Внутренне помещение “Мон-кафе” было в тот день единственным местом в Москве, где не было моих врагов, тех, кто за мной следит. Я ждала, когда кто-нибудь выйдет оттуда. Зайти внутрь и сдаться я не могла, потому что по инструкции я должна была оставаться снаружи. Если бы я зашла в кафе, это бы вызвало подозрение у тех, кто за мной следил, и меня бы взорвали. Теперь то я знаю, что дистанционного управления у бомбы не было, но тогда я этого не знала.

Глядя в упор на компанию мужчин, сидящих внутри, я показала им язык. Высунула его как могла далеко. И еще улыбнулась, точнее, оскалилась. Они встали и направились ко мне. Втроем. Один был очень солидный, в костюме. Я встала и отошла, но недалеко. Они остановились метрах в двух от меня и начали задавать вопросы: “У тебя паспорт есть?” — “Нет”. Они делают шаг вперед, я — шаг назад. “Ты русская?” — “Нет”. Шаг вперед, шаг назад. “Что у тебя в сумке?” — “Взрывное устройство”. — “Чего-чего?” — “Пояс шахида”. — “Врешь!” Мы поменялись ролями. Теперь уже я сделала шаг вперед, а они на шаг отступили. Я открыла сумку, чтобы они все разглядели. Шаг вперед, шаг назад. “Уходи от кафе”, — сказал тот, который в костюме. Я развернулась и медленно пошла по Тверской-Ямской. Они шли следом, метрах в пяти. Уже вдвоем. Третий пошел звонить в милицию. Ни я, ни они не знали, что делать. Я шла и ждала смерти, я была уверена, что меня сейчас взорвут. Мы шли долго, очень долго. Левой рукой я придерживала сумку, а правой в кармашке накрыла тумблер, чтобы он случайно не включился. Когда подошли к дому с большой витриной, подъехала милицейская машина. Вышел милиционер в бронежилете и с автоматом. Он сказал: “Остановись! Аккуратно поставь сумку на пандус!” Наконец-то! Я все сделала и отошла в сторону от этой страшной сумки. Человек из кафе взял меня за правую руку, левую заломил за спину. Милиционер защелкнул наручники. И тут меня начало трясти, я заплакала. Я сделала все. Ситуация больше от меня не зависела.

…Я все время повторяла: “Не бейте меня! Не бейте меня!” Потому что Игорь говорил, что если меня поймают живой, то будут сильно бить и пытать. Меня и в детстве все время били. Меня посадили в машину на заднее сиденье, по бокам сели два милиционера. Сидеть в наручниках за спиной очень больно, я стала ерзать. Водитель повернулся и спросил: “Что там еще у тебя в карманах?” — “Ничего, все осталось в сумке”. Он перегнулся через спинку сиденья, облапал меня всю. Зря сдалась, подумала я. Напоследок плюнула водителю в лицо. Он утерся рукавом и достал у меня из джинсов тысячу рублей. Так ловко, что даже, по-моему, его товарищи ничего не заметили. Меня обозвали большевичкой, сказали, что я, наверное, хотела взорвать какой-нибудь памятник. “Сейчас, — сказали, — мы тебя отвезем в отделение, и ты нам все расскажешь. Ты такая упругенькая…” Похоже, они не верили, что у меня в сумке взрывчатка. Мы отъехали совсем недалеко, когда им что-то передали по рации, и старший приказал возвращаться. “Тебе повезло, — сказал он мне, — эфэсбэшники тебя забирают”. Возле кафе меня ждали люди в штатском. Очень спокойные и вежливые. Главное, неагрессивные. Сразу переодели наручники вперед, ослабили их. Посадили в машину с какими-то синими фарами. Предложили воды, но я отказалась — вдруг отрава. Пообещали, что ничего страшного со мной уже не случится. Привезли в какое-то здание. Стали спрашивать, где база, где люди. Я ответила, что адреса не знаю, возможно, сумею показать, но скорее всего там уже никого нет. Потом попросили описать взрывное устройство. Я все рассказывала. То, что при разминировании моей сумки погиб человек, я узнала только утром. Не поверила, думала, меня хотят запугать, задавить. Я ведь все им рассказывала, какая взрывчатка, где тумблер, даже рисовала. Они у меня об этом всю ночь спрашивали. Видимо, этот парень, который сумку разминировал, просил их меня об этом расспросить. А потом, когда он уже погиб, я слышала, как кто-то сказал: “Если бы эти идиоты оставили ее нам хотя бы на полчаса, он бы не погиб”. Получается, я убила человека. И все мои усилия зря.

Вот что написала газета “Коммерсант” 14 июля 2003 года:

“Ресторанная террористка рассказала о своей заказчице…

…Показания Мужахоевой помогли составить фоторобот женщины, организовавшей взрывы на Тверской и в Тушине. Оперативники дали ей прозвище Черная Фатима…

По словам Мужахоевой, во “Внуково” ее встретила чеченка, которая назвалась Любой. Это была женщина лет сорока, ростом около 170 сантиметров, волосы светлые, крашеные, корни волос черные, нос с горбинкой. Именно такое описание пособницы смертниц дали свидетели теракта в Тушине. Мужахоева о взрывах на фестивале “Крылья” ничего не слышала, но подтвердила, что фоторобот, составленный со слов свидетелей теракта в Тушине, похож на встречавшую ее женщину. Эта женщина, которую оперативники уже назвали Черной Фатимой, отвезла Мужахоеву в какой-то старый частный дом в Подмосковье, где девушка в течение недели находилась одна. Люба навещала ее, привозила продукты, а за день до теракта, 8 июля, повезла ее в Москву, как говорят оперативники, на рекогносцировку. Объекты для теракта Люба выбрала на Пушкинской площади — рестораны “Елки-палки” и “Макдоналдс”. Когда они побывали в обоих заведениях, Люба сказала, что взрыв должен произойти в том ресторане, где будет больше людей. Как рассказывает Мужахоева, всю неделю Люба поила ее апельсиновым соком, от которого у нее кружилась и болела голова. Оперативники предполагают, что напиток содержал какой-то опиат, подавляющий волю. Сейчас кровь задержанной направлена на анализ. Возможно, с помощью наркотиков организаторы терактов готовят смертниц к последнему решительному шагу… В день теракта Люба заехала за Мужахоевой около двух часов дня. Она дала ей свой сок, после чего вручила рюкзак с бомбой и объяснила, как привести его в действие…”

Все, что в первые дни написали в газетах, — якобы я заходила на Пушкинскую площадь, испугалась охранников, потом заходила в кафе “Имбирь”, кричала, что всех взорву, что какой-то чеченец меня пристыдил, что в аэропорту меня встречала Лида, в газетах ее почему-то назвали Любой, — все неправда. Причем большая часть неправды — в частности, про Лиду и про то, что я переключала тумблер, а бомба не сработала, — это мое вранье.

Через час после того, как меня задержали, в кабинет следователя вошла женщина, и мне сказали: это твой адвокат. Я испугалась. Игорь же мне говорил, что в случае чего найдет хорошего адвоката. Я подумала, что эту женщину наняли боевики, тем более что одета она была дорого и красиво. И я стала врать. Повторять к месту и не к месту: “Я взрывала, я взрывала, а бомба не сработала!” Еще я выдумала Лиду, которая якобы встречала меня в Москве. Подробно ее описала, даже фоторобот составили. Я придумала ее из разных людей. Просто говорила все наоборот, чтобы не запутаться. Меня встречал Игорь, а я сказала, что встречала Лида. Я перечислила, какие у нее были колечки, даже нарисовала их. Это те колечки, которые я продала на базаре в Ингушетии. Имя Лида взяла у женщины, которая вместо меня взорвалась в Моздоке. Шрам на губе взяла от Андрея. Возраст — около 33 лет — и умение водить машину — от Игоря. То, что она без мужа — от себя. А то, как у нее брови были выщипаны, какая она современная, со стрижкой и вся накрашенная и духами пахнет… Это я на Тверской таких женщин видела. Еще я соврала, что жили мы в городе в многоэтажном доме. То есть меняла все на противоположное. Мужчину на женщину, деревню на город, маленький дом на большой. Чтоб не запутаться. Правду я начала говорить только через неделю, когда сама услышала по радио в камере, что говорили про Лиду. И когда поняла, что адвокат не из джамаата.

Елена Котова, следователь прокуратуры Центрального административного округа Москвы, допрашивала Зарему первой:

— Раньше дел по терроризму я не расследовала, но на первом допросе нужно было установить психологический контакт с Заремой, расположить ее к откровенности, успокоить. Потому меня и пригласили. Женщине с женщиной легче общаться. К тому же мы почти ровесницы. Да и нет больше женщин в следственном отделе нашей прокуратуры.