Зимою сорок шестого Топливо вздорожало, Люди мерзли, и многих Деревьев старых не стало.

А дерево здесь, на площади, Вновь зеленью приодето. За то спасибо скажите, Что уцелело хоть это.

ЗАНАВЕСЫ

На Большом Занавесе пусть будет написан Воинственный голубь мира Моего брата Пикассо. Позади Натяните проволоку и повесьте Легкую раздвижную занавеску, Которая, ниспадая, волнами пены скрывает Работницу, распределяющую листовки, И отрекающегося Галилея. В зависимости от пьесы занавеска Может быть из грубого полотна, или шелка, Или из белой кожи, или из красной… Только пусть не будет она слишком темной, Потому что на ней должны читаться Проецируемые вами подписи, Которые служат заглавьем для сцен. Они ослабят напряжение зрителя И сообщат ему, чего ожидать… Пусть занавес мой, спускаясь от середины, Не закрывает мне сцены! Откинувшись в кресле, пусть зритель видит Все деловые приготовления, которые хитро Делаются для него: как спускают Жестяную луну и как вносят крышу, покрытую дранкой… Не показывайте ему слишком многого, Но кое-что покажите! Пусть он видит, Что вы не колдуете здесь, А работаете, друзья.

РАДОСТЬ НАЧАЛА

О радость начала! О раннее утро! Первая травка, когда ты, казалось, забыл, Что значит зеленое! Радость от первой страницы Книги, которой ты ждал, и восторг удивленья! Читай не спеша, слишком скоро Часть непрочтенная станет тонка! О первая пригоршня влаги На лицо, покрытое потом! Прохлада Свежей сорочки! О начало любви! И отведенный взгляд! О начало работы! Заправить горючим Остывший двигатель! Первый рывок рычага, И первый стрекот мотора! И первой затяжки Дым, наполняющий легкие! И рожденье твое, Новая мысль!

ОДНО НЕ ЧЕТА ДРУГОМУ

Тополь распускает Клейкие листочки, А у дуба только Набухают почки.

Тучка проплывает В небе торопливо, А другая тучка Тянется лениво.

Братик и сестренка Моют чашки чисто; Братик моет медленно, А сестренка — быстро.

Только наша кроха Все не моет чашку, — Все еще за столиком Доедает кашку.

СЛИВА

Что это там за деревцо — Поди узнай его в лицо! Оградочка вокруг — Не наступите вдруг!

Оно мало, и потому Стать больше хочется ему. Ему так мало лет, Ему так нужен свет!

Плодов не видно, и в лицо Как распознать нам деревцо? Что сливам быть на нем, По листьям узнаем.

ЗИМНИЙ РАЗГОВОР ЧЕРЕЗ ФОРТОЧКУ

1

Я — маленький воробей. Я гибну, дети, спасите. Я летом всегда подавал сигнал, Чтоб сторож ворон с огорода гнал. Пожалуйста, помогите.

Сюда, воробей, сюда!

Вот тебе, друг, еда.

Благодарим за работу!

2

Я — дятел. Пестрый такой. Я гибну, дети, спасите. Все лето я клювом стволы долбил, Тьму вредных букашек поистребил. Пожалуйста, помогите.

Сюда, наш дятел, сюда!

Вот тебе, друг, еда.

Благодарим за работу

3

Я — иволга. Иволга я. Я гибну, дети, спасите. Ведь это я в прошедшем году — Чуть сумерки — пела в ближнем саду. Пожалуйста, помогите.

Сюда, певунья, сюда!

Вот и тебе еда.

Благодарим за работу!

ПЕСНЯ О СЧАСТЬЕ

Корабль в пути, и труден путь. Дружи, моряк, с мечтой! Всплывет, всплывет за синью вод Твой город золотой!

В котлах давленье проверяй,

Курс вычисли точней.

И пусть волна порой грозна —

Управишься ты с ней!

Твоя исполнится мечта, Разлука не долга. Ты ждешь не зря: ведь все моря Имеют берега!

Да будут руки и сердца

В работе заодно.

За счастье — в бой! Само собой

Не явится оно.

Коль ты свободен, то и труд — Отрада и краса, Всех благ родник, и крылья книг, И ветер в паруса!

Твой труд зовет тебя вперед,

И мысль твоя в пути.

Верши дела, чтоб жизнь могла

На славу расцвести!

Ребенку малому нужны И молоко и хлеб. Трудись, отец, чтоб твой малец И вырос и окреп.

Ведь не расти ему нельзя!

Он звонким голоском

Того зовет, кто принесет

Бутылку с молоком.

И станет деревом росток, Из камня дом взрастят. Сначала дом и клен при нем, А после город-сад.

И коль на свет мы рождены,

Для счастья будем жить.

Клянемся, друг, в цветущий луг

Всю землю превратить!

1952

БРЕХТ РАССКАЗЫВАЕТ

ПЛАЩ ЕРЕТИКА

Джордано Бруно, уроженец Нолы, приговоренный в 1600 году римской инквизицией к сожжению на костре за ересь, повсеместно признан человеком великим не только в силу его дерзновенных, со временем обретших достоинство чистой правды гипотез о движении светил, но и в силу мужества, которое прозвучало в его словах, обращенных к судьям: «Произнося этот приговор, вы страшитесь больше, чем я, выслушивающий его». Если перечитать труды, принадлежащие перу Джордано Бруно, не забыв поинтересоваться и свидетельствами о публичных выступлениях ученого, ничто не помешает назвать этого человека подлинно великим. Однако существует легенда, способная, как это ни трудно, еще более возвысить его в глазах читателей.

Это — легенда о плаще.

Сначала припомним, как Джордано Бруно оказался в руках инквизиции.

Один венецианский патриций, некто Мочениго, нанял ученого в качестве преподавателя физики и искусства запоминания. Несколько месяцев хозяин обеспечивал гостя столом и кровом, получая за это условленные уроки. Но вместо представлений о черной магии, приобрести которые Мочениго втайне надеялся, он приобретал таковые только о физике. Поскольку физика была ему, собственно, ни к чему, он испытывал все большее недовольство и уже начинал раскаиваться в своих затратах на гостя.

Не раз он вполне серьезно увещевал ученого поделиться своими сулящими прибыль знаниями, которыми, такой знаменитый муж, конечно же, должен был обладать, и когда это не помогло, настрочил на него донос в инквизицию. Он писал, что этот испорченный и неблагодарный человек в его присутствии поносил Христа, а о монахах сказал, что они ослы, навязывающие свою глупость народу, и, кроме того, в противоположность Библии утверждал, будто существует не одно солнце, а целое множество, и т. д. и т. д. Поэтому он, Мочениго, запер его в своей мансарде и просит поскорей прислать за ним стражников.

В полночь с воскресенья на понедельник ученый был схвачен, а к трем утра доставлен в распоряжение инквизиции.

Это произошло в понедельник 25 мая 1592 года. С этой поры вплоть до 17 февраля 1600 года, до своего восшествия на костер, ноланец находился в тюрьме.

Восемь лет длился чудовищный процесс, восемь лет ученый с отвагою отстаивал свою жизнь, но та борьба, которую он вел в первый год, находясь в Венеции, борьба против выдачи его Риму, была наиболее ожесточенной.

К этому времени относится и легенда, повествующая о его плаще.

Зимою 1592 года, живя в гостинице, он заказал у портного, по имени Габриэль Цунто, теплый плащ. Когда его схватили, плащ еще не был оплачен.

Услышав об аресте, портной кинулся к дому господина Мочениго, близ храма святого Самуэля, спеша вручить счет. Он явно опоздал. Слуга господина Мочениго преградил ему вход. «Довольно мы тратились на мошенника! — выкрикивал с порога слуга, привлекая внимание прохожих. — Не лучше ли вам пробежаться в священный трибунал да рассказать там, как вы якшались с этим еретиком!»

Портной замер в испуге на мостовой. На крик сбежалась ватага уличных мальчишек, и один из них, прыщавый, в лохмотьях, швырнул в него камнем. Хотя задира тут же получил подзатыльник от бедно одетой женщины из местных, старый Цунто почувствовал, насколько опасно быть одним из тех, кто «якшался с этим еретиком». Он побежал. Оробело оглядываясь, повернул за угол и обходным путем вернулся домой. Своей жене он не рассказал ничего, и она целую неделю недоумевала: что это он все хмурится?

Но первого июня, выписывая счета, она обнаружила, что не получены деньги за один плащ, за плащ того самого человека, чье имя было на устах у всех, — в городе только и говорили что о ноланце. Распространялись ужаснейшие слухи о его низости. Он, мол, и в беседах своих и в книгах не только попирал узы брака, но даже самого Христа назвал шарлатаном, а про солнце плел нечто совершенно невероятное. После всего этого стоит ли удивляться, что он не заплатил за свой плащ! Добрая женщина не имела ни малейшей охоты нести убытки по вине подобного человека.