться на кулачках умеешь?

– Прыгать через стулья ты можешь?

– А родители у тебя есть?

Двадцать мальчиков – и двадцать вопросов! Попробуйте-ка отвечать на них сразу! Задача нелегкая!

Миколка рассказал, однако, что его зовут Миколкой, что он из деревни Старая Лесовка, что он сирота, что бежал от дяди Михея, который дерется шибко больно. Затем он рассказал, что сам не понимает, как упал в реку, не знает, кто его вытащил из воды и где он очутился. Вот и все, что он мог ответить.

Тогда заговорили мальчики, все вместе, разом, так что ровно ничего нельзя было разобрать. Наконец Алек Хорвадзе снова повысил голос:

– Дайте мне сказать… Я буду говорить! – произнес он твердо.

Все стихло в один миг. Алек начал говорить степенно и обстоятельно, как взрослый, обращаясь к Миколке:

– Мы все, мальчики, купались вчера в реке с месье Шарлем, гувернером, потому что Кар-Кар не купается: он очень толстый и боится, что может умереть в воде. Купаемся и слышим: за кустами шорох, потом крик, потом точно плюхнулось что-то в воду. Собака залаяла, и опять плюхнулось… Побежали за кусты… Видим, кто-то тонет… А собака плывет к нему… Подплыла, вот схватила зубами, к берегу тянет… Вытащила тебя… Мы тебя на руки и прямо сюда. Здесь тебя качали на простыне… Думали, ты не очнешься… Ты лежал некоторое время бледный, точно мертвый, без движения… А затем очнулся и уснул. Теперь будешь жить, это уж наверняка! – убежденно заключил свою речь Алек и похлопал Миколку по плечу.

Остальные мальчики тоже заулыбались, закивали ему радостно головами и тоже похлопали его по плечу.

– А меня дяде Михею не вернут? – опасливо спросил Миколка мальчуганов.

– Вот еще! Мы не позволим! – закричал немчик Зон. – А насильно не посмеют отнять, Алека побоятся. У него кинжал есть.

– Да, у меня кинжал есть! – не без гордости произнес Алек и блеснул черными глазами.

– Кинжал-то игрушечный! Тупой! – протянул тоненький высокий мальчик с насмешливым лицом и темными презрительно щурившимися глазами.

– Ну-ну, ты помалкивай, Гога Владин! Трусишка ты, каких мало. Уж молчал бы лучше! Ты и твой графчик даже тараканов и лягушек боитесь, – сердито заметил Алек.

– И мух тоже, – весело прибавил Арся Иванов, некрасивый смуглый мальчик с большими умными глазами.

– Слушай ты, деревенщина, а ты высоко прыгать умеешь? – немного картавя, произнес, обращаясь к Миколке, маленький, худенький, но чрезвычайно пышно одетый в бархатную, несмотря на летнюю пору, куртку и клетчатые штаны мальчик лет десяти, которого звали графом Никсом Гоптаровым и который очень кичился своим титулом и богатством.

– Ну, ты молчи, графчик картавый, не очень-то заносись! – прикрикнул на него Вова Баринов, вместе с другими не любивший Никса. – Вы с Гогой и ходить-то как следует не умеете, не то что прыгать…

– А вот и сочиняешь! Я прыгаю отлично! – картавил Никс.

– И я тоже! – вторил ему Гога, задетый за живое.

– А вот посмотрим! Так сумеешь?

И Вова быстро отбежал на край комнаты и в один миг перескочил через высокую спинку стоявшего посредине ее кресла.

Миколка даже крякнул от удовольствия при виде этого прыжка. Он сам был большой любитель до всякого рода скачек и вполне оценил Вовино искусство.

– Ага! Ты, небось, тоже так можешь прыгнуть?… – торжествующе произнес Вова и взглянул на Миколку.

– Я выше смогу! – ответил с живостью тот.

– Врешь!

– Не, не вру! Зачем врать? Бог врать не велел. Давайте перепрыгну! – предложил он тут же.

– Нет, тебе прыгать нельзя! – хором закричали мальчики. – Ты болен, тебя в постель положили.

– Эва! Болен! – рассмеялся Миколка. – Ничего не болен. Был малость уставши, теперича отошел. Тащи сюды, что повыше, живо перескочу.

– А через комод перескочишь? – спросил Арся Иванов, недоверчиво взглянув на Миколку.

– Перескочу!

– Ой, не перескочишь!