— Никто и ничто, даже птица, не может меня преследовать. — Он так тихо это произнес, что я едва расслышал. — Когда я в пути.

Не безумен ли он? Его взгляд обратился вдаль, к горизонту. Южная Георгия исчезла, солнце слепило золотыми бликами на волнах. Я обернулся к корме, но альбатроса уже не было видно. Энди отвернулся. Для него то была птица, ничего более. Однако для Гоу-Гоу все было иначе. Она смотрела вдаль невидящими глазами, в которых стояли слезы. Может, для потаенных уголков ее отчасти аборигенской души эта птица символизировала «время сновидений»[139]?

Этот случай, как мне кажется, полностью выявил сущность этого человека. Однако, когда я сказал об этом Айану, он только пожал плечами.

— Один выстрел, раненная в крыло птица, и он завладел вашим вниманием, все ошарашенно на него глазели, да.

Неспешно кивнув, он отвернулся.

— Он любит быть в центре внимания, — проворчал он по пути в свою каюту.

Позже в тот же день, думаю, мы пересекли линию антарктической конвергенции, границу, на которой холодная приполярная вода уходит с поверхности под более теплые воды. Море стало очень неспокойным, и резко понизилась температура воздуха, что сопровождалось увеличением облачности и силы ветра. К вечеру система спутниковой навигации показывала снос течением со скоростью в два узла в северо-восточном направлении. На следующее утро, когда мы были на полпути от Южной Георгии к Южным Оркнейским островам, мы ощутили на себе его во всю силу: с юго-запада, со стороны похожей на рог Земли Грэхема, почти непрерывно дул ветер ураганной силы.

Бо́льшую часть следующих трех дней мы неслись с бешеной скоростью в полном бакштаге. В какое-то время условия стали настолько тяжелыми, что корабль едва не разворачивало на гребнях высоких волн и опасность перевернуться была довольно реальной. Если бы экипаж был более опытным, думаю, я мог бы бросить плавучий якорь и дрейфовать с убранными парусами. Корабль шел иногда на такой скорости, что, казалось, мог перекувыркнуться вперед, так как время от времени по-настоящему гигантская волна вздымалась у нас сзади и справа.

Внизу, само собой, царил полный хаос. Все, что не было закреплено, летало по всему помещению кают-компании. Карлос и Энди были бесполезны из-за одолевающей их морской болезни. Особенно Энди, у которого нутро выворачивалось наружу, но ничего, кроме черной желчи, оно уже не извергало, и я опасался за его легкие и стенки желудка. К счастью, Гоу-Гоу проявила врожденную способность сохранять равновесие, позволившую ей быстро освоиться с непредсказуемыми движениями корабля. Она оказалась единственным человеком, на кого совершенно не оказывали воздействия качка и тряска, толчки и удары волн о нос корабля, грохот воды и демоническое завывание ветра в снастях. На всех остальных в той или иной мере эти вещи влияли, и в этих условиях я вскоре выяснил, на кого могу рассчитывать в случае чрезвычайной ситуации. Нильс, словно высеченный из камня, вел корабль час за часом при самом страшном волнении на море. Ангел все это время спал или по крайней мере лежал, крепко пристегнувшись к койке, но его дыхание и цвет лица были при этом в норме, и каждый раз, когда я к нему заглядывал, он открывал глаза. Однако он ничего не говорил и, мне кажется, все еще таил на меня обиду за то, что я назвал его ублюдком.

Айан тоже лежал, кровь отлила у него от лица, и его знобило так сильно, что он не мог совладать с дрожью тела. Пару раз я видел, как Айрис вставала и делала ему горячее питье. Желудок у нее не был железным, но ей хватало силы воли загнать себя на камбуз и приготовить для нас суп и толстые ломти грубого черного хлеба, намазанного мармитом[140].

В эти три дня я многое узнал о людях, с которыми оказался на одном корабле, их плохие и хорошие стороны, слабые и сильные черты их характеров. Мало-помалу я стал замечать, что мы покидаем область, где море вздымало позади нас горы воды с бурлящими белыми гребнями, чтобы обрушить их нам на корму. Волны по-прежнему шли нескончаемой чередой, но таких огромных уже не было. Накануне я изменил курс на юго-восточный, и ревущий ветер, что беспрепятственно мчался вокруг Южного полушария, уже не гнал нас прямо в корму. Мы подходили к защищающей от ветров земле и сопровождающему ее паковому льду. Стало очень холодно.

Как только море вокруг успокоилось, нагрузки уменьшились, и наши тела восстановили силы с поразительной быстротой. Сразу же наша совмещенная с камбузом кают-компания наполнилась теплом и жизнерадостностью, ко всем вернулось хорошее настроение, и мы с оптимизмом ожидали то время, когда приблизимся к паковому льду и море под его тяжестью станет спокойнее. Тучи разошлись, показалось солнце.

К этому времени мы находились в самом центре треугольника, образованного Южной Георгией, Южными Оркнейскими островами и Южными Сандвичевыми островами. Я постепенно менял курс, все более смещаясь к югу, и теперь мы шли прямо к морю Уэдделла. Мы быстро мчались, светило солнце, день становился все длиннее, и на борту царило радостное возбуждение и ожидание. Или мне это казалось, потому что я сам испытывал подобные чувства?

Теперь уже забылось, с какой бездушностью я был выкинут с моей работы, месяцы попыток выстроить свой собственный бизнес. Ни о чем другом, кроме приближающегося льда и затерянного корабля, его тайны, я уже думать не мог. Мы шли в крутом бакштаге на скорости девять узлов при ветре в пять баллов. Разбивающиеся под носом волны взлетали искрящимися на солнце брызгами, а еще появились киты. Втроем они плыли в нашем кильватере, ныряя и выпуская вверх струи воды. А еще птицы — буревестники, крачки и одинокий темноспинный дымчатый альбатрос.

На следующее утро, когда солнце приподнялось над горизонтом, мы увидели первый отблеск льда — бледное отраженное сияние в облачном небе далеко на юге и юго-востоке. Нильс достал из своего тайника аквавит, и мы, стоя на палубе с капающим сверху льдом, намерзшим за ночь на снастях, выпили за ожидающую нас неизвестность. Никто из нас раньше не имел дела с паковым льдом, поэтому к волнению при виде его отсвета там, над южным горизонтом, примешивалось ощущение таящейся впереди опасности. Я заметил, что только лицо Ангела не тронули чувства, которые овладели всеми нами. Он стоял со своим стаканом в руке, устремив взгляд куда-то вправо по курсу. Зубы стиснуты, губы сжаты в тонкую линию, и это выражение на его лице, что это — страх, отчаяние? Или он крепил сердце перед тем, что его там ожидало? Я не мог определить, но было ясно, что в ту минуту он был другим человеком. Внешне он стал старше, менее самоуверенным. Впрочем, то его выражение лица длилось недолго, потом он поднес свой стакан к губам и выпил залпом. Он, наверное, почувствовал, что я за ним наблюдаю, так как неожиданно перевел взгляд прямо на меня, прищурив глаза.

— Вам интересно, чем нас встретят льды? — Он улыбнулся. — Посмотрим, что они для нас приготовили, да?

От того, как он улыбнулся, меня пробрало до костей ледяным холодом. Зачем он здесь? Почему упорно рвется к этому кораблю? Эти и другие подобные вопросы вертелись у меня в голове, когда я той ночью лежал на своей кровати, прислушиваясь к шуму разбивающейся о корпус корабля воды совсем рядом от меня, к скрипам бьющихся о мачту канатов, к хлопающему время от времени парусу. А что я тут делаю? Почему я не вернулся домой, пока у меня еще была такая возможность? Это же безумие — лежать тут, пугая себя жуткими образами «Летучего голландца» и «Марии Целесты»[141], мелькающими в моем утомленном сознании, и постоянно думая об Ангеле и рядах заброшенных бараков, недалеко от которых я его тогда и подобрал.

А утром Айан вызвал его в рубку, поставил перед навигационной картой и сказал:

— Итак, мистер Коннор-Гомес, где? Вы говорили, что знаете, где это место среди льдов моря Уэдделла, и, когда мы будем там, вы сообщите нам координаты. Вот оно море Уэдделла, вот он лед, так что пришло время вам показать место на карте.