РГД-5, штука такая. В целом, бесполезная. Хотя есть исключения. В помещениях работает на ять. И вот под труп подложить - тоже. А так... Кинуть в кусты: никто и не заметит хлопка.

Но в этот раз нельзя. Надо зафиксировать. Перед наблюдателями ОБСЕ. Которые предусмотрительно сдристнули на реактивной тяге.

Череп у пацана тоже был разбит прижизненно. Воронцов копал, судмедэксперт тщательно фиксировал находки: фотографировал, говорил на диктофон еще и записывал.

- А почему у него кружка и больше ничего нет? - вдруг спросил судебный медик.

- А я еще вглубь не копал, - ответил Сашка. - Может разгрузка была, может рюкзак.

- Обычно мародерят все, включая карманы, - ответил медик.

- Откуда знаешь?

- Меня Виктор зовут, - протянул лапу в перчатке эксперт.

- Саня. 'Одесса'.

- А я 'Док', как обычно. Я в четырнадцатом еще интерном был. Хотел педиатром стать.

- Благородно.

- Не. Просто с детьми интереснее. Они разговаривать не умеют. Загадок больше.

- Романтик?

- Не то слово. Был романтиком. Пришлось вот.

- Мертвые еще меньше говорят.

- Я не сказал говорят. Я сказал - разговаривают. Мертвые, как раз, разговаривают.

Зашумели кусты, затрещали ветки. На полянку ворвались саперы. Наши саперы. Сепарские саперы.

- Шо у вас стряслось?

Док, Одесса, Петрович и Бек одновременно показали гранату, лениво лежащую на отвале. Булавка сияла на солнце как небесный град Иерусалим.

- И это все? - разочарованно сказал старший сепар-сапер.

- А ты шо хотел? 'Точку-У'? - хохотнул Петрович.

- Да сказали, шо у вас тут снаряд...

- Тож скаклы, они пиздят дальше, чем видят.

Саперы разочарованно пошли обратно.

- Маньяки, блять, все бы им побахать, - прокомментировал Воронцов, когда саперы исчезли в зеленой чаще.

- На себя посмотри, сказал Петрович, наблюдая за процессом раскопа.

- Я такой же, да. Хотя вон, на Бека посмотри, вот кому бахать хочется.

- Всем бахать хочется. Только я один это не скрываю, - флегматично ответил замполит.

Кости достали и разложили на полиэтиленовом мешке. Док, время от времени меняя перчатки, разглядывал кости в поисках прижизненных повреждений. Саня копал дальше и глубже, доставая из земли пуговицы, кусочки ткани. Остатки кроссовок, липучки...

- О! Его не мародерили...

В руках без перчаток лежал телефон. Старая, давно не выпускаемая 'Нокия-3310'. Наверняка, убитая четырьмя зимами и дождями весны-осени. Это летом тут сухо и тепло. Хотя тропические ливни и тут бывают: прослойки воздуха в толще воды.

Вернулись украинцы и европейцы. Европейцы сразу натянули маски. Странно, что они этого не сделали раньше. Хохлы зачем-то в ноздри засунули ароматические тампоны, хотя от костей ничем не пахло. Ну так, землей и чуточку смертью.

Воронцов, стоя на коленях, поддел ножом заднюю крышку. Вытащил симку. Поколебался и протянул ее Петровичу.

Подобное было уже два года назад. Не у него нет, он тогда только вернулся из Одессы и воевал в Москве, вытягивая из начальства гонорар. Не сразу, но вытянул. Через полгода вытянул. Может быть, тогда жена и перестала его любить. Потому что он жил за ее счет.

Тогда он тупо сидел и ждал, когда придут деньги. Каждый день издатель обещал, обещал, обещал. То из Лондона обещал, то из городу Парижу. В ожидании он смотрел ролики с войны.

В одном из роликов парни с новороссийскими эмблемами на плечах таскали парней с жовто-блакитными нашивками. Мертвых парней, разумеется. Свежих.

У одного из них и зазвонил телефон. 'Мама, это я, это яяяяяя....' - когда-то пел 'Крематорий'.

'Мама, ваш сын убит...'

Эта 'Нокия-3310' уже не работала.

Судмедики потянулись к месту раскопа.

Воронцов отвернулся и пошел к 'Уралу' луганцев.

- Ха, Одесса! Здорово! Вернулся?

Воронцов через силу улыбнулся, кивнул, схватился за руку, подтянулся и через мгновение уже дремал, навалившись головой на тент.

Война забирает страх. Ты перестаешь бояться шипения минометок, свиста запоздалых пуль, близких разрывов. Ты перестаешь бояться за себя.

Но война старая ведьма. Она ровесница человечества и она древнее любого, живущего на земле.

Вместе со страхом она забирает любовь, как плату. Ты перестаешь беречь себя для близких. Для любимой и детей. Ты бережешь их ценой своей жизни и от тебя остается лишь песчаный холмик с кучкой искусственных цветов. А кто будет дальше беречь твою жену, учить твоего сына? Ты об этом не думал, когда хватал развороченными легкими холодный воздух.

В день перед отъездом, там, в далекой и богатой Москве, они с друзьями сидели у Наташки, успешного уголовного адвоката. Сексуальные преступления позволили ей приобрести отличные апартаменты почти в центре Москвы. По крайней мере, ее кухня была в два раза больше, чем вся квартира Воронцова. Бывшая квартира.

Они сидели за столом и поднимали тосты за Воронцова. Какой он молодец, и все такое.

Вдруг Наташка, до этого молчавшая, ударила хрупким кулачком по столу. Воронцов вздрогнул, испугавшись за Наташку. Она и так-то выглядела как хрустальная принцесса, а тут по столу бьет.

- Саня, не езди туда, - и заплакала. Ее муж, имени которого Воронцов не помнил, слегка ее приобнял. Резким движением плеча она сбросила его руку.

- Подожди ты, Леш.

Точно, Леша.

- Саня, зачем ты туда едешь, это же не твоя война. Снимем мы тебе квартиру на первые месяцы, потом на работу устроишься, потом девчонку найдешь. Знаешь, сколько одиноких девчонок тут в Москве? Да тебе и работы не надо будет, они тебя кормить и поить будут, ты только живи, твори, пиши. Это чужая война.

- Да, да, Сань, ты чего, это же чужая война! - заголосили вдруг в пьяный разнобой друзья.

Он провел рукой по лысой башке. Взял бутерброд с икрой. Другой рукой медленно выпил рюмку уже теплой водки. Закусил. Теплые рыбьи яйца лопались о нёбо.

- Это чужая война, да, - тихо сказал он сквозь ватную тишину. - Это чужая война, это чужие дети, это чужие люди. Это всего двенадцать часов на машине от Москвы. Вы правы. Я останусь. А знаете, как это будет?

И Санек Воронцов начал рассказывать как это будет.

А это было бы очень просто.

Действительно, ребята нашли бы ему комнату в Мытищах. Оплатили бы ее на пару месяцев вперед, плюс залог. Он бы нашел работу по удаленке. Блевать по утрам, тереть кадык, регенерировать в мировую сеть новости о провалившейся в канализационной люк собачке. Власти не могут, власти не могут... ВЛАСТИ НЕ МОГУТ!. Не забывать добавлять в каждом заголовке. И позитивный настрой, Сашуля, позитивный настрой!

Потом друзья стали бы звонить все реже, в основном писать, а потом и писать перестать.

Однажды он выйдет из дома. И куда-то пойдет. Будет падать снег, наметая сугробы на когда-то ухоженные тротуары Садового Кольца. Исчезнут таджики, исчезнут корейцы, исчезнут владельцы богатых авто. Даже полицейские исчезнут. Останется прозрачная тишина и рубиновые звезды Кремля наклонятся над ним, внимательно разглядывая бестолковую букашку, распластавшуюся на ледяной брусчатке.

Воронцов вскочит, закричит в безмолвное, бессмысленное небо.

Ибо бессмысленен мир, пока в нем нет человека.

Человека, а не Воронцова.

Потом он очнется в больнице. Будет пахнуть мочой от бесконечно плачущего старика на соседней койке.

Воронцов будет лежать лицом к стене и желтым от курева указательным пальцем водить по вздувшейся трещине синей эмалевой краске, заменившей когда-то штукатурку. Краска будет осыпаться, открывая Воронцову новые горизонты фантазий.

Будут приходить друзья. После них будет пахнуть мандаринами и хурмой. Хурма будет подгнивать, ее будут подъедать нянечки. Краска будет осыпаться.

Через несколько лет он выдохнет, и не вдохнет.

- Да ну вас нахер, ребята, - стукнул он рюмкой по столу. - Давайте выпьем, чтобы не мешать друг другу.

И выпили.

А утром Воронцов уехал в Луганск.