Сперва я попробовал спросить его прямо:

— Ты родственник Айрис, я так понимаю?

Но он лишь рассмеялся.

— Такая вот родственница, убежала, притворившись мертвой, и оставила меня греть нары.

Ничего толком я от него не добился, а когда я спросил его, в каких связях он состоит с семьей Коннор-Гомес, он ответил, что если Айрис до сих пор мне этого не рассказала, то он быстрее умрет, чем сам об этом скажет.

Позже я попытался применить иную тактику, похвалив его за сноровку, с которой он управлялся с хитросплетениями такелажа «Айсвика», и предположив, что у него, видимо, был хороший учитель.

— Самый лучший, — сказал он с сияющими глазами.

— Кто же он?

Он взглянул на меня настороженно.

— Марио, конечно.

— Марио? Какой Марио?

— Марио Боргалини.

Но когда я спросил его, отец ли ему Марио Боргалини, он пожал плечами и отвернулся, бормоча:

— Я не знаю, кто мой отец. Знаю только, что я Боргалини.

Он произнес эту фамилию едва ли не надменно, как будто гордился тем, что он — Боргалини.

— Хочешь сказать, ты не знаешь, кто твои родители?

— Нет, этого я не говорил. Мою мать зовут Розали. Она певица. В основном поет под гитару. Необыкновенная женщина, очень страстная.

Его глаза лучились при этом теплотой.

— И она очень красивая, даже сейчас, хотя ей было уже за сорок, когда я родился. И очень талантливая, — прибавил он. — Вы не слышали, как она поет? Розали Габриэлли. Все эти записи…

— Да, конечно.

Я вспомнил рекламу в магазине Кингс-Линна. То была музыка не в моем вкусе, но я смутно припомнил лицо ярко выраженной цыганской наружности с широко открытым белозубым ртом и черными как смоль волосами. Значит, то была его мать. Женщина, которая непродолжительное время была женой Хуана Коннор-Гомеса. А Марио — первое имя Ангела Коннор-Гомеса.

— Это Ангел научил тебя ходить под парусом, Ангел Коннор-Гомес, верно?

Он кивнул, снова отворачиваясь.

— Дома мы всегда зовем его Марио.

— Значит, он твой сводный брат.

Иначе быть не могло, поскольку Розали Габриэлли и его мать тоже.

— Наверное. Поднять фишерман[119]? Его испытываем следующим?

— Ты часто с ним встречался?

— С Марио? Нет. Я с ним мало виделся.

Он сказал это едва ли не раздраженно.

— Только в тот год, на каникулах. Я был школьником, он тоже был учеником в каком-то смысле, в Escuela Mecánica. И мы тогда, конечно же, часто уезжали из дому в Буэнос-Айресе. Мы колесили по всей Америке из-за выступлений матери.

— Сколько тебе было лет, когда он научил тебя ходить под парусом?

— Четырнадцать, кажется. А что?

Это возраст особой восприимчивости, и у меня возникли недобрые подозрения насчет их взаимоотношений.

— А что же Айрис? — спросил я. — С ней ты виделся?

— Нет, конечно. С какой еще стати?

В его словах, я бы сказал, содержалась капля яда.

— Как вы можете догадаться, — объяснил он, — семьи Коннор-Гомесов и Боргалини не общаются.

Он со стуком откинул крышку люка на баке и нырнул в парусную каюту. На этом разговор окончился.

Как только рассвело в воскресенье, грузовое судно, стоявшее за нашей кормой, ушло в пролив, и я развернул «Айсвик» при помощи завозного якоря, пока было пространство для маневра, так, чтобы он стал носом на ветер, затем еще раз поднял паруса один за другим, работая в паре с Карлосом. К сожалению, я не решился закрепить верхний и нижний прямые паруса, ограничившись тем, что мы лишь растянули их на шкотах, то же и с фишерман-стакселем. И был еще один парус, назначение которого я не вполне мог себе уяснить. Он был огромным, крепился на обе мачты и занимал все пространство между ними, его нижняя шкаторина заходила аж за рубку. Назначение блока позади верхнего прямого паруса, которое мне раньше казалось непонятным, теперь прояснилось. Карлос влез на фок-мачту, пропустил через блок длинную нейлоновую веревку, и, обернув ее вокруг «пуза» паруса, мы таким образом, не давая ему раздуваться на ветру, смогли его поднять.

К счастью, все паруса были выкроены правильно, передние шкаторины как раз на нужном месте, и только грот нужно было немного подогнать по задней шкаторине. Кроме того, я решил, что нужно прошить двойными швами нижние части парусов и латкарманы.

— Слава богу, что у нас парусное вооружение не как у джонки, — сказал Карлос, с улыбкой глядя вверх на хлопающий парус.

Ветер налетал довольно сильными порывами, и я не осмелился натягивать шкоты на парусах.

— Вы когда-нибудь ходили на джонке? Я один раз, в Рио-де-ла-Плата. Такая оснастка — мечта ленивого моряка, но для нас там слишком много лат, слишком много пришлось бы шить. У вас на борту есть швейная машина?

— Да, — ответил я.

— Хорошо, тогда я буду шить. Я этим занимался на борту яхты, когда плыл с Род-Айленда в Плимут, когда ехал учиться в Англию.

Тогда мне удалось выудить из него еще немного информации. Она была связана с его безумной идеей приобретения яхты и совершения кругосветного плавания.

— В одиночку? — спросил я его.

Он рассмеялся и сказал, что нет, не в одиночку.

— С Марио, конечно же.

— Ты хочешь сказать, что он намерен продать свою гасиенду в Перу?

— Нет, конечно, он не продаст гасиенду «Лусинда». Но когда мы получим деньги от страховой компании… Они нам должны много денег за пожар в магазине Гомесов.

— Разве не Айрис их получит?

— Нет, — улыбнулся он едва заметной гаденькой улыбочкой. — Марио позаботится об этом. Она не получит ничего. Ее отец все свое имущество завещал Марио и кое-что мне. Там хватит на несколько яхт.

Последние его слова были полны хвастовства, а взгляд был как у кота, пристально следящего за птичкой на заборе.

— А Эдуардо ничего. И Айрис тоже.

Порочные нотки снова зазвучали в его голосе. В ту минуту мне стало совершенно очевидно, что, каким бы полезным помощником он ни был, мне этот мальчик никогда не понравится. Именно так я о нем и думал — как о мальчике, хотя между нами не могло быть разницы больше, чем в несколько лет. Была в нем какая-то незрелость, как будто он рос без присмотра родителей и умственно так и остался непослушным ребенком.

И тем не менее мне, несомненно, повезло, что на палубе будет еще кто-то не только влюбленный в парусное судоходство, но и имевший опыт плавания в океане. И вдруг он на следующий день неожиданно объявляет, что идет в горы. С собой он брал рюкзак, в который запихнул штормовку, кое-какую теплую одежду, толстые носки, еду, а сверху привязал непромокаемый спальный мешок.

— Я слишком много уделяю времени учебе, а потом еще там, в камере…

Говоря это, он смотрел на Айрис, но продолжал улыбаться. Он, похоже, не таил на нее обиды.

— Нужно укрепить тело. — Он хлопнул себя по животу.

— Куда ты собираешься?

— Туда. — Карлос неопределенно махнул рукой в сторону севера. — Там есть дорога, ведущая за город и на верхушку полуострова Брансуик. Возможно, автостопом доеду до горнолыжных трасс. Сокращу себе путь на восемь километров. А когда заберусь наверх, смогу взглянуть на залив Сеньо Отуэй и все остальные водоемы, окружающие остров Риеско. «Сеньо» значит «матка». На карте он на нее и похож, это особое место.

Он продолжал смотреть на Айрис и улыбаться.

— Если я не вернусь послезавтра, вышлите, пожалуйста, спасателей.

Он взял самый легкий из четырех наших ледорубов, а также из ящика в лоцманском столе маленький пластмассовый карманный компас, который повесил себе на шею. Мы оба вышли на палубу его проводить, и, когда его худая подростковая фигурка исчезла за ангарами, я сказал Айрис:

— Я его не понимаю.

— Да? — процедила она холодно сквозь зубы.

— Он постоянно говорит «мы». Он, похоже, думает, что пойдет с нами. Так, что ли?

Она не ответила.

— Вы решите это в Ушуайе, я угадал? Когда приедет ваш брат.

— Я вам уже говорила…