Через несколько недель Зафару исполняется двадцать один год. Он едет в Солан со мной, круг замыкается. Кроме всего прочего, у меня с души спадает груз вины, которую много лет я чувствовал перед отцом, умершим в 1987-м. Видишь, Abba[162], я вернул этот дом. Теперь здесь могут собираться все четыре поколения нашей семьи, живые и мертвые. Когда-нибудь он будет принадлежать Зафару и его младшему брату Милану. Для семьи вроде нашей, разбросанной по свету, лишенной корней, этот акр земли — хорошее приобретение.

Чтобы добраться до Солана, сначала нужно три часа ехать в кондиционированной «сидячке», в «Шатабди-экспрессе», который ходит от Нью-Дели до Чандигара Ле Корбюзье, главного города Пенджаба и Харьяны[163]. Потом полтора часа по шоссе в горы. По крайней мере, так добираются все нормальные люди, но только не я. Полиция считает, что мне не стоит ехать поездом. «Слишком большой риск, сэр». Они снова нервничают: менеджер из отеля в Джайпуре проболтался журналистам «Рейтера» о том, что я останавливался у них. И хотя Виджай умудрился сгладить ситуацию, подсунув им более-менее правдоподобную историю, плащ невидимки стал слегка прозрачней. В Солане — как думает полиция, или говорит, что думает, — кошка выскочит из мешка. Ни у кого нет сомнений в том, что я туда поеду. На вилле «Анис» позавчера появилась целая команда телевизионщиков «Дурдаршана»[164], которые во все совали нос и донимали расспросами сторожа Говинда Рама, который доблестно отразил все их атаки. Вряд ли ему это удастся, когда я приеду.

Довольно неприятное развитие событий: полицейское начальство звонит Акшею Кумару каждые пять минут и в конце концов решает, будто бы утечку информации в джайпурском отеле организовали мы с Виджаем. Похоже, подозрения расцветут скоро буйным цветом.

Зафар чувствует себя лучше, но не представляю себе, как бы он перенес семичасовую поездку в машине. Потому я отправил его поездом — счастливчик. Мы встретим его на вокзале в Чандигаре, где лично я появлюсь совершенно незаметно, сопровождаемый «автокадой» из четырех черных машин.

От перрона в Дели уходит еще один поезд. Поезд, о котором во времена моего прошлого приезда нельзя было даже мечтать. «Самджхата-экспресс», прямой скорый, безостановочный поезд из Дели в Лахор. Не успеваю я обрадоваться, усмотрев в этом символ улучшения отношений, как мне говорят, что его существование под вопросом. Пакистан недавно обвинил Индию в неуплате своей части денег на содержание подвижного состава. А Индия в ответ предъявила более серьезный упрек: Пакистан использует поезд для контрабанды наркотиков и фальшивых денег.

Наркотики — серьезное обвинение, фальшивые деньги — тоже. В Непале столько фальшивых купюр, что никто не берет банкноты в 500 рупий. Не так давно какой-то пакистанский дипломат, у которого там учился сын, заплатил за школу, и половина внесенных им купюр оказалась фальшивой. Мальчика исключили из школы, и, хотя потом быстро восстановили, в сознании людей фальшивые купюры и Пакистан оказались тесно связаны между собой.

(В пятницу 14-го Индия и Пакистан заключили договор о продлении железнодорожного сообщения. Но теперь уже и речи нет о том, что поезд символизирует дух сотрудничества. Он, скорей, превратился в еще одну проблему, еще один повод для соперничества соседей.)

Подобрав Зафара на чандигарском вокзале, мы едем в горы, и чем выше забираемся, тем отчаянней прыгает мое сердце. Горам есть чем порадовать равнинных жителей. Чистый воздух, высокие сосны на крутых склонах. Солнце клонится к закату, и наверху над нами загораются в сумерках огоньки первой местной железнодорожной станции. Мы обгоняем поезд, который ползет посреди всей этой красоты по своей узкоколейке в Симлу. Для меня это кульминация всего путешествия, и я вижу, Зафар тоже растроган. Перед Соланом мы останавливаемся пообедать в дхабе, и хозяин говорит, что рад меня видеть, кто-то подбегает просит автограф. Я стараюсь не обращать внимания на встревоженное лицо Акшея Кумара. Я не был в этих местах с двенадцати лет, да и раньше приезжал не часто, но сейчас чувствую себя дома.

К вилле мы подъезжаем, когда уже темно. Она стоит наверху у дороги, и чтобы к ней подняться, нужно преодолеть 122 ступеньки. Наконец мы подходим к калитке, где Виджай, тоже взволнованный, поздравляет меня с прибытием в дом, который он вернул моей семье. К нам навстречу бежит Говинд Рам, и Зафар потрясен тем, что тот кланяется, коснувшись наших ног. Не склонный к мистике, я чувствую присутствие деда, умершего задолго до моего рождения, и моих родителей, которые тут остаются юными. Небо все в звездах. Я ухожу от всех в сад за домом. Мне нужно побыть одному.

В пять часов утра меня разбудили музыка и пение в мандире, индуистском храме, который от нас через долину. Одеваюсь и в предрассветных сумерках обхожу дом. Этот дом, со своими остроконечными крышами и угловыми башенками, оказывается красивее, чем мне запомнилось, и намного красивее, чем на фотографиях у Виджая, вид из окна по-прежнему захватывает дух. В доме, которого не знаешь, но который тебе в некотором роде принадлежит, чувствуешь себя неловко. Нам с ним обоим нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу, но утра нам хватает, и, когда просыпаются остальные, он уже мой.

Большую часть дня мы проводим, слоняясь по дому и саду, сидим в тени больших старых сосен, едим омлет, приготовленный по специальному рецепту Виджая. Теперь я знаю, что поездка состоялась — вижу по выражению лица Зафара.

После обеда мы делаем вылазку в соседний городок, который некогда был летней столицей Британской Индии. Теперь он называется Симла, а раньше, до ухода британцев, был Шимлой. Виджай показывает мне здание того самого суда, где он бился за нашу виллу, а потом мы, конечно, идем в резиденцию вице-короля, большое старое здание, где в 1945 году, еще до обретения независимости, состоялась та самая роковая конференция[165], а теперь располагается научно-исследовательский Индийский институт углубленных исследований. За зданием, разумеется, не следят, и скоро оно наверняка станет аварийным.

Зафар, посерьезнев, обходит стол, за которым еще сидят тени Ганди, Неру и Джинны, а когда мы снова оказываемся на улице, спрашивает: «Почему вон там каменный лев держит британский флаг?» «Наверное, потому, — предполагаю я, — что никто больше этого не заметил». Индия получила свободу пятьдесят лет назад, а над крышей до сих пор развевается флаг Святого Георгия.

Лавируя так и этак, веду уклончивый разговор с членом БДП, который возглавляет институт. Увы, здесь не только я наблюдаю, здесь за мной наблюдают, и я не могу позволить себе попасть впросак и беседовать с ним по-приятельски. Если мы пожмем друг другу руки, наше рукопожатие непременно кто-нибудь заснимет на пленку потому имеет смысл лавировать.

В отличие от В. С. Найпола (который, насколько я знаю, тоже сейчас в Индии), я не думаю, что подъем индуистского национализма поддержит здесь созидательный дух. Я думаю, что этот подъем перечеркивает ту Индию, в которой я вырос, что это победа сектантства над секуляризмом, ненависти над партнерством и уродства над любовью. Премьер-министр Индии Ваджпайи в самом деле прилагает все усилия, с тем чтобы вести умеренную линию, и он сам, как ни странно, среди мусульман популярен, но его попытки реформировать партию по своему образу и подобию не возымели успеха.

Бхаратия джаната парти — порождение экстремистского движения Раштрия сваямсевак сангх в той же мере, в какой североирландская Шин фейн[166] — порождение Ирландской Республиканской Армии. Для того чтобы изменить линию БДП, Ваджпайи следовало бы взять на себя партийное руководство. К сожалению, происходит обратное. Глава РСС, относительно умеренный профессор Раджендра Сингх (Раджу Бхайя), сейчас смещен, а пришедший ему на смену, не склонный ни к каким компромиссам К. С. Сударшан начал с того, что посоветовал Ваджпайи считаться с их линией.