Среди покупателей мелькают лица известнейших звезд кино — каждый из них явился сюда в плоном сиянии ауры. Ауры кинозвезд, разработанные при участии мастеров прикладных психотехник, все сверкают золотыми, серебряными, платиновыми и бронзовыми блестками. У некоторых, у тех, у кого амплуа негодяев, заметна аура зла — мерзко-зеленая, горчичножелтая или чернильно-красная. Если кто-нибудь из гостей случайно задевает бесценную (и очень хрупкую) ауру кинозвезды, то стражи порядка мгновенно сбивают посетителя или посетительницу с ног, выволакивают на улицу и бросают в специальный фургон. Потому толчея в Большом зале Аукциона становится не намного, но все-таки меньше.
Кинопоклонники, подсевшие на реликвии, были, есть и всегда будут непредсказуемы; и как иллюстрация этому сейчас, только что, одна такая полоумная вынырнула из толпы и в страстном поцелуе приникла губами к прозрачной клетке, где стоят башмачки, чем привела в действие систему защиты, авторы которой разработали ее с такой виртуозностью, что она сама попала в разряд произведений искусства, однако не удосужились вложить в программу данные для распознания подобных совершенно невинных жестов, выражающих один лишь восторг и обожание. Система среагировала мгновенно, ударив тысячей вольт по коллагеновым губкам и таким образом исключив эту претендентку из числа конкурентов.
На мгновение в воздухе неприятно запахло паленым, что, однако, не стало предостережением для следующего aficionado[18] и не предотвратило нового акта выражения самоубийственной страсти. А мы, тут же узнав, что последняя жертва состояла с первой в близкой связи, склонили головы перед мистической властью любви и пошарили у себя в кармане в поисках надушенного носового платка.
Зал рукоплещет от восхищения перед рубиновыми башмачками. Карнавал в разгаре. Волшебники, Львы и Страшилы собрались в таком количестве, что их не перечесть. Они сердито толкаются в борьбе за место, наступают друг другу на ноги. Железные Дровосеки в явном меньшинстве; это, по-видимому, объясняется неудобством костюма. Ведьмы, чье положение в обществе обычно настолько крепко, что банки без возражений предоставляют им кредит, ждут своего часа на балконах и галереях, будто живые горгульи. Один угол зала целиком отдали Тотошкам, и кое-кто из собачек в этой милой собачьей толпе уже резво взялся совокупляться, вынуждая служителя растаскивать их руками, одетыми заблаговременно в резиновые перчатки, дабы не оскорбить общественной нравственности. Служитель делает свое дело с большим тактом и большим достоинством.
Нас, то бишь публику, легко оскорбить и легко ранить. Способность же принимать оскорбления мы давно возвели в разряд фундаментальных прав. Мы мало что ценим столь высоко, как свой гнев, поскольку именно гнев ставит нас, по нашему мнению, на определенную моральную высоту. Достигнув ее, мы с легкостью отстреливаем врагов. Мы гордимся своей ранимостью. Гнев распаляет в нас трансцендентное начало.
На полу вокруг раки — назовем ее так, — где сверкают рубиновые башмачки, постепенно собирается море слюны. Следовательно, среди нас, в публике, присутствуют люди с напрочь отсутствующим самообладанием, зато с усиленной функцией соответствующей железы. Между нами ходит служитель, латинос в комбинезоне, и вытирает пол тряпкой. Мы ему благодарны, восхищаясь его способностью делать свое дело незаметно. Он ловко стирает с полов то, что течет у нас изо рта, и при этом никто еще здесь не потерял лица.
В нашем релятивистском и ницшеанском мире вероятность столкнуться с невероятным в высшей степени невелика. Потому-то со всех сторон башмачки обступила толпа квантовых физиков и философов-бихевиористов. Все они делают в блокнотах записи, не поддающиеся расшифровке.
Изгои, перемещенные лица, даже бездомные курьеры тоже пришли сюда, чтобы увидеть несуществующее собственными глазами. Они выползли из подземных дыр и щелей, бросив вызов базукам своими «узи»[19], крепкие, молодцеватые, на «беленьком» и на «черненьком», бродяги, бандиты, опустошители чужих домов. Курьеры в вонючих джутовых пончо шумно сплевывают под листья гигантских лилий, которые здесь растут в горшках. Они набирают горстями канапе с подносов, проплывающих по залу на вытянутых руках наилучших официантов наивысшего класса. Они же в неимоверных количествах поедают суши с васаби, воспламеняющая сила которой не оказывает на их желудки ровно никакого воздействия. Наконец кто-то вызывает полицию, и после короткого боя, где идут в ход резиновые пули, а также резиновые дубинки седативного действия, курьеров выволакивают из зала в бессознательном состоянии и распихивают по фургонам. Теперь их вывезут за пределы города и оставят валяться на курящихся испарениями, отгороженных щитами гигантской рекламы ничьих пустырях, где мы с вами давным-давно не решаемся появляться. Вокруг них с явным намерением поужинать соберутся дикие псы. Мы живем в жестокое время.
Прибыли политические беженцы: заговорщики, свергнутые монархи, члены разогнанных фракций, поэты, бандитского вида вожди. Эти люди больше не носят, как бывало раньше, ни черных беретов, ни круглых очков, ни шинелей: а потрясают воображение квадратными шелковыми пиджаками или штанами с высокой талией от японского кутюрье. Женщины ходят в коротких пиджачках в стиле «тореадор», где на спинах крупными блестками вышиты копии знаменитых картин. Одна щеголяет «Герникой», двое или трое — великолепно выполненными «Ужасами войны» Гойи.
Но даже сияющие в своих нарядах, подобно лампам накаливания, прекрасные политические беженки оказываются не в силах затмить рубиновый блеск башмачков и потому собираются вместе со своими сопровождающими в углах группками, шипят потихоньку и время от времени перебрасываются через весь салон с другими такими же emigres[20] бранью, газетными сплетнями, плевками и бумажными самолетиками. Когда их тихое хулиганство перестает быть тихим, охранники лениво его пресекают от дверей, и политические красотки снова начинают вести себя прилично.
Мы смотрим на башмачки с душевным трепетом, ибо они способны защитить нас от злой ведьмы (а сколько нынче развелось злых ведьм и волшебников!); способны сотворить с нами обратную метаморфозу, не только являясь наглядным доказательством реальности той нормальной жизни, которой мы не видели так давно, что она давно кажется нам нереальной, но обещая туда вернуть; но есть и еще причина, отчего мы затаиваем перед ними дыхание: они сверкают, подобно обуви, которую носят боги.
Однако вместе с тем религиозные фундаменталисты разразились резкой критикой в адрес «разнузданного фетишизма», проявившегося в связи с башмачками, несмотря на то что право присутствовать на торгах они получили лишь благодаря усилиям тех из устроителей, кто придерживается крайне либеральных взглядов и считает, что в цивилизованном мире Аукцион должен стать подобен современной церкви, то есть эталоном вседоступности, открытости и терпимости. В ответ же на этот благородный жест религиозные фундаменталисты открыто заявили, будто намерены купить башмаки с единственной целью — сжечь, и таковая программа, с точки зрения либеральных аукционеров, является достойной осуждения. Есть ли смысл проявлять терпимость, когда терпимы не все? Но! «Демократия зиждется на деньгах, — настаивают аукционеры. — Их деньги не хуже ваших». Потому фундаменталисты мечут громы и молнии, которые хранятся у них в специальных мыльницах, сделанных из священного дерева. И никто на них не обращает внимания, хотя некие важные лица имеют зловещее сходство с клином.