Надо было взять рацию, подумал я с досадой. Или бинокль. Чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Ребята ведь тоже не лаптем деланы: если меня долго не будет, могут заподозрить неладное.

Значит, пора.

Я высмотрел местечко, свободное от деревьев и машин. Хороший, чистый асфальт — много ли мне надо? Стоило, впрочем, учитывать ветер: меня могло запросто снести в сторону. Ну да ладно, надо быть оптимистом. В любом случае при падении с такой высоты остаться в живых весьма проблематично.

Но Марина, Марина-то где? Какого чёрта я её там не вижу? «Ровер» на месте — вон он стоит, никуда не делся. А Маришки нет.

Вот и плохое предчувствие никуда не делось…

Так, всё, пора, а то дождусь до чего-нибудь непредвиденного, подумал я. Шагнул к краю — один раз, второй, третий…

— Герман!!!

Как меня инфаркт не хватил — сам не знаю, но, чую, этот вопль мне ещё долго в кошмарах сниться будет.

Она поднялась наверх, на крышу. Маринка. От меня до финала этой истории — полметра. Один шаг до вечности, как говорится.

Медлить было нельзя. Если она опомнится и добежит до меня, то может и от края оттащить, невзирая на то, что я вешу семьдесят восемь кило, а она сорок. Недаром учёные говорят, что в состоянии аффекта слабая женщина способна на такое, перед чем иной силач спасует.

Значит, надо шагать. Эх, Марина! Ну зачем, зачем ты сюда приехала! Чтобы увидеть своими красивыми глазами смерть своего нелепого мужа? Дурочка моя, зачем же ты это сделала… Усложнила жизнь и себе, и мне, между прочим.

— Герман, стойте!

Оба-на, а это что ещё за явление Христа народу?

На крышу, боязливо цепляясь за поручни пожарной лестницы, поднялся мой тёзка!

Вот поганец, подумал я со смесью злости и удивления. Неужто сдал с потрохами? Тоже мне. А ведь стоило это предвидеть, парень-то из идейных. Я вообще хорош: кто его попросил позаботиться о Марине, спрашивается? Вот он и позаботился, на свой идиотский манер, супергерой недоделанный.

Спокойствие, Герман Сергеич, только спокойствие. Отчасти это даже хорошо, ведь некий контакт между ними уже установился, а значит, ей будет легче принять его потом, после. Когда всё закончится.

— Герман, не делайте этого!

А как же государственная тайна, браток? Забыл? Или вас уже ничему не учат?

Ладно. Бог с вами обоими.

Я развернулся, будто намереваясь шагнуть к ним. Их лица на секунду озарились робкой надеждой — но именно в этот самый момент я совершил последний подлый поступок в своей подлой жизни.

Встал по стойке «смирно» и, отдав честь невидимым командирам, оттолкнулся и полетел с этой клятой крыши, как стоял, таким себе стойким оловянным солдатиком.

Пока-пока, моя балеринка. Пока-пока, мой космотёзка. Счастья вам, люди.

Летел я быстро. А умер мгновенно.

…

Глава 5.

Когда я открыл глаза, вокруг был привычный мне пейзаж — Исток и его окрестности.

Оно и понятно: я же умер. Правда, из-за того, что убитый мной человек был моим же Созданием, Ловчие за мной не придут (это такие ребята из Преисподней, которые ловят зазевавшихся новопреставленных у Истока и отправляют их в Преддверия Ада). Вот и облик мой прежний ко мне вернулся. Вообще говоря, он не менее фальшивый, чем свежеуничтоженный, ибо нет у Духов внешности в привычном смысле этого слова, и выглядеть они могут как угодно. Просто так уж повелось, что во времена Второй Войны было модным выглядеть, как настоящий Воин. Сдаётся мне, прототипом рыцарей в Мире людей послужил кто-нибудь из наших. В ту пору мы почти прекратили контактировать с людьми, но Миром их по-прежнему интересовались и нередко туда забредали. Но, как бы там ни было, я, скорее всего, последний, кто донашивает эту моду: остальные наверняка придумали себе что-нибудь поизящнее…

Я старался не думать о том, что произошло в Мире людей после моего последнего полёта. Старался — но получалось не очень. Всё-таки прожить человеком двадцать восемь лет — это вам не шутки. За такой срок даже Первый успел бы очеловечиться.

А винить-то некого, Гермес. Не-ко-го. Кто, спрашивается, как от чумы бежал из Мира Духов после Второй Войны? Кто решил поселиться среди людей? Думал, это будет нечто вроде увеселительной прогулки? Знал же, Мироходец со стажем, что нигде и никогда не бывает просто. Знал, но предпочитал об этом не думать. К тому же тут снова была война, первая человеческая война с твоим непосредственным участием. А потом, после войны, у тебя началась, в общем-то, весёлая, беспечная жизнь. Университет, студенты. Катя…

Но довольно рефлексий. Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — Штаб.

…

Здесь, в Штабе, всегда пусто. Куда ни глянь, вокруг лишь пустое пространство, залитое ровным белым светом. Это, разумеется, видимость: жизнь здесь буквально кипит. Просто все сидят по своим Отделам, а сами Отделы, в свою очередь, располагаются в соседних подпространствах. Вообще, это крайне мудрёная и запутанная система. И когда я вспоминаю первый параграф Кодекса Радуги, в котором говорится о том, как Великий Магистр упорядочил Первичный Хаос и создал Мир Духов, я всегда думаю о том, что кое-где этот самый хаос ещё остался, и даже слишком.

— Не нравится — сделай лучше, — недовольно проворчал Великий Магистр, по-обыкновению расположившийся на своём аморфном трон-кресле. И когда только успел втащить меня к себе, спрашивается.

— Не ворчи, Первый, — отмахнулся я. — Ты прекрасно знаешь, что я не силён в Изначальных Структурах.

— Ну а коли так, то и не брюзжи. Хаос ему тут, видите ли. Да ты в Ордене бываешь раз в сто условных лет по обещанию. И вообще, давай лучше по делу.

— Слушаюсь, Милорд! — гаркнул я, прямо как Кошка-диспетчер. Наверное, я был единственным Духом, который мог себе позволить подобное запанибратство по отношению к Великому Магистру Ордена Радуги. Ничего удивительного: он хотя и Первый, но ведь и я Второй, а не какой-нибудь там Тринадцатый или вообще Триста Двадцать Девятый. И пусть я не принимал участия в создании Мира Духов, и в Кодексе упомянут только как первый Паладин Радуги (не считая исторической хроники), именно я был Лордом-Командующим, именно я вёл в бой силы Ордена в обеих Войнах. Сам-то Первый воевать не умел и не любил. Дело в том, что Духи издавна делились на две условные категории: Воины и Исследователи. И пока первые бились друг с другом не на жизнь, а на Падение, вторые отсиживались в тылу и изучали Миры. Нет, я, конечно, не отрицаю: исследования — это важно. Но это на мне Войны оставили незаживающие шрамы (образно выражаясь), а не на этом белобалахонщике, которого только и хватало, что на утомительные речи до и после сражений.

— Не сказал бы, что я в восторге от хода твоих мыслей, хотя он и не нов, — между делом заметил Первый. — И кстати, насчёт Войн ты не прав. На войне, знаешь ли, нужны не только мускулы, но и мозги. Ну да Радуга с тобой…