Над Константинополем плыл колокольный звон. Пока еще жиденький, дребезжащий — колокола были срочно доставлены из болгарских городков и подняты на минарет. Говорили, что греческие священники, узнав, где предстоит звонить этим колоколам, выдирали друг у дружки бороды, споря, требуя, чтобы колокола взяли непременно в их церквях. Бронзовому перезвону вторили раскаты орудийных залпов и восторженные крики солдат, вперемешку с воплями константинопольских христиан. А уж что творилось по всей Российской Империи — подумать страшно! Никогда, со дня провозглашения манифеста об из изгнании Наполеона за пределы России, не было ничего подобного. Киев, Москва, Нижний Новгород, Санкт-Петербург… везде ручьями, реками, водопадами лились хмельные вина и надрывались колокольные благовесты. Третий Рим приветствовал малиновым звоном Второй, освобожденный, наконец, от османского ига. Четвертому же — не быть!

Канцлер Горчаков позже напишет в своих мемуарах:

«Австро-Венгрия не решилась на войну с Россией, впечатленная не столько решимостью Германии подать нам помощь, сколько этим накалом народного ликования.»

Министр иностранных дел граф Андраши, изучив доклады посла в Санкт-Петербурге, заявил императору Францу-Иосифу:

«С русскими сейчас воевать немыслимо. Им не нужны винтовки и пушки, чтобы разгромить любого врага: градус всеобщего энтузиазма таков, что они могут сражаться дубинами и все равно одержат победу.»

Оставалась Англия. Таранные форштевни броненосцев Средиземноморской эскадры Королевского флота уже вспарывали воды Мраморного моря. Русские саперы и артиллеристы спешили привести в порядок брошенные турками береговые батареи; другие выбивались из сил, стараясь как можно скорее подтянуть на берега Босфора одиннадцатидюймовые крупповские мортиры — те самые, что недавно топили на Дунае турецкие мониторы английской постройки.

Европа замерла в ожидании. Снова, как и в 1854-м году, британский лев готов был прыгнуть на зарвавшегося русского медведя и вцепиться тому в загривок. Правда, на этот раз у льва не нашлось союзников: турецкий шакал визжал и корчился с перебитым хребтом, придавленный тяжкой медвежьей лапой; галльский петух, ощипанный под Седаном, еще не отрастил новые перья, взамен выдранных прусским орлом. Тощий венский стервятник грозно клекотал, но не решался взлететь с берегов Дуная — с северо-запада над ним нависли крылья другого хищника, в тевтонском шлеме, с клювом и когтями из крупповской пушечной стали. К тому же, медведь только что вкусил сладости долгожданной победы и не собирался отдавать ее плоды без яростной драки.

И все же лев прыгнул.

3-го февраля пушки флагманского броненосца вице-адмирала Хорнби «Александра» открыли огонь по береговой батарее, стерегущей вход в Босфор со стороны Мраморного моря. Это были первые выстрелы новой войны — второго менее, чем за четверть века, прямого столкновения двух величайших в истории империй.