- Идем, - сказал Костя.

- Идем, - согласился Воронцов.

В магазине было прохладно, жужжали мухи и было темно. Вернее, это Воронцову показалось, что было темно: солнце на улице очень слепило.

- Привет, Верунь, - сказал Костик.

- О, привет! - сказала продавщица, статью своей напомнившая Воронцову першерона. - Какими судьбами? А Галка сегодня выходная.

- Та я знаю, заскочу к ней на обратном пути. Вот, товарища в Энск увезу и заскочу.

- Заскочи, заскочи, шелопут. Я б на месте Галки тебе бы давно башку скалкой поправила. Ты когда жениться будешь? - и Веруня утробно захохотала. Бюст ее заколыхался так, что Воронцов испугался, не обрушит ли он пирамиды консерв на полках. Не обрушил.

- Женюсь, женюсь. Вот вечером сегодня и женюсь.

- А де приглашение?

- Я так женюсь, без веселья1.

- Тююю... Я так тыщу раз замуж выходила, без веселья-то.

- Ладно, Верунь, дай минералочки холодненькой. И покажи гостю банку гуманитарки.

- Тушенки, что ли? Так вот она стоит.

Она ткнула толстым пальцем куда-то за спину. Как раз к этому моменту глаза Воронцова привыкли к полумраку магазина. Одна из консервных пирамид состояла из жестяных банок светлого цвета, на которых было написано: 'Тушенка говяжья. Не для продажи'. Под банками нагло висел ценник 'Туш. гов. 150 руб.'. Вот тебе и не для продажи. Фасон банки Воронцов узнал - это из стандартного армейского сухого пайка российского образца. В ополчение такие не поступали рядовым бойцам. Разве что за свои деньги. А это всегда по разному - кто-то может и за двести купить, а кому-то и за восемь сотен предлагали. Но так, чтобы гуманитарка с пайками приезжала - этого Воронцов не помнил сам и от других не слышал.

- Это откуда? - спросил он.

- А еще с пятнадцатого года лежит. Хозяин завез, вот и лежит. Местные, по началу, брали, в запасы. А потом война приутихла, хозяйства восстановили - опять не берут. Кому она нужна, тушенка, когда у каждого своя свинья? Мы и колбасу-то возим только копченую, да по праздникам. Варенку тут никто не берет, с нее организм только угробляется, - включила язык Веруня. Видать, скучно ей было тут стоять на пустыре да пережевывать одно и тоже с постоянными покупательницами. А тут хахаль подруги заехал да еще и завлекательного мужчину завез, кажется, даже неженатого: кольца-то нет.

- А хозяин где взял?

- А я знаю? - удивилась Веруня. - Привез и привез, мне что, стоит себе, есть не просит.

Костя сделал несколько больших глотков минералки и слегка осипшим голосом снова спросил продавщицу:

- Кстати, Верунь... А танк убрали?

- Не. Так и лежит в балке, болезный. Военные каждый месяц приезжают, цокают, плечами жмут, руками водят, уезжают и весь сказ.

- Посмотреть хочешь? - спросил Костя. - Он здесь рядом, в Меловой Балке.

- Почему бы и нет, - согласился Воронцов. - А что за танк?

- Хохлятский. Сейчас увидишь. Тут недалеко.

Они вышли из магазинчика, Костя крупно зашагал по пустырю. Воронцов шел за ним след в след - сказывалась привычка. До балки и впрямь было недалеко, метров двести. Обрывистые ее берега белели камнем, а по кривому дну шла, зачем-то, грунтовая дорога. Куда и откуда она вела - непонятно. Как было и непонятно, на кой бес туда заехал украинский танк. Воронцов и таксист спустились к нему по еле заметной тропке.

Он стоял на обочине: рыжий, сгоревший в боях четырнадцатого. Романтик бы задумался о превратностях жизни советской боевой машины. Прагматик стал бы решать - как сдать эту дуру на металлолом. Воронцов оказался мещанином и обывателем. Он обоссал ржавую гусеницу, а на сбитой башне написал подобранным мелом слово 'Хуй'.

- Наверное, единственный оставшийся на полях, - сказал Костя. - Хохлы сюда заехали, заблудились, видимо. Ночью сбежали кто-куда. Через пару дней ополченцы мимо шли. С перепугу сожгли.

- Бардак, - сказал Воронцов.

- Бардак, - согласился таксист. - Фоткаться будешь?

- Некогда. Поехали.

Ну и поехали. А в Стаханове опять остановились.

- Костя стой! Стой, стой, стой! - возопил вдруг Воронцов, когда они проезжали мимо ничем не примечательной столовой славного города Стаханова.

- Ты чего?

- Сдай назад чуток... Вот. Забежим сюда. Ты не поверишь...

- Чего не поверю?

- Видишь вот столовку?

- Ну.

- Здесь делают лучший в Союзе молочный коктейль. Я серьезно. Давай за мной, я угощаю.

Если исключить белую пластиковую дверь, плазму на стене, откуда орал некто Лепс и кондиционер, то можно было бы подумать, что это портал в восьмидесятые. Шторы из бамбуковых палочек, советские угловатые витрины, а, самое главное, аппарат для приготовления молочных коктейлей. Воронцов заказал два поллитровых. Один с яблочным соком, другой с грушевым, для Кости. Аппарат зажужжал, идя на взлет. Если закрыть глаза, то можно, словно наяву, увидеть три шарика крем-брюле, посыпанных шоколадной крошкой. Извечный спор о колбасе Воронцов решил вот в этой стахановской столовой. Лучше четыре сорта чистого мяса, чем двести сортов сои с пальмовым маслом. Надо зажмурить глаза, сделать глоток вот этого ледяного, покалывающего иголочками нёбо советского коктейля, замереть и почувствовать нежность молочно-яблочного вкуса всем, повторяю, всем телом. И больше никто и никогда не заставит вас пить современную бурду. Сколько бы ее сортов вам не предложили.

ГЛАВА 7

Все сержанты - философы, хотя и не все философы - сержанты. Чаще даже все философы не сержанты, если вы бывали в МГУ.

Но все сержанты - философы. Иначе не выжить между офицерской Сциллой и рядовой Харибдой. Нет ничего более созерцательного, чем контроль за исполнением дурацкого приказа. Это уже потом окажется, что и приказ не дурацкий, и воинам нужен очередной пинок. Но сейчас, в данную минуту, никто не будет объяснять сержанту, зачем капитану понадобилась свежевырытая яма в дальнем углу плаца, если, конечно, ЭТО пространство, забитое собачьими какашками, можно назвать плацем.

Есть сержанты-аристотелевцы. Они классифицируют все подряд, из них получаются отличные заведующие складами, то есть прапорщики и старшины. Именно их желал расстреливать каждые не то три, не то пять лет генералиссимус. Нет, не тот и не тогда, а Суворов Александр Васильевич.

Есть сержанты школы Платона. Эти созерцают мир из казармы, наблюдая смутные тени на стене. При приближении теней, они, сержанты, исчезают в каптерке.

Гегельянцы ищут источник Абсолютного Духа, и, если находят, то кабздец духу конкретному.

Кантианцы же любят вещи в себе и вещи сами по себе. Чаще всего они находятся в тумбочках. Вещи, а не сержанты.

Сержант с позывным Фил был стоиком и даосом. Третий год он ждал трупов врагов, проплывающих мимо берега. Как правило, дожидался, особенно в те моменты, когда возвращался с ротации. На этот раз, он вернулся с передка минут пятнадцать назад. Он глядел в потолок и дул на крепкий сладкий чай, вытянув ноги. Чай парил как украинская зализница, несмотря на жаркий день. Фил обхватил подстаканник огромной лапищей, попробовал чай, фыркнул по медвежьи и поставил на стол.

Глаза его были красны, а морда лица недовольна, впрочем, как всегда. В располаге, кроме него, никого не было. Фил не знал, радоваться этому факту или огорчаться? С одной стороны - одиночество это очень ценный минерал в толще армейской службы. С другой стороны, он был сейчас одновременно дневальным, дежурным, старшим по караулу, караульным и даже часовыми, всеми сразу. Из восемнадцати человек взвода ПТА семнадцать были на ротации, то есть на фронте. Включая лейтенанта Волкова, с понятным всем позывным. Ну еще и Воронцов где-то шлялся.

А еще надо бы вечером прибыть к шести в штаб, после чего гулять в патруле до полуночи. Как все это совместить, сержант Фил не знал, поэтому и забил на все. Он сосредоточился на чае. Он снова поднял стакан, сдвинув глаза к переносице. Вытянул губы трубочкой. В этот момент он стал похож на Шрека. Только у Шрека не было зеленой шапочки на затылке и АК-74 на плече. А так - копия.

Именно в этот момент и открылась бывшего ангара. В помещение вошли два полковника, майоров штук пять, включая Злого, капитанов же было бесчисленное количество. Вроде семь.