Она скинула ноги с кровати.

— Ладно, идемте.

Подняв ноги, она пошевелила большими пальцами передо мной.

— А моя обувь? Я не пойду босиком.

Я вынул из пакета пару крепких башмаков, и все то время, пока я их на нее натягивал, она не сводила с меня пустого взгляда широко раскрытых глаз с ненормально большими зрачками. Я понес ее вещи к машине. Уорда нигде не было видно, но был слышен негромкий шум голосов со стороны конюшни. Я крикнул, что мы готовы, но мне никто не ответил, и, когда я вернулся в спальню, я обнаружил ее лежащей на спине на кровати с тем же самым бессмысленным взглядом, устремленным в потолок.

— Вы в порядке?

Впрочем, я, должно быть, говорил с трупом — она была очень бледна и неподвижна. Кто-то где-то играл на дудочке, жалобные звуки наполняли горячий воздух. Я сильнее открыл раздвижное стекло в двери, чтобы было лучше слышно. Как таковая мелодия отсутствовала, тем не менее ноты складывались в созвучия, неодолимо захватывающие внимание. Эти примитивные звуки затронули во мне что-то глубинное, будто сам Пан играл на свирели, а не какой-нибудь работник-индеец извлекал тянущие душу ноты из примитивного инструмента.

Я взглянул на Айрис, гадая, слышит ли она их тоже. Но она даже не шевельнулась, и я стал размышлять, как мне доставить ее к автомобилю.

Игра на флейте внезапно прекратилась, заржала лошадь. Я вышел через стеклянные двери с краю маленькой террасы. То была та же самая лошадь. Пока индеец придерживал ее, Гомес вскочил в седло, а Уорд при этом стоял в дверях конюшни. Гомес что-то сказал, улыбаясь, его белые зубы блеснули на широком красивом лице. Он выглядел молодым и беззаботным, почти что юношей.

Он поднял руку, затем взял вожжи и, быстро ткнув лошадь пятками в бока, с места пустился легким галопом. Уорд бесстрастно наблюдал, как он проехал под аркой, повернул направо и скрылся из виду за строениями, с одной стороны отгораживающими двор. Тогда он повернулся и подошел ко мне.

— И как там наш маленький шкипер? — спросил он шутливым, без тени усталости, голосом.

— Идите сами взгляните, — сказал я. — Пожалуй, нам придется ее нести. На чем вы остановились с Гомесом?

— С Коннор-Гомесом, прошу заметить!

Он улыбался, чуть ли не осклабившись.

— Мы с ним поняли друг друга в конце концов.

А потом он сказал мне нечто такое, что показалось мне довольно странным.

— Он в окончательно определился и поедет с нами. Он решительно настроен в этой связи.

— Почему?

— Ну, может, вы мне сами это скажете, дружище. Это избавило бы меня от долгих объяснений.

Мы вернулись в спальню, где он пару секунд постоял, глядя на нее.

— Да, вы правы.

Невидящий взгляд ее по-прежнему широко открытых глаз не выражал никакого проблеска осмысленности.

— Это не спидбол, — сказал он. — Видимо, крэк[96]. Это худший способ употребления чертова зелья. Интересно, где он берет паральдегид?

— Это его мешают в крэк?

Он кивнул.

— У него, как и у кокаина, анестезирующее свойство. Достаточно трех приемов крэка, и у вас произойдет привыкание. Ладно, очень скоро мы все узнаем.

Подняв, мы понесли ее и, податливую, как парусный мешок, засунули на заднее сиденье.

— Куда мы направляемся? — спросил я, пока он пристегивал ремни безопасности, чтобы она не скатилась с сиденья при резком торможении.

— Назад, на юг.

Он хлопотал над ней, пристраивая ей под голову вместо подушки спальный мешок.

— Если верить нашему герою, есть другая дорога к побережью через Кахабамбу и Уамачуко. Он утверждает, что она свободна и ведет прямо в Трухильо. Там переночуем, а потом, если она придет в себя, продолжим путь утром через Лиму в Такну, это на юге Перу. Сядем на самолет в Пунта-Аренас в Арике, сразу после границы с Чили.

Он все продумал так, чтобы нигде не терять времени.

— Вы поведете, — сказал он, садясь на пассажирское сиденье.

— Куда отправился Гомес? — спросил я, заводя мотор.

— Объезжать свое поместье.

— Если только не для того, чтобы подстроить со своими подручными какую-нибудь очередную гадость в горах на этой другой дороге.

— Нет, больше он к этому не прибегнет.

— Чего ради тогда такая спешка?

Какое-то время он молчал, и я подумал, что он не ответит. Но потом он сказал:

— Не знаю. Просто есть чувство, что чем быстрее мы попадем на борт «Айсвика», тем лучше. Когда он присоединится к нам, тогда, наверное, все будет в порядке. Но до тех пор…

Он помолчал.

— Я хочу все там осмотреть, убедиться, что никто не устроит глупых пакостей с двигателем или кингстонами и тому подобное. Пожар на борту…

Уорд обернулся к заднему сиденью, когда я проезжал под аркой и повернул к Баньос-дель-Инка.

— Интересно, знает ли она что-нибудь об этом. Вы задавали ей этот вопрос?

— Какой именно? — переспросил я, пытаясь вспомнить дорогу.

— Она приехала сюда, бросилась в объятия человеку, который может быть ее братом, а может и не быть, но, несомненно, замешан в крайне неприглядных эпизодах в истории своей страны, дает ему уговорить себя побаловаться очень опасными наркотиками… Почему? И почему он приложил столько усилий, чтобы не дать нам сюда приехать?

— Ну, это просто, — возразил я. — Если бы такая привлекательная девушка, как Айрис Сандерби, оказалась наедине с вами в вашей гасиенде…

— Вы хотите сказать, что вы бы решили поубивать ее друзей, чтобы только удержать женщину при себе?

Он покачал головой.

— Этот тип хладнокровен, как змея. Нет, должна быть какая-то более глубокая причина. И внезапно он решил, что поедет с нами.

Он уставился на меня пристальным вопросительным взглядом.

— Что там с этим кораблем? Он знает, где он. Он желает отвезти нас туда. Зачем? Что он знает о нем такого, чего не знаем мы? А когда мы его найдем, тогда что?

Я покачал головой, отчасти поглощенный ситуацией на дороге. Вокруг было немало людей: и мужчины, и женщины, почти все они индейцы, на мулах, и на ослах тоже. И, поскольку было жарко, легкий ветерок едва ощущался, многие мужчины сдвинули свои широкополые шляпы на затылок, где они удерживались кожаным ремешком, застегнутым под подбородком. Иногда мимо нас проезжали ярко раскрашенные грузовики, поднимая облако пыли, а на западе над нами нависала светлая, хорошо видная теперь, когда облачность расступилась, прибрежная горная гряда, подрагивая в горячем воздухе. Окружающая природа привлекала меня своим подобием английской: заросшими травой лугами, усеянными полевыми цветами, нависающими над водой ивами.

Конечно, это была не Англия. Эти виды вызывали другие ощущения, по-другому пахли, по-другому выглядели. А еще на заднем сиденье лежало, раскинувшись, тело Айрис Сандерби. И все же окружающий ландшафт пробуждал во мне мысли о Восточной Англии, в особенности ивы, напоминающие, насколько далеко я находился от дома.

В Кахабамбе мы выехали на дорогу чуть получше и, вскоре повернув к западу, стали подниматься по склону горы, миновав Уамачуко. Не знаю, на какой высоте располагался перевал, но того жуткого ощущения, которое сопровождало совершенную нами этим утром поездку, сейчас не было и близко, даже от вытянувшихся черных вечерних теней. Не было ни грозового тумана, окутывающего склоны гор, ни дождя, ни пронзающих небо молний, ни раскатов грома. Облачность рассеялась, словно по мановению волшебной палочки, и в вечерней синеве горы казались умиротворенными и даже дружелюбными.

Но по мере приближения к перевалу дорога, как того и следовало ожидать, ухудшилась — разбитая грузовиками, все еще в лужах от стекающих с крутых склонов ущелья ручейков воды. Брошенный грузовик, уткнувшийся носом в откос, вызвал у меня секундный приступ панического страха. Уорд спал. Я взбирался на низкой передаче, пристально осматривая автомобиль и склон позади него в ожидании малейшего движения.

— Все в порядке.

Он, должно быть, почувствовал мою тревогу, бдительно улавливая любое изменение в звуке двигателя.