Вы видите, трудно представить себе две более противоречащих одна другой теории, чем наши. Однако существует еще одно, на этот раз чисто личное расхождение между нами. Мы ни в какой степени не удивлены, не огорчены, не оскорблены тем, что Маркс и его друзья исповедуют учение, отличное от нашего. Враги всякого, как доктринерского, так и практического абсолютизма, мы склоняемся с уважением не перед теориями, которых не можем признать истинными, но перед правом каждого следовать своим собственным теориям и проповедовать их. Мы жадно читаем все, что публикует Маркс, потому что всегда находим в этом много весьма поучительного.

Маркс настроен иначе. В своих теориях он столь же абсолютен, как и на практике, поскольку для него это возможно; его действительно выдающийся ум уживается рядом с двумя отвратительными недостатками: он тщеславен и ревнив. Ему был ненавистен Прудон потому лишь, что великое имя это и заслуженная его слава уязвляли его. Нет тех гадостей, которых он не писал бы о нем. Маркс эгоцентричен до безумия. Он говорит: мои идеи и не хочет понять, что идеи не принадлежат никому, что стоит хорошо посмотреть, и всегда окажется, что именно лучшие и величайшие идеи являются продуктом инстинктивной работы всех; единичному индивидууму принадлежит лишь выражение их, их оформление. Маркс не хочет понять, что идея, даже выраженная им самим, с того момента, как она понята и воспринята другими, становится собственностью этих других в той же мере, как и его.

Маркс, и без того склонный к самопочитанию, был вконец испорчен обожанием учеников своих, которые сделали из него нечто вроде доктринера-папы; а для психического и морального здравия умнейшего даже человека ничего нет столь рокового, как обожание и почитание его непогрешимым. Все это еще более усилило эгоцентричность Маркса, так что он начинает ненавидеть всякого, кто не хочет гнуть перед ним шею. Вот главная причина ненависти к нам Маркса и марксистов. К этому надобно добавить, что, ненавидя кого-либо, они считают допустимой в отношении к нему всякую подлость. Нет тех гадостей, той клеветы и лжи, которой они не стали бы распространять на его счет в своих частных беседах и переписке, равно как и в газетах. Таков метод борьбы со своими противниками немцев вообще, и в особенности немецких евреев. Маркс — немецкий еврей, так же, как и многие другие главные и второстепенные вожди той же партии в Германии; впрочем, в этом отношении мадзинисты начинают походить на марксистов. Хочется сказать, что все авторитаристы на один лад. Кажется мне, всего, что я сказал, достаточно, чтобы разъяснить Вам причину расхождения нашего».

Критикуя Бакунина, Маркс также не стеснялся в выражениях и в карман за словом не лез. Его письма к единомышленникам пестрят оскорбительными эпитетами в адрес недавнего «старого друга», в одночасье превратившегося в лютого врага — «шарлатан», «невежда», «фигляр», «интриган», «подонок», «наглец», «осел» и т. д. Заодно досталось и его национальности: «Ни одному русскому я не верю…» Не отставал от Маркса и Энгельс: «…жирный, проклятый русский», «баран», «сволочь» или же вот еще: «Сибирь, брюхо и молодая полька превратили Бакунина в форменного быка», а его окружение — «панславистский сброд», «подлая банда негодяев и мошенников». Конечно, не гоже вождям мирового пролетариата и основоположникам великого учения опускаться до таких вещей, но что поделать — из песни слова не выкинешь.

Бакунин, как мы видели выше, в долгу не оставался, хотя выглядел гораздо сдержаннее и, насколько можно судить по сугубо личной переписке, — объективнее. Даже перед Герценом, к которому Маркс всегда относился предвзято, Михаил продолжал защищать главу Интернационала. 28 октября 1869 года он писал из Женевы: «Насчет Маркса вот мой ответ. Я знаю так же хорошо, как и ты, что Маркс точно так же виноват против нас, как и все другие, и даже, что он был зачинщиком и подстрекателем всех гадостей, возводимых на нас. Почему же я его пощадил и даже похвалил, назвал великаном? По двум причинам, Герцен. Первая причина — справедливость. Оставив в стороне все его гадости против нас, нельзя не признать, я, по крайней мере, не могу не признать за ним, огромных заслуг по делу социализма, которому он служит умно, энергически и верно вот уже скоро 25 лет… <…> и в котором он несомненно опередил нас всех. Он был одним их первых, чуть ли не главным основателем интернационального общества. А это в моих глазах заслуга огромная, которую я всегда признавать буду, что бы он против нас ни делал.

Вторая же причина — политика и, по-моему, совершенно верная тактика. <…> В этом черном мире единственной почвой, на которой построится будущее, я, любезный Герцен, признаю и политику и тактику, изучаю внимательно все его сильные и слабые стороны, равно умности, как и глупости, и стараюсь соображаться с ними так, чтобы и дело народное продвигалось, — это, разумеется, главная и первая цель, — но также и так, чтоб и мое положение в нем укреплялось. Мое обращение с Марксом, который меня терпеть не может, да я думаю, и никого, кроме себя и разве близких своих, не любит. Моя политика и тактика с ним да служит тебе на это доказательством.

Маркс, несомненно, полезный человек в интернациональном обществе. Он в нем еще до сих пор один из самых твердых, умных и влиятельных опор социализма, — одна из самых сильных преград против вторжения в него каких бы то ни было буржуазных направлений и помыслов. И я бы никогда не простил бы себе, если бы для удовлетворения личной мести я уничтожил или даже уменьшил его несомненно благодетельное влияние. А может случиться и вероятно случится, что мне скоро придется вступить с ним в борьбу, не за личную обиду, а по вопросу о принципе, по поводу государственного коммунизма, которого он и предводительствуемая им партия, английская и немецкая, горячие поборники. Ну, тогда будем драться не на живот, а на смерть. Но все в свое время, теперь же время еще не пришло.

Я пощадил и превознес его также из тактики, из личной политики. Как же ты не видишь, что все эти господа вместе — наши враги и составляют фалангу, которую нужно прежде разъединить, раздробить, чтобы легче [было] ее разбить. Ты ученее меня и потому лучше меня знаешь, кто первый сказал: “Divide et impera ” («Разделяй и властвуй». — В. Д.). Если б я пошел теперь открытою войною против Маркса, три четверти интернационального мира обратилось бы против меня и я был бы в накладе, потерял бы единственную почву, на которой хочу стоять. Начав же войну нападением на эту сволочь, я буду иметь за себя большинство, да и сам Маркс, в котором, как тебе известно, злостной радости, Schadenfreude [злорадства], — тьма тьмущая, будет очень доволен, что я задел и отделал его друзей…»

Безусловно, главным в полемике между «заклятыми друзьями» — Марксом и Бакуниным — оставался вопрос о революции, ее движущих силах и конечных целях. Маркс, Энгельс и их соратники делали ставку на рабочий класс, являющийся гегемоном по отношению ко всем прочим слоям населения, а конечной целью революции объявляли диктатуру пролетариата. Но Бакунин вполне резонно спрашивал: диктатура по отношению к кому? Понятно, что бешеное сопротивление эксплуататорских классов придется преодолевать железной рукой. Но дальше-то что? Кого подавлять следующими? Крестьян? Интеллигенцию? Но и это еще не всё! Маркс и его сторонники полагали, что в результате революции и захвата власти пролетариат овладеет старой «государственной машиной» и использует ее в своих интересах, а позже она отомрет.

«Ничего подобного! — возражал Бакунин. — Как только прежние властные структуры заполнят новые люди, эти последние незамедлительно превратятся в полчища таких же паразитов, какие существовали во все времена и испокон веков!» И оказался, между прочим, прав! Ведь чем руководствуется чиновничество любой из эпох? Этому паразитическому сословию нужно во что бы то ни стало доказать свою нужность и полезность при очевидных для него самого ненужности и бесполезности[27]. Новая административно-командная система формально и по функциям своим окажется ничем не лучше, чем старая. Кроме того, она незамедлительно клонирует из самой себя другие уродливые бюрократии — политическую, партийную, профсоюзную, научную, молодежную, военную, церковную, культурную и т. д. и т… п.