От Марии Сосипатровны инспектор Леденцов сразу пошёл к продавщице Сантанеевой. Рабочий день кончился, на поселковой улице давно стемнело, но он припас фонарик и лужи миновал успешно — не хотелось мочить уже подсохшие ноги…

Клавдия Ивановна встретила притушенной улыбкой и галантным радушием. Инспектор прикинулся социологом, переписывающим парнокопытных, рогатых, хрюкающих и кукарекающих. Таковых у Сантанеевой не оказалось — даже кошки не держала. Леденцов успел кинуть цепкие взгляды по всем углам и убедиться, что механика тут нет. Провожала Сантанеева ещё галантнее.

Инспектор вышел на шоссе, на асфальт, и неопределённо зашагал к лесу, размышляя…

Ведь к дому её он подошёл стремительно, сразу застучал в дверь, которая тут же открылась — убежать или спрятаться механик бы не успел. Тогда откуда заготовленная улыбка, какая-то вымученная галантность, какая-то готовность в глазах… Ждала? Конечно, ждала. Механика. Тогда и Леденцов подождёт. Хотя бы в этом ельнике. И он свернул в него, как в яму завалился.

Чёрная ночь поглотила его, поглотила этот лесок и посёлок. Казалось, что мокрая тьма затопила весь мир и нет и никогда не будет солнца; нет и никогда не было ни жарких пляжей, ни тёплых стран, ни раскалённых пустынь. Брюки, подсохшие было в избе, мгновенно отяжелели. Некошенная здесь трава, какие-то высоченные дудки с зонтиками стояли в свете фонаря, как тощие Дон-Кихоты. Задетые еловые ветки брызгали водой.

Но через полчаса Леденцов сообразил, что стоит он зря, поскольку прихода механика ему тут не увидеть. С таким же успехом можно найти укромное местечко у дома Сантанеевой. Леденцов раздвинул ельник, добрёл до шоссе и облегчённо ступил на асфальт, где хоть не было ям и луж. Этот путь был короток — минут через пять он сошёл с асфальта и свернул на дорогу, залитую зыбкой торфяной грязью. И пошёл медленно, с потушенным фонарём, высоко поднимая ноги и брезгливо топя их в жиже…

Дома Сантанеевой он не увидел, пока не наткнулся на изгородь. Все окошки черны. Рано, часов восемь. Неужели легла спать не дождавшись? Да ведь механик может и постучать.

Инспектор перелез через штакетный заборчик и чуть не вскрикнул — рука погрузилась в самую гущу куста крыжовника. На ощупь, ногтями стал он отыскивать и дёргать впившиеся иголки. Потом споткнулся о ведро, которое звякнуло глухо, мокро. Затем была какая-то бочка, вкопанная в землю. Какой-то лилипутский заборчик, какая-то поперечная жердь… Видимо, он попал в ягодный кустарник, и нужно свернуть на пустые грядки.

По вскопанной земле, прибитой дождями, пошлось свободнее. Он сделал несколько шагов и вдруг почувствовал, что перед ним кто-то стоит. Инспектор качнулся вперёд, и тут же поля чужой шляпы упёрлись ему в переносицу — человек был ниже его. Леденцов мгновенно поднял руку — для обороны ли, для удара ли — но тот поднял свою, и инспекторский кулак хлестнул по рукаву чужого пиджака. Можно было осветить его, но проиграть во времени и показать себя. Поэтому инспектор приёмом перехватил его поднятую руку и тут же потерял силу — под тканью ощутилась безмускульная костяная рука. Леденцов отпустил её и, догадываясь, ощупал голову своего врага — вместо головы холодел чугунок, прикрытый шляпой.

— Идиот, — шёпотом обругал себя инспектор, вытирая с холодного лба мелкий пот.

И пошёл по участку слепо и тихонько, ногой проверяя каждый сантиметр земли. Добравшись до крыльца, он опустился на какой-то скользкий ящик. Плащ придётся отдать в чистку. Или выбросить.

Наступил поздний вечер. Он ничем не разнился от раннего. Может быть, только дождём — теперь он капал сеточкой, редкой, уставшей. К инспектору пришёл озноб. Волглая одежда ничуть не грела. А ведь в его рабочем кабинете лежала одежда, припасённая именно для таких случаев — водонепроницаемая тёплая куртка и резиновые сапоги. Знать бы, где упасть, соломки бы…

Инспектор подумал, что с убийством возни бывало меньше, чем с этим хлебом…

И ещё он не понимал той страсти, с которой Рябинин и Петельников вели это дело. Ну, хлеб. А разве копать руду, пилить лес или колоть уголёк легче? Кстати, а работать в уголовном розыске легче? Они рассуждали так, будто нет ни научно-технической революции, ни прогресса. Ходить по хрюку… Ещё немного, и он сам захрюкает.

В ботинках от жидкого торфа слиплись пальцы. Мокрая рубашка старалась обсохнуть от малого тепла спины. Сырая шляпа давила на лоб, как солдатская каска. Щипало исколотую крыжовником руку… Интересно, воспаление лёгких бывает отчего?

Те звуки, которым удавалось пробить толщу тьмы, шли из Посёлка. Здесь, на отшибе, мертвела тишина.

Где-то и кто-то выругался, но так далеко и так нереально, что вполне могло донестись и с луны. Где-то неохотно тявкнула собака. Проурчал и затих мотор. Вскрикнул приёмник. Поблизости дважды цокнуло, как маленьким копытцем, — сосновые шишки падали на асфальт со стекольным звоном.

Леденцов не курил и поэтому молекулу табачного дыма мог уловить за десятки метров. Вроде бы запахло. Он огляделся, что имело не больше смысла, чем задышать в воде. Наверное, почудилось. Но минут через десять его нос вновь задрожал, как у охотничьей собаки. Где-то курили. Не из Посёлка же несёт. А может быть, из сарая?

Инспектор встал и походкой водящего в жмурках пошёл к сараю. Видимо, от усталости тучи истончились, поэтому иногда — нет, не просвет, а вместо черноты приходило какое-то осветление воздуха, в котором очерчивался угол дома, деревья, колодец… И сарай. Леденцов подошёл к нему, ощупывая дверь и нюхая воздух. Дымом не пахло, на двери висел замок.

Тогда он решил обойти вокруг дома, что оказалось делом не лёгким. К фундаменту была приставлена и привалена разная рухлядь. Какие-то кастрюльки, дощечки, горшочки, цветочки…

— Бесхозяйственная дура, — тихо выругался Леденцов, ударившись коленом о лестницу, положенную на ребро.

Держась за угол дома, он повернулся к окну. И в этот миг прохудившаяся туча отпустила Посёлку лунного света чуть больше, чем отпускала до сих пор. Позабыв про боль, инспектор отпрянул — за стеклом белело лицо. Леденцов вскинул фонарь, как пистолет, и нажал кнопку…

Худой и небритый человек покойником смотрел на него, даже не мигнув от яркого света. В комнате зажгли электричество, вместе с которым пропал и человек-покойник.

Леденцов хотел ринуться в дом, но за его спиной мокро стукнула калитка — в свете, павшем из окна, он разглядел женскую фигуру. Инспектор спрятался за угол.

Клавдия Ивановна Сантанеева оцепенела, приготовившись к громовому стуку в дверь. Но там поскреблись по-кошачьи, знакомо. Она задышала свободнее. Неужели до сих пор не дышала?

Сантанеева открыла дверь. Скуластая Катерина опустила платок с головы на плечи и неуверенно спросила:

— Спишь, что ли? Света вроде бы не было…

— Гасила на минутку. Показалось, кто-то ходит под окном.

— Никого нет, — заверила Катерина.

— Проходи, соседка. Давно не захаживала.

— Так ведь дела…

Катерина прошла в комнату, щурясь от хрустального света, от обилия стекла, от пышно накрытого стола. Она присела на краешек кресла неуверенно, готовая вскочить и бежать.

— Спички все исчиркала. Одолжи коробок…

— Не спеши. Я тебе стаканчик сладкого вина налью.

— Господь с тобой! На ночь вино пить.

— Ну хоть пепсы.

— Чего?

— Пепси-колы, водички.

Сантанеева торопливо схватила бутылку, опасаясь, что гостья откажется и от воды. Катерина оглядывала дом, но не с любопытством, а с каким-то ждущим выражением — так человек отыскивает потерянную вещь, — даже еле приметная улыбка была на губах.