— Она не ходила в брюках и не курила сигарет… Встретившись со ждущим взглядом следователя, он улыбнулся одними усиками и добавил:

— Но была не женщина, а самодержец.

Над посёлком пролетел бой полночных курантов — по улице кто-то прошёл с включённым транзистором. Уже поздно. Он поднялся под взглядом взвинченного Слежевского, готового проговорить всю ночь. Но Рябинину опять нужно было подумать — над словами о женщине-самодержце.

Всё живёт своими ритмами — Вселенная, человек, расследование преступления… На девятый день Рябинин почувствовал в работе оперативной группы валкую прохладцу, как в отлаженном механизме, который будет крутиться и на упавшем напряжении.

Макароны ели вяло, без добавок. Чаю пили мало, без шуток. Грязная посуда долго стояла на неубранном столе — повар смотрел на неё непонимающе. Старший инспектор Петельников прохаживался по сцене, у самой рампы, словно проговаривал беззвучный монолог. Хозяйственный Фомин чинил рубашку. Двое инспекторов сели играть в шахматы… Даже рыжий кот потерял интерес к тушёнке и бродил по зрительному залу, хлопая сиденьями.

Лишь не было Леденцова, которого послали на поминки, всё-таки устроенные Слежевским на девятый, положенный день.

Рябинин прошёл в свою комнату…

Следователю казалось, что перед ним есть невидимое зеркало, и он присматривается к самому себе, к той своей сущности, которая скрыта от посторонних глаз и от его глаз скрыта тоже. Почему он так вял на месте преступления, на самой жаркой точке следственной работы? Почему не спросит Петельникова, о чём его беззвучный монолог? Почему не даст заданий инспекторам? Почему сам не работает по разным версиям, как это предписано всеми инструкциями?..

То невидимое зеркало, которое отражённо заглядывало в его душу, могло бы высветить ответ на все вопросы. Но Рябинин не дал пути этому свету — как набросил на зеркало чёрное покрывало. Зачем? Пока он ^не знал. Может быть, не хотел опережать естественный ход событий.

Рябинин остановился у лешего, плясавшего на моховой кочке, — тело из полешка, голова из берёзовой чаги, ножки из сучков, нос из рогоза… Ему показалось, что лешевы травяные усы вздрогнули. Но вздрогнул весь клуб от мужского хохота и какой-то нервной энергии, захлестнувшей комнаты. Рябинин поспешил на сцену…

Леденцов стоял в дружном кольце инспекторов обескураженно — только он не смеялся.

— Чему радуемся? — спросил Рябинин.

Инспектора разомкнули круг, давая подход следователю. Леденцов пожал острыми плечами, как бы показывая, что за информацию он не отвечает.

— Нечистая, Сергей Георгиевич…

— Где?

— Я с поминок. Сидим поминаем, не чокаемся… Мне товарищ капитан разрешил рюмку выпить. Вдруг одна тётка и говорит: «Вот вы тут поминаете, после смерти пришли, а меня Аня самолично пригласила». На неё зашикали, но она стоит на своём: мол, Аня знала, что её убьют.

— Ну, а народ что?

— Все решили, что ей зов был.

— Какой зов?

— Ну, оттуда, из верхних сфер.

— А твоё мнение?

— Если оттуда звали… — начал было Леденцов.

— Я тебе сколько разрешил выпить? — перебил его Петельников.

— Рюмку, товарищ капитан.

— А ты сколько?

— Полторы, товарищ капитан.

— Где эта женщина? — вмешался Рябинин.

— Ещё на поминках.

— Сюда её, немедленно.

— Будем искать зов? — усмехнулся Петельников.

— Товарищ капитан, — предложил Фомин, — а не посадить ли инспектора Леденцова на место происшествия в засаду ловить зов?

Но Леденцова уже не было — он нёсся к дому Слежевских.

Мистический повод для вызова свидетеля не смутил Рябинина. Погибшей был зов… Её сознание вполне могло отразить действительность таким причудливым образом. В конце концов, почему бы не быть зову? Физическая энергия не исчезает. Почему же должна исчезнуть психическая? А если не исчезнет, то куда денется — не в космос же? Тогда будет она передаваться людям эмоциями, и может быть, даже мыслями умерших. И если кто-то не помог больному, то после смерти несчастного его освобождённая психическая энергия не коснётся ли равнодушного человека ответной болезнью? И не зовут ли люди богом эту самую освобождённую психическую энергию?..

Рябинин послушал бы зов Слежевской — были у него к убитой вопросы.

— Вадим, как ты насчёт этого зова?

— Как человек с нормальной психикой, — буркнул Петельников, не расположенный говорить о пустяках.

— Нормальное человечество веками интересуется этими зовами и тому подобным.

— Потому что у человечества на протяжении веков сидит в подкорке первобытный страх.

— У тебя не сидит?

— У меня нет подкорки, у меня одна корка, — улыбнулся инспектор.

— А во мне этот первобытный страх есть, — вздохнул Рябинин.

— Чего же ты боишься?

— Я не боюсь, а допускаю болезни, роковые случайности, неприятности, потери…

Их разговор был прерван Леденцовым, который вёл женщину, услужливо показывая ей путь на сцену. Она поднялась и оторопело повела глазами — столы, занавес, задник, толпа мужчин… Рябинин, смущённый разговором о потустороннем, не решился на официальный допрос и не повёл её в природоведческую комнату. О чём писать протокол — о зове?

— Садитесь, Вера Игнатьевна, — предложил Леденцов, уступая роль Петельникову.

Женщина села, скинула на плечи тёплый платок и расстегнула шубу — она была одета по-зимнему. Простое крупное лицо, задетое недоумением, казалось детским.

— Со Слежевской вы дружили? — спросил Петельников.

— Нет, но были в хороших отношениях.

— Она вам о себе рассказывала?

— Ну, рассказывала…

— Жаловалась на что-нибудь?

— Ей не на что было жаловаться.

Женщину смущали не вопросы инспектора, а круг стоявших молчаливых мужчин. Она обегала взглядом их лица, словно выбирая себе защитника. И выбрала — в очках, грустное, рябининское. И теперь на вопросы отвечала не' инспектору, а этому очкастому лицу.

— Слежевская в бога верила?

— Что вы… Общественница… Заведующая…

— А как же зов? — прямо спросил Петельников.

— При чём тут бог? — удивилась женщина тому, что он, Рябинин, в очках, а не понимает. — Это так, её предчувствие…

— Вера Игнатьевна, как она говорила про это предчувствие?

— Как… Говорила, убьют меня, Веруша. Убьют по голове. И просила, чтобы я обязательно пришла на поминки.

— А вы что?

— Господи, да убеждала её выкинуть эти глупости из головы.

— Всё сказали?

— А что ещё?

Теперь и Петельников глянул на следователя, показывая, что вопрос с потусторонним зовом ясен. И тогда Рябинин предал эту доверившуюся ему женщину ради поиска истины, ради оживления её памяти, и стал говорить то, что не думал:

— Вера Игнатьевна, вы же сказали неправду или сказали не всё…

— Как? — Она даже зашлась в глубоком непереводимом дыхании.

— Посудите сами. Летают космонавты, бурлят колбы, гудят синхрофазотроны… А вы нам про какой-то мистический зов.

— Я же её слова передаю…

— А сами-то верите в них?

— Верю! — с какой-то распалённой силой бросила она, обводя деревянные лица мужчин уже сердитым взглядом.

— Почему верите?

— Потому что она убийцу свою знала.

— Кто? — спросил Рябинин уже одновременно с Петельниковым.

— Мелентьевна.

Все бездыханно молчали, боясь спугнуть неожиданное признание. Наконец Рябинин тихо спросил:

— Кто она?

— Работала уборщицей в садике у Слежевской. Теперь живёт в городе…

Инспекторский дружный круг сразу ослабел и стал распадаться на отдельных людей. За окном почти одновременно завелись две машины. Рябинин поднялся, чтобы повести женщину в свою комнату для официального допроса. И тогда она тихонько сказала непонятную им в тот торопливый момент пословицу:

— Кричит на кошку, а думает на невестку…

Жизнь на глазах людей стала Рябинина тяготить.