Несколько кругов по гостиной, и Ричард снова ощущает свое тело полным жизни пополам с усталостью. Он перерывает все шкафы в поисках новой пачки бумаги, убедившись, что ее нет, достает с нижних полок книжного шкафа журналы, прикидывает на глаз количество листов – вроде бы должно хватить. Листы глянцевые, пестрые, журавли из них получаются то темными, то слишком яркими, номера на них практически не видно. Рич испытывает смешанное чувство радости и волнения, когда смотрит на них – что, если нужно использовать простую белую бумагу?
Что, если все его труды снова пойдут насмарку?..
<center>***</center>
Звонки и стук в дверь продолжаются уже минут десять кряду, где-то в спальне ко всему трезвонит телефон. Ричард сперва не собирается реагировать, он слишком для этого занят – крайне много прошло времени и чересчур большой кусок работы еще не сделан. Но в какой-то момент нервы не выдерживают, он вскакивает, не обращая внимания на боль в привыкших сидеть без движения суставах, и подходит к двери.
– Я занят! – орет через двухслойный металл, не открывая.
– Ты с ума сошел! – женский голос кричит в ответ. – Трубку не берешь, дверь не открываешь!
– Потому что занят! – упорствует Ричард, оборачиваясь в сторону гостиной. От двери видна часть дивана и журавли, и стопки журналов на столике и под ним.
– Идиот, Ричард, какой же ты идиот!.. – Роуз, кажется, плачет, бьет кулаками в дверь. – Там Мартину плохо, черт возьми, у тебя лучший друг умирает, а ты как обычно занят самим собой, эгоист!
Ричард молчит, рассматривая руки. Все пальцы черные, будто вымазанные в саже, – это типографическая краска отпечаталась на коже, когда Медисон раз за разом разглаживал сгибы на журавлях. Он подносит ладони к лицу, вдыхает запах – что-то не слишком приятное, отдаленно напоминающее чернила. Так и должно быть.
Она говорит что-то еще, устает кричать, голос почти стихает, слышно только невнятное бормотание вместе с повторяющимся время от времени стуком – бьет дверь каблуком. Ричард быстро не выдерживает:
– Роуз, я правда занят, – в сердцах он тоже лупит кулаком дверь, отзывающуюся глухим лязгом. – Я потом все объясню тебе, пожалуйста! Просто оставь меня в покое сейчас!
Ответ он не слушает – возвращается в гостиную, но идет не к дивану, а в угол, где стоит на специальной тумбочке музыкальный центр. Круглый тумблер проворачивается до упора, и квартира тонет в лавине звуков – радио местного вещания пускает один и тот же плейлист день за днем. Ричарду не слишком по душе эта музыка, но без громких звуков, раздражающих, действующих на мозг, он может попросту уснуть.
<center>***</center>
Он не ощущает голода, а чувство усталости стирается, становится привычным и нормальным. Разве раньше Рич этого не испытывал? Особенно в школе, каждый день, когда учил уроки – не хочется, но он пересиливает себя, листает страницу за страницей, читает строку за строкой. Делает журавля за журавлем.
Вскоре даже навязчивая и оглушительная музыка приедается, из раздражителя становясь фоном. Ричард открывает все окна, впуская ветер в лофт. Сквозняк носится по гостиной, подхватывает шторы, раскрывая их занавесом, играет страницами журнала, из которого Рич рвет листы, волнует ковер из разноцветных и снежно-белых журавлей, переворачивая их, силясь поднять и заставить летать.
Ричард быстро замерзает, голова трезвеет и ему становится лучше, но пальцы коченеют, плохо слушаются. Он силой заставляет себя продолжать – до тысячи остается не так уж много.
<center>***</center>
Время проворачивается колесом, по радио объявляют полночь. Ричард чувствует себя медленным неповоротливым механизмом, ему кажется, что он застрял в одном и том же моменте на всю оставшуюся жизнь: и Роуз больше не придет, и Мартин тоже, и даже Ярый не явится посмотреть на пленника своих желаний. Он тянет рукава пониже в попытке хоть немного согреться, вырывает из журнала новый лист.
– При-вет, – демон появляется, стоит только о нем вспомнить, будто все время таился за окном и ждал момента. Растягивает лениво слова, стряхивает с дивана журавлей и садится, закидывая ногу на ногу. – Соскучился?
– Уйди, Ярый.
– Да ты не рад мне…
– Уйди! – рычит Медисон и швыряет в фигуру Ярого ножницы, прихваченные с кухни на всякий случай.
Фэйе их ловит, крепко сжимает в ладонях, и через несколько секунд они превращаются в оплавленный комок металла и мерзко смердящего пластика. Ярый разжимает руки, комок бухается на пол и пьяно откатывается к дивану.
– Хорошо.
Пока Ричард складывает следующего журавля, Ярый подымается и уходит прямо в панорамное окно, пропадая на стыке со своим отражением. Рич смотрит на то, что осталось от ножниц, видит в этом дурной знак, но уже ничего не исправить. Ему кажется, что демон больше не придет.
<center>***</center>
Пальцы с трудом слушаются, когда количество готовых журавлей переваливает за девятьсот девяносто. Ричард чувствует, что не может больше, но уговаривает себя – давай, еще десять и можно будет поспать. Или поесть. Сходить в душ. Закрыть наконец окна и завернуться в одеяло. Налить чаю. Выключить музыку, побыть в блаженной тишине.
Обычно у него уходит на одну птицу около минуты, но сейчас усталый Рич спешит, сбивается, чуть не переводит понапрасну листы. Но справляется, с тяжелой головой заканчивает, пишет на крыле последнего, немного кособокого журавля – «1000».
Поднявшись, он обводит взглядом диван, со всех сторон окруженный журавлями, как ковром, столик с остатками журналов, пол, на котором собрались несколько тарелок, чашек и ложек. Видит комок, прежде бывший ножницами, отталкивает его ногой подальше, а потом с усталым выдохом ложится на диван, подтягивая под голову полосатую подушку. Никаких сил на что-то, кроме сна, не остается, и Ричард Медисон закрывает глаза.
И напоследок успевает подумать: «Это моя последняя тысяча».
========== 8) Конец ==========
Сон без сновидений. Совсем. Первое, что Рич видит, открывая глаза, – горизонтальные полосы разной ширины, соединяющиеся в рисунок на декоративной подушке. Поверх нее виден верхний край оконной рамы и залитый холодным светом потолок. Вероятно, сейчас утро, но Ричард не торопится встать, чтобы узнать наверняка. Он просто лежит, прислушиваясь к своим ощущениям и силясь понять, удалось ему или нет.
Он лежит и боится, что все журавли, сделанные за одни сутки, длившиеся, наверное, много дольше, чем двадцать четыре часа, остаются лежать здесь же, в гостиной, покрывая пол неряшливым дырявым ковром.
Боится, что Мартин не дождался своей порции волшебства, и больше никогда не дождется.
Когда лежать без движения становится невыносимо, Ричард набирается решимости столкнуться с неизбежным и приподнимается на локтях. Свет из окна, хотя и неяркий, бьет в лицо, парень щурится, переводит взгляд вниз и с облегчением, которое слишком трудно выразить словами, скользит глазами по матово блестящему полу. Пустому, слава богу, пустому полу!
Памятуя предыдущий опыт, Ричард не радуется раньше времени, но снова обретает надежду – возможно, обойдется. Может быть, даже то, что он послал Ярого, не повлияет на результат.
<center>***</center>
С определением времени Рич ошибся: сейчас не утро, а середина дня, только день этот холодный и морозный, грозящий не то снегом, не то дождем. Улицы будто распрямились, предчувствуя осадки, дома подобрались подальше на обочину, шоссе расстелило асфальтные покрывала, по которым автомобили стараются проехать как можно скорее, чтобы не оставить следов.
Ричард замерзает в пустом автобусе, греет руки друг о друга и волнуется всю дорогу до больницы. Роуз не берет трубку, хотя он набирал ее раз пять или шесть – обиделась, наверное. Медисон надеется, что дело именно в этом, с обидой Роуз он рано или поздно сможет справиться.
Автобус сворачивает на Кейпфер Драйв, и Ричард встает со своего места, подходит к двери и стоит там следующие полминуты, а потом они наконец выезжают на Касуэлл-авеню. Он видит приближающийся силуэт здания через мутное окно, и волнение охватывает с новой силой. Приходится даже на несколько секунд присесть на скамью у остановки, чтобы прийти в себя, за это время Рич успевает еще раз набрать Роуз, но снова не добивается ответа.