Не могу утверждать, что дальнейшее как-то связано с «пожеланиями», высказанными уже в мое отсутствие на «круглом столе». Но, тем не менее, очень скоро рабочая группа оказалась практически развалена. В частности, ключевой в ней человек — руководитель Группы — был с повышением в должности переведен председателем Счетной палаты на совершенно иную тематику. С набором же новых сотрудников для работы по проблеме недропользования (пусть даже не в специальную инспекцию, которую так и не создали, но хотя бы в мой личный секретариат), возникли, казалось бы, необъяснимые проблемы.

Так, под совершенно смехотворным предлогом отсутствия профильного образования председатель Палаты отказал мне в приеме на работу в мой личный секретариат ... доктора экономических наук, бывшего советника Антимонопольного комитета.

Ситуация, конечно, с одной стороны, явно не случайная, с другой — совершенно абсурдная. Ведь Счетная палата — не министерство с единоначалием, а орган, состоящий из четырнадцати равно независимых (в том числе по процедуре назначения) высших должностных лиц, аналогичных по своему статусу и независимости судьям высших судов или членам Парламента[34]. Можно ли себе представить, чтобы Председатель Государственной Думы, например Селезнев, решал, кого могут взять своими помощниками заместители Председателя, например, Хакамада и Жириновский, а кого — не могут? Разумеется, такое невозможно. Роль Председателя в этом случае — лишь чисто техническая: оформить (или дать аппарату указание оформить) прием соответствующих помощников на работу, но никак не более того. Но в Счетной палате дело дошло и до подобного абсурда.

Но человек оказался крепким: три месяца «не имеющий профильного образования» доктор экономических наук работал у меня помощником (занимался именно проблемами недропользования) практически на общественных началах[35]. И в конце концов добиться его принятия на работу все же удалось. В период, когда я замещал находящегося в отпуске председателя, сотрудник был принят на работу моим приказом. Председатель с этим не согласился и объявил мой приказ недействительным. Но затем, видимо, оценив нашу решимость довести дело до логического конца (трудовой спор в суде был бы председателем проигран гарантированно), был вынужден примириться и пойти на компромисс...

Обо всем этом вовсе не стоило бы рассказывать, если бы не главное, к чему в конечном счете сводилась суть подобных конфликтов: драгоценное время, необходимое для решения содержательных вопросов, таким образом попросту уворовывалось — силы приходилось растрачивать на преодоление совершенно искусственных препятствий внутри Счетной палаты...

Дальше — больше. Постепенно (в 1998-99 гг.) и Дума почему-то стала регулярно «забывать» направлять связанные с проблемами недропользования законопроекты (в том числе разрешающие Правительству перевести те или иные месторождения на режим СРП) на заключение в Счетную палату — мне самому приходилось инициировать обращения к нам конкретных депутатов. В общем, с каждым днем ситуация становилась все более «вязкой»: как внутри Счетной палаты, так и в Парламенте.

В конце 1998 г. Дума приняла поправки в закон об СРП, расширившие возможности Правительства по бесконкурсному переводу месторождений на условия СРП без последующего утверждения соглашений Парламентом. Формально это касалось только относительно небольших месторождений и участков недр (по нефти — с извлекаемыми запасами до 25 миллионов тонн), но хитрость заключается в том, что никакими законами паспорта существующих месторождений, естественно, не утверждаются. Значит, исполнительной власти при желании ничто не мешает почти любое крупное и ценное месторождение разбить на соответствующее количество мелких участков недр, после чего с ними уже можно делать практически все, что угодно.

Более того, прибегать и к этим хитростям Правительству особой нужды нет. Достаточно просто занизить данные об объеме запасов на месторождении, что несложно, так как существенен здесь не весь объем, а лишь оценка извлекаемой доли. Тем более, что все соответствующие данные теперь вновь засекречиваются. От кого? Разумеется, не от иностранных инвесторов и, тем более, не от своих недропользователей. Остается — от нас с вами. Потом, со временем, данные можно скорректировать обратно, якобы, как уточненные. А можно этого и не делать. В любом случае, даже если фальсификация данных о месторождении со временем будет выявлена, расторжение на этом основании кабальных для страны (что гарантировано при таком методе действий) сделок будет проблематичным, так как «ошибку» в данных, скорее всего, будут допускать одни должностные лица, а спустя какое-то время заключать соглашения без конкурса — другие...

И плюс Правительство отвоевало себе еще одну лазейку: включение в перечни участков недр, переводимых на режим СРП, тех участков, в отношении которых либо «имеются обязательства Российской Федерации о проведении переговоров об условиях соглашений о разделе продукции», либо уже есть результаты проведения конкурсов или аукционов по предоставлению права пользования участками недр на условиях раздела продукции. По существу это означает обязанность законодателя согласиться с действиями Правительства, уже осуществленными явно противозаконно.

Одновременно этим же законом (об изменениях в закон о СРП) была уточнена введенная нами еще в 1995 году (в согласительной комиссии) норма об обязанности Правительства предусматривать в соглашениях, что не менее определенного процента оборудования и услуг для СРП должны производиться на российской территории. Установили: не менее семидесяти процентов. Вроде бы, хорошо? К сожалению, не очень. Ведь одновременно была введена оговорка, что это лишь при условии, если российское оборудование окажется конкурентоспособным по качеству и срокам поставки. И эта, кажущаяся на первый взгляд вполне рациональной, но по существу лицемерная формулировка свела все уточнение к нулю.

Поясню юридическое коварство использованной формулировки. Если бы в законе было сказано, что российское оборудование должно удовлетворять определенным стандартам качества — это было бы обоснованно и юридически точно. Но та формулировка, которая записана, позволяет лицам, принимающим решения о закупках оборудования, завысить требование к оборудованию по любому произвольно выбранному параметру (например, степени блеска краски станины какой-либо машины), и затем на этом основании отдать предпочтение своим постоянным зарубежным поставщикам. А если Россия не согласна — жалуйтесь в Стокгольмский суд...

Что же касается требования «конкурентоспособности по срокам поставки», то эта формулировка уж и вовсе издевательская. Другое дело, если бы были оговорены предельные сроки поставок — тогда все ясно. А так, судите сами: если бы вы были заказчиком оборудования — менеджером транснациональной корпорации, заинтересованным по выше нами описанным причинам в заказе максимально дорогого оборудования у своих традиционных поставщиков, представляло ли бы для вас какую-либо проблему приурочить заказ на оборудование к тому моменту, когда у ваших традиционных поставщиков оно уже лежит готовенькое на складе, а российским — надо еще только техническую документацию разрабатывать? Ответ очевиден.

Причем, как всегда в таких случаях, дело — не в неумении или незнании. Перед глазами — опыт Китая, который в этом вопросе пошел совсем по другому пути. В китайском законе тоже предусмотрено требование конкурентоспособности китайского оборудования, но не по качеству, а по соотношению качество/цена и, разумеется, при условии удовлетворения оборудования определенным граничным требованиям — стандартам. Плюс жесткий контроль за рациональностью и обоснованностью расходов недропользователя и вынужденность для инвестора координировать принятие решений о заказах с партнером — китайской государственной компанией. Последнее необходимо, в том числе, для того, чтобы оборудование заказывалось заранее, а не тогда, когда китайские производители справиться с заказом уже не успеют и потому придется покупать готовое зарубежное... Чувствуете разницу?