Клем открывает дверь и выпрыгивает из машины. Я делаю то же самое. Мне не спокойно, и я не могу просто взять и уехать.

— Клем, дома есть кто-нибудь? – спрашиваю я, поднимаясь за ней на крыльцо.

— Нет, родители на ярмарке в Бивер-Фоллз, вернутся в воскресенье, – Клем нервно кусает нижнюю губу. – Но так даже лучше, не хочу объяснять им, что произошло.

Я думаю, что мне надо во всем признаться, но медлю. Клем наверняка посчитает меня предателем и будет права.

— Возможно, тебе не стоит оставаться сегодня одной? — только сказав это вслух, я понимаю, как двусмысленно прозвучала фраза.

Я потираю шею – признак беспокойства и смущения; и смотрю куда угодно, только не на нее. Но Клем так расстроена, что ничего не замечает.

— Все нормально, Люк. Я уже большая девочка. Но, — внезапно Клем оживляется, и я почти уверен, что она себя заставляет, — не откажусь от компании для кофе. Будешь?

Очень сомневаюсь, что вправе принимать ее приглашение, я, тем ни менее, все равно соглашаюсь.

Мы проходим на уютную кухню в стиле кантри, и Клем начинает готовить кофе.

Она ставит свежий фильтр, насыпает кофе, заливает воду. Клем выглядит очень сосредоточенной, но, судя по хмурой складке между ее бровей, мысленно она где-то далеко от этого места.

— Что ты будешь делать, если вам с Тимом не удастся…договориться? – как можно более нейтральным тоном спрашиваю я, облокотившись о кухонный стол.

— Я не знаю, — Клем расстроенно поджимает губы. – То есть, я почти уверена, что нашей дружбе конец. Потому что я не знаю, как тут о чем-то можно договориться.

Клем наливает мне полную чашку кофе.

— Больше никогда ничего не будет прежним. Даже если мы сделаем вид, что этого признания не было, все не может быть как раньше. Теперь, когда правда озвучена, есть либо «да», либо «нет», – Клем вздыхает. – А я сказала «нет», я выбрала.

Плечи Клем поникли, и она поморщилась, будто испытывая физическую боль.

Ладно, сейчас я сделаю еще хуже.

— Думаю, я знаю, почему Тим выложил карты на стол сегодня, — с нажимом произношу я.

Клем непонимающе хмурится.

— Ты о чем?

— Возможно, — я смотрю на шкафчик за спиной Клем, избегая ее проницательного взгляда, - это я подсказал ему эту идею.

— Что?! — Клем делает несколько шагов в моем направлении, все еще не понимая. – Это как же?

— Сегодня, когда мы играли в баскетбол, Тим признался, что влюблен в тебя, – я решил не уточнять, что заставил его признаться. – И я посоветовал ему все тебе рассказать.

— Что ты сделал? – голос Клем дрожит, а глаза недоверчиво смотрят на меня. – Какого черта ты это сделал?! – в одно мгновение ее лицо меняется, когда смысл сказанного полностью доходит до Клем. Глаза пылают яростью.

— Извини, — тихо прошу я, понимая, что этого мало. Одного «извини» недостаточно, чтобы исправить то, что я натворил.

— Боже, это невероятно! – Клем недоуменно усмехается, качая головой. – Ты такой лицемер, – Клем запускает руку в волосы и разочарованно глядит на меня.

— Лицемер?

— О, да! – Клем недобро улыбается. – Ты так стараешься беречь свою жизнь от постороннего вмешательства, боишься хоть кого-нибудь подпустить к себе ближе той дистанции, что ты установил между собой и миром. Ты – это сплошные табу и запреты. Но почему-то ты посчитал, что имеешь право лезть в дело, которое тебя совершенно не касается!

— Это не так, — желая, защититься от ее обвинений, цежу я. Я чувствую, что должен сказать что-то в свое оправдание, потому что в глубине души понимаю – Клем права.

— Я просто не хотел смотреть, как Тим изводит себя от своей неразделенной любви к тебе, - выдаю я первое, что приходит мне в голову, но даже для меня это звучит неубедительно.

— Правда? – Клем скрещивает руки на груди, а ее взгляд со злостью впивается в меня. – Причина в этом?

— Да, – я киваю, но знаю, что она чувствует мою ложь.

— То есть, ты просто решил разыграть карту старшего брата? – Клем еще ближе подходит ко мне.

— Я ничего не разыгрывал. Просто в тот момент я решил, что должен ему что-то сказать.

Я тру переносицу, чувствуя, как моя голова начинает раскалываться от боли.

Черт! Как меня угораздило вляпаться в такое дерьмо?

— А я удивлена. Оказывается, порой ты бываешь очень разговорчив, – голос Клем сочится сарказмом, и я понимаю, что мы еще не закончили.

— Если так, Люк, то возможно, ты и мне хочешь что-то сказать? – Клем делает паузу для глубокого вздоха. – Тебе есть, что мне сказать?

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? – мой голос повышается, потому что внезапно я и сам начинаю злиться. – Ты считаешь, что я никого к себе не подпускаю? Ну, так ты права, за единственным исключением. Кажется, я совершил ошибку, подпустив недавно кого-то слишком близко!

Я тут же жалею о сказанных в запале словах, потому что в момент, когда они срываются с языка, ее лицо искажается от боли. Я готов убить себя и уже собираюсь в очередной раз просить прощения, как вдруг взгляд Клем становится твердым – и в следующую секунду мне хочется задушить ее, потому что Клем произносит:

— Может, расскажешь мне про свою жену, если мы в таких отношениях, когда ты считаешь возможным давать советы касательно моей жизни?

Мое дыхание сбивается, и мне кажется, что чей-то бетонный кулак с размаху врезается в мой живот.

Голос Клем холоден, а взгляд непреклонен. Мне хочется схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока не клацнут зубы. Заставить ее заткнуться, и никогда, никогда! не говорить о Дженни.

— В чем дело, Люк? – Клем выгибает брови, когда я так ничего и не говорю. – Что ты молчишь? Ты не считаешь нужным хоть что-то сказать?

Мои кулаки сжимаются, а по лицу ходят желваки. Красная пелена застит мне глаза.

— Давай, Люк. Сейчас. Я хочу об этом поговорить.

— Замолчи.

Воздух с шумом покидает мои легкие, и, когда внутри начинает печь, я понимаю, что задерживал дыхание. Мой голос тих, но буквально вибрирует от едва сдерживаемой ярости.

— Замолчать? Ты хочешь, чтобы я замолчала? Почему же ты не сказал этого себе, когда говорил с Тимом? Какого черта ты думаешь, что можешь приехать сюда и делать все, что хочешь? Ты знал, как боялась я того, что однажды Тим все мне скажет. Знал, как я не хотела причинять ему боль.

Я знал, что облажался, но в этот момент я все еще чертовски зол на нее, поэтому я молчу, и наше тяжелое дыхание выдает степень нашего гнева друг на друга.

— Я виноват, — стиснув зубы, выдыхаю я, – но ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Серьезно? – плечи Клем дергаются. – Тогда объясни мне. Как я могу что-то понять, если ты ничего не говоришь? Ты. Никогда. Ничего. Не. Говоришь! — голос Клем срывается, и слезы дрожат на кончиках ресниц.

— Потому что я не хочу говорить об этом! – я с силой хлопаю ладонью по столу за спиной Клем. – Я не могу говорить об этом. Это чертовски паршиво, Клем. И это не то, что люди хотят слышать.

Наши лица слишком близко, и я вижу, как расширились от страха ее зрачки. Наверное, мои сейчас такие же.

— Я хочу это услышать, — без прежнего запала бормочет Клем.

Внезапно, я криво усмехаюсь, сдаваясь. Гнев покидает меня, сменяясь пустотой.

— Что ты хочешь узнать? Хочешь знать, как она умерла?

Взгляд Клем выражает тревогу и испуг, мой же не предвещает ничего хорошего.

— Я расскажу тебе.

Я беру хрупкие кисти рук Клем и подношу их к глазам. Сквозь тонкую кожу я вижу голубую паутину вен.

— Она перерезала себе вены. Сделала вертикальные надрезы, чтобы кровь вытекала быстрей, и у меня не было шанса ее спасти. Моя жена покончила с собой, Клем. – я безжалостно смотрю в ее глаза, когда из них начинают катиться слезы. – Ты это хотела узнать, да, Клем? Или ты желаешь подробностей?

— Люк…

Клем пытается остановить меня, но я продолжаю:

— Знаешь, какого цвета стал наш голубой кафель в ванной в тот день, когда моя жена зашла туда, чтобы вскрыть себе вены?