XIV РАЗРЫВ

Киссовен нехотя принял участие в судьбе Эди. К выступлению ее на митинге он относился, как внимательный наблюдатель, и только. Ему казалось, что Эди действует под влиянием минуты. Кроме того, он учитывал отсутствие Мак-Кертика и то обстоятельство, что Эди в последние две недели, — во всяком случае, со времени возвращения из Москвы, — постоянно была вместе с Клавой Соколовой. Поэтому переезд Эди на квартиру к Соколовым означал для него лишь внешнее выражение дружбы, обычной дружбы между двумя девушками.

Более глубокого смысла в этом переезде он не видел и потому был крайне удивлен, когда Эди после митинга обратилась к нему с просьбой обеспечить ее работой.

— Правда, я формально еще не гражданка Евразии. Но я думаю, что буду ею в ближайшие дни. Хотя, собственно, я и внешне порвала с моей родиной, и как будто нет препятствий к удовлетворению моей просьбы — быть полезным членом в семье трудящихся.

Против такой формулировки трудно было возражать. Это чувствовал и Киссовен.

Соколов был доволен. Он считал естественным, что Эди будет на следующий же день работать наравне с прочими жителями Адагаде.

— Браво, Эди! Сразу видна заводская закалка. Кто несколько лет пробыл на заводе Моргана, тот не может иначе говорить. Я предложу вам работу на центральной электрической станции. Там как раз нужен человек в отделении трансформаторов.

Киссовен оставался верным себе. Он не увлекался. Услышав предложение Соколова, он осведомился о познаниях Эди.

Оказалось, что она хорошо говорит на трех языках, но не имеет никаких специальных технических навыков. На заводе она была простой накладчицей и в течение четырех лет работала, стоя у одного и того же станка. Поэтому решили, что лучше всего будет ее использовать в управленческом аппарате.

На следующий день Эди уже работала в отделе учета и статистики горной конторы теллитовых рудников.

У нее оставалось много свободного времени, и она решила воспользоваться досугом для пополнения своих скудных знаний в области естественных наук. Большую роль сыграло, конечно, то, что Клава все время уговаривала ее вместе взяться за изучение химии.

Эди и раньше интересовалась работой Клавы. Теперь же, убедившись, что без знаний она осуждена на конторскую работу, с жаром принялась за самообразование.

Во время совместных занятий девушки неоднократно говорили о значении теллита в науке.

— Клава! — обратилась как-то Эди к своей подруге. — Я дочь того, кто открыл теллит, а сама ничего не знаю об этом элементе. Знания, по-видимому, не передаются по наследству.

Она улыбнулась своей остроте.

Клава рассмеялась и сказала:

— Знай, Эди, что твой отец никому до сих пор не говорил ничего, кроме общих мест, о свойствах теллита. Все то, что мы пока знаем о теплите, является результатом изысканий Института имени Рыкова. Правда, как выяснилось, каждый раз твой отец о всех этих «новых» открытиях уже знал. Но по собственной инициативе он о них никогда не говорил. Киссовен полагает, что твой отец знает о теллите гораздо больше, чем мы.

Этот разговор происходил 5 августа, за два часа до ожидаемого приезда Мак-Кертика из Америки.

Через час девушки расстались.

Эди пообещала Клаве не говорить никому об этом разговоре. Она, как и Клава, хотя смутно и неопределенно, понимала, что так нужно.

Встреча Эди с отцом вышла, против ожиданий, очень теплой.

Мак-Кертик решил действовать лаской. Он ни слова не сказал по поводу ее выступления. Но когда она заявила, что уже несколько дней работает в горной конторе, Мак- Кертик растерялся.

— Зачем ты это сделала? Что за смысл в том, что ты работаешь? Разве ты чувствуешь в чем-нибудь недостаток?

И сразу переменил разговор:

— На тебя очень плохо влияет здешний суровый климат! Да, затем, ты здесь в одиночестве, без своих подруг, скучаешь. Мы это дело поправим! 7 августа я еду в Вашингтон, и ты со мной возвратишься на родину.

— Нет, папа, я в Америку больше не вернусь!

Решительный тон Эди вывел Мак-Кертика из терпения.

— Эди, ты уже наделала достаточно глупостей! Всякой шутке должен быть конец! Седьмого ты едешь!

— Папа, у меня есть другое предложение. Останься ты здесь, в Евразии! Ты сам с восторгом отзывался об Институте Рыкова. Я думаю, что в научных кругах Евразии никто не откажется помочь тебе работать в Институте.

— Вот как?! Вот какие у тебя предложения!! Это прелестно! Кто поручил тебе вести со мной такие разговоры?

Мак-Кертик был вне себя от злости.

— Отец, ты допускаешь мысль, что меня подкупили, что я малый ребенок, который не знает, о чем говорит?! Я за эти пять дней многое передумала, пережила, и мое непреклонное, личное, — понимаешь меня, отец! — личное убеждение, что жить вне Евразии в настоящих условиях — не жизнь, а жалкое прозябание! И я была уверена, что, одумавшись, и ты придешь к такому же заключению. Я еще и сейчас не теряю надежды, что мы найдем с тобой общий язык.

— Эди, ты не понимаешь, о чем говоришь! Это — бред! Я никогда не останусь в Евразии!.. Я был и буду всегда только гражданином Североамериканских Соединенных Штатов! В последний раз говорю тебе. Если ты — моя дочь, твое место рядом со мной, а не против меня!

— Отец!..

— Я твой отец только в том случае, если ты поедешь в Вашингтон!

— Никогда!..

Эди готовилась говорить еще о своих переживаниях. Слово «никогда» у нее вырвалось против воли. Она была уверена, что договорится с отцом. Но, увидев, что он отворачивается от нее и входит в дом, она поняла, что все напрасно…

Итак, между нею и отцом все кончено…

Только сейчас увидела она Дунбея.

— Мистер Дунбей! Вы всегда говорили, что вы мне друг. Помогите! Это выше моих сил! Неужели я не договорюсь с ним? Мистер Дунбей! Помогите!

Эди только сейчас, в этот тяжелый для нее момент, поняла, как дорог и близок ей Дунбей.

— Мистер Дунбей, вы у меня один остались! Помогите!

— Эди, успокойтесь! Я вас не покину. Идемте.

Дунбей сам не знал, куда идти. Но он понимал, что оставаться здесь, на улице, перед домом Мак-Кертика, это значит — еще больше расстраивать Эди.

— Идемте!..

Дунбей повел Эди по направлению к рабочему клубу. Сделав несколько шагов, девушка почувствовала облегчение. Она решила пропустить вечерние занятия и предложила Дунбею проводить ее до дома.

У входа в квартиру Соколова Дунбей в нерешительности остановился.

— Мистер Дунбей! Нам надо о многом поговорить.

— Не лучше ли отложить наш разговор?

— Нет, мистер Дунбей! Сегодня или никогда.

— Я к вашим услугам, — после короткого раздумья сказал Дунбей.