«А если ничего не получится?» — думала она, снова и снова проводя ладонью по животу, и от страха у нее сводило затылок. Вдруг они стали бы злыми, никчемными неудачниками, каких, она знала, так много вокруг? Как можно быть уверенной, что в мире, где каждый только и думает, как наступить на горло песне другого, она сумеет дать им все то, чего вправе ждать от матери дети? Какие могут быть гарантии, что в предназначенный для них лифт не сядут другие? Да и приедет ли этот лифт вообще? Как она будет жить, зная, что обрекла их на бессмысленные страданья? Ее материнский инстинкт был столь сильным, что она боялась рожать. Только так она могла защитить своих мальчиков от опасностей жизни.

12

Она ждала его на улице: сидела на скамье перед входом в распахнутом белом халате, нога на ногу, и курила сигарету — одну из тех тонких и крепких, на пачках которых рисуют цветы и узоры, — запрокидывая голову при каждой затяжке.

Капралов наклонился и церемонно поцеловал ее руку.

— Не паясничай, — сказала она слегка осипшим голосом, — больные. — Но руку подала.

Он сел рядом.

— Я все думала, зайдешь, не зайдешь…

— Ты, значит, знала, что я здесь?

— А как ты думал? Ты же не абы к кому пришел... Ну, рассказывай!

— Знаешь, долго рассказывать…

— Я про Дениса Шестакова.

—  А, разумеется… Просто пришел проведать. Мы… Мы общаемся с его отцом.

— Вот как?

Капралов кивнул.

— Ага.

— То есть ты друг семьи? Высоко летаешь. И какой он?

— Вы же знакомы…

— Это другое! — Она сложила губы бантиком и голосом Эдиты Пьехи произнесла: — «У вашего сына устойчивые бредовые идеи. — Спасибо, это очень любопытно!» А мне любопытно, что он за человек!

— Он не человек, он политик.

— Ты занимаешься политикой?

— О нет! Слава богу! Лучше расскажи, как ты живешь.

Елена Константиновна коротко хохотнула, и дым густой завесой окутал ее лицо.

— Капралов, я живу хорошо. У меня карьера и прекрасный муж. Пишу монографию… Слушай, а он правда такой, как в телевизоре? Ты ему веришь?

— Ну-у-у… Думаю, да.

— Вот и у меня такое чувство, что он настоящий.

— А-а-а, женская интуиция, — улыбнулся Капралов.

— Зря смеешься. Ты ведь писатель! Интуиция это способность чувствовать драматургию жизни. Вы, мужики, просто боитесь на нее полагаться.

— То есть женщины лучшие драматурги?

— Женщины ­— практикующие драматурги. А мужчины сочиняют пьесы. Или оперетки, кого на что хватает.

— Может, ты и права. Но согласись, что чувства это по сути инстинкты. — Он на мгновенье замолчал и добавил задумчиво: — Все мы живем инстинктами…

— А что плохого в инстинктах? Они древнее разума, поэтому надежнее.

— Ну, мы вроде как должны полагаться на разум….

— Ты серьезно? — Она кивнула на входную дверь в свое отделение. — Скажи это им. Они его боятся. И это еще в лучшем случае.

Она потушила сигарету о край урны, огладила колени и встала.

— У меня консилиум.

Капралов тоже поднялся.

— Да, конечно. Иди.

Она похлопала его по плечу и пошла ко входу в больницу.

— Слушай, знаешь что… — сказал он, когда она уже взялась за ручку двери.

Елена Константиновна обернулась.

— Ты молодец.

Она непонимающе мотнула головой.

— Я про Дениса. Правда, серьезно. Хорошая работа!

— Скажи это своему приятелю Шестакову!

— Скажу. И ты права, он действительно настоящий.

Она махнула рукой и скрылась в дверях.

13

— Вы уверены, что он придет? В противном случае мы будем выглядеть глупо.

— Уверен, Алексей Павлович! — бодро отрапортовал Михаил Африканович. — Кроме того, здесь никого больше нет, глупо мы будем выглядеть лишь в собственных глазах. Меня же это давно не смущает.

Они сидели в библиотеке модернового особняка и ждали сигнала Артема Сергеевича о прибытии гостя. До назначенного времени оставалось несколько минут.

— С чего такая уверенность? — спросил Жуковский.

— Интуиция, прогноз, основанный на фактах.

Штыков приосанился и выбрал выражение лица, наиболее подходящее для компетентных объяснений.

— А факты у нас следующие. Мужчина, почти сорок, холост, по специальности психиатр, но зачем-то решил стать писателем.

— И как это коррелируется…

— А так, что ему нужна история! Книжек у него не выходило уже два года, договоров с издательствами нет, а значит, и истории тоже. Но есть матрешка. Бог знает, где он ее взял, может, от бабушки досталась, может, на помойке нашел, спросим, но главное, что он ею заинтересовался. Представляете степень его отчаяния?

— Михаил Африканович…

— Ой, что вы, — быстро поправился Штыков, — вы совсем другое дело! У вас вполне практический интерес. И основания другие… — Он виновато посмотрел на сверлящего его взглядом Жуковского. — Простите, брякнул глупость, бывает! В общем, главное, что он пошел в музей, а уж после того, что там рассказали, ему сто процентов захочется узнать всю историю! Так что он придет!

— Но у нас ведь нет никакой истории!

— Но он-то об этом не знает! Он получил интригующее письмо, а кто мы и с кем будет встречаться — понятия не имеет! — Штыков довольно потер руки и угостил себя большим глотком джина с тоником.

На пороге появился Артем Сергеевич.

— Пришел господин Капралов, — сообщил он.

— Ну, что я говорил?! — не удержался Михаил Африканович.

— Здравствуйте, Лука Романович, — протянул руку Жуковский, когда Капралов вошел. — Алексей Павлович Жуковский. А это, — он указал на Штыкова, — э-э-э… наш эксперт, Михаил Африканович.

Капралов пожал протянутые руки и покрутил головой.

— Очень приятно, Алексей Павлович! Как много у вас красивых книг… Я так и понял, что это вы меня пригласили.

— П-поняли? — споткнулся о неожиданное слово Жуковский.

— Да, посмотрел в Гугле, чей это дом. Иначе бы и не пошел.

Жуковский метнул тяжелый взгляд в сторону Штыкова.

— А, конечно! Мы на это и рассчитывали! Немного мистификации, так сказать. По-другому нам не интересно.

Он с удовлетворением отметил, что лицо Михаила Африкановича налилось багрянцем, усадил Капралова в кресло и осторожно поинтересовался:

— В приглашении ведь было сказано, о чем пойдет речь?

— Разумеется. Вам нужна консультация психиатра.

— Ничего подобного там… — привстал Михаил Африканович, но Жуковский махнул на него рукой.

— Наш гость иронизирует.

— Да, троллю помаленьку, — согласился Капралов.

Штыков посмотрел на него с ненавистью, однако молча опустился обратно.

— Видимо, у меня есть что-то, что вам нужно… Вам экскурсоводша стукнула про матрешку?

— Видимо, — улыбнулся Жуковский, а Штыков уставился в пустоту. — Покажете?

Капралов открыл портфель и достал из него матрешку. Оба его собеседника подались вперед.

— Можно? — протянул руку Жуковский.

— Что может быть более русским, чем матрешка… — нараспев произнес он, поднес куклу к лицу и, медленно втягивая воздух раздувшимися ноздрями, провел кончиком носа по волнистому боку. На его голом черепе заблестели капельки пота.

— Да, мы просто обязаны их найти! Для искусства, для народа, для себя, в конце концов! В смысле, для вас! — нервно и немного искательно воскликнул Михаил Африканович, но уткнувшийся в матрешку хозяин в этот раз на него даже не взглянул.

По лицу Капралова легкой рябью перекатилось веселье. Жуковский же, не отрываясь от куклы, вдруг подмигнул ему невидимым Штыкову глазом.

— Откуда она у вас? — спросил он.

— Нашел.

— Нашли, значит… А больше там нет?

Капралов покачал головой.

 — Ладно… Продадите? Беру без экспертизы. — Михаил Африканович при этих словах тихо засипел, но ничего не сказал. — Только назовите цену!

— Не хочу вас разочаровать, но нет.

— Ну, нет, так нет! — с легкостью согласился Жуковский. — Значит, хотите сами во всем разобраться?