Толпа удивленно перешептывалась.

- Жарь, парень, дальше! - кричали ему.

- Вам предлагают выкупить у помещиков землю?.. Хорошее предложение. Умный человек придумал. - Толпа снова замирала. - Только давайте сначала подсчитаем: сколько стоил хлеб до войны, помните?

- Помним!

- А теперь пуд хлеба сколько стоит?

- Двести пятьдесят рублей! - кричали из толпы.

- А сколько получает в месяц инвалид войны, той самой, которую вам предлагают довести до победного конца?

- Двадцать, двадцать рублей он получает!

- А полный георгиевский кавалер за весь свой бант?

- Тоже двадцать в месяц!

- А теперь подсчитайте, сколько попросит с вас помещик за каждую десятинку своей земли, пошарьте по карманам, поглядите, не завалился ли у вас за подкладку миллиончик-другой!

Так говорил бывший реалист Колька Березин, воспитанник тихой Марии Валерьяновны, и все вокруг него ревело и бесновалось. Других ораторов, которые залезали на ту же телегу, уже не слушали…

Все эти подробности он узнал много позже. А в первые свои приходы в клуб смотрел и слушал со страхом и любопытством. И постепенно его втянуло, завертело и ошарашило.

Однажды его подозвала Мария Валерьяновна.

- Мальчик, подойди, пожалуйста, сюда. Ты чей? - спросила она его мягко, но холодновато.

Хорошо, поблизости толокся Женька.

- Это Аркашка Голиков, - сказал Женька, - сын фельдшерицы из родильного отделения. Он пришел с Соколовым.

- А где твой отец? - снова, уже почти приветливо, спросила Мария Валерьяновна.

- На войне… Мы третьего дня получили письмо: солдаты избрали его командиром полка.

…В те месяцы просил отца:

«Милый, дорогой папочка! Пиши мне, пожалуйста, ответы на вопросы:

1. Что думают солдаты о войне? Правда ли, говорят они так, что будут наступать лишь только в том случае, если сначала выставят на передний фронт тыловую буржуазию и когда им объяснят, за что они воюют?

2. Не подорвана ли у вас дисциплина?

3. Какое у вас, у солдат, отношение к большевикам, к Ленину? Меня ужасно интересуют эти вопросы, так как всюду о них говорят!

4. Что солдаты? Не хотят ли они сепаратного мира?

5. Среди состава ваших офицеров какая партия преобладает? И как вообще смотрят на текущие события?

Какой у большинства лозунг? Неужели «Война до победного конца», как кричат буржуи, или «Мир без аннексий и контрибуций»?

И, опасаясь, что отец не поймет, как ему все это важно, пояснил: «Пиши мне на все ответы по-взрослому, а не как малютке».

Ему тогда было тринадцать.

…Одним из первых поручений Марии Валерьяновны было отнести записку Софье Федоровне Шер. Он схватил листок и выскочил из клуба.

Софья Федоровна приняла его приветливо, прочла записку и сказала: «Ответа не будет». О н чуть не рассмеялся: Шер была невысокой полной немкой. Она очень правильно строила фразы и на редкость неправильно ставила ударения.

Лет десять назад Софья Федоровна приехала из Германии бонной. В Ярославле вышла замуж. Родилось четверо детей, это не помешало ей вступить вместе с мужем в революционную организацию. Организацию предали. В доме Шеров в Ярославле обнаружили склад динамита. Пятого своего ребенка Софья Федоровна чуть не родила в тюрьме, пока ей по многодетности не заменили каторгу ссылкой и не выслали под надзор в Арзамас.

Теперь Софья Федоровна помогала Гоппиус. Несмотря на смешное свое произношение, охотно и часто выступала на митингах. В речах и докладах ее была страстность. И ужасное произношение уже не смешило, а трогало: немка, а ругает «своего» Вильгельма, немка, а с нами…

Однажды зимой Софья Федоровна выступала в Стригулипских номерах. После митинга ее долго не отпускали. И она вышла на улицу, окруженная толпой. Он шел рядом с Софьей Федоровной. Его оттиснули. У перекрестка он изловчился и снова оказался возле нее. И тут его сильно и колко ударило в грудь. Он почувствовал, как прервалось дыхание, и схватился за бок ниже сердца. Сквозь верблюжью куртку просачивалось что-то теплое.

…Когда от испуга и боли пришел в себя, Софья Федоровна, по-прежнему окруженная толпой, была далеко впереди, а вверх по спуску, вдоль лавок, бежал человек.

Он посмотрел на свою руку - ладонь была в крови.

- Что с тобой?! - почти крикнула мама, которая, к счастью, оказалась дома.

- Не пугайся… Меня… после митинга… ударили ножом.

Рана оказалась небольшой: конец ножа уперся в ребро и только распорол кожу на боку. Мама ловко и быстро его перевязала.

Одетый в чистую рубаху (взамен испачканной кровью) и напоенный чаем, он впервые всерьез испугался: сперва за Софью Федоровну (удар, надо полагать, предназначался ей), а потом уже за себя.

В дневнике пометил: «Меня ранили ножом в грудь на перекрестке».

Конечно, интересней было бы записать все подробно, но в дневнике «Товарищ» для пай-мальчиков, который иначе именовался «Календарь для учащихся на 1917/18 учебный год», на каждый день отводилось всего две строки. И потому лишь добавил: «Был в Совете».

Он гордился, что спас, пусть нечаянно, Софью Федоровну, сравнивая себя с героями Степняка-Кравчинского, о которых читал в книгах отца, найденных на чердаке.

Конечно, теперь о н улыбался немного хвастливым тем мыслям, но и в июле семнадцатого, в пору победы реакции, когда в обычно переполненном большевистском клубе на Сальниковой вдруг осталось всего-навсего несколько человек, о н помог Галке спрятать литературу, бумагу и шрифты - то немногое, что удалось спасти за десять минут до обыска. И снова ощутил себя персонажем романа Кравчинского.

Правда, Галка, которому он помог все надежно укрыть, неожиданно спросил:

- Постой… Постой! А ты, брат, не того… не сболтнешь?…

- Что вы… Что вы! - испугался он. - Разве я - о ком-нибудь хоть что… когда-нибудь? Да я в школе ни о ком ничего никогда, когда даже в игре, а ведь это же всерьез…

- Ну ладно, ладно… кати… Эх ты, заговорщик!

НАЧАЛО НЕОБЫКНОВЕННОГО ВРЕМЕНИ

В сентябре семнадцатого возобновились занятия в реальном, но борьба течений и партий, которая шла на улицах и площадях, отчасти переместилась и в стены училища. После закрытия клуба ему кололи глаза: «Зачем с большевиками околачивался, зачем к 1 Мая над ихним клубом на крыше флаг вывешивал, почему на митинге отказался помогать Федьке раздавать листовки за войну до победы?»

Федька был его недавний приятель. Они разошлись в политических убеждениях. Из-за Федьки он чуть не попал в одну историю…

Еще летом он раздобыл себе небольшой маузер с двумя обоймами. Оружие привозили и продавали солдаты. «Нижегородский листок» печатал объявления: «Продается малодержанный револьвер с коробкой патронов». Ион носил короткоствольный плоский маузер в кармане брюк. Знал о нем только Федька - это когда еще дружили.

И однажды (он дежурил в классе и, выгнав всех в коридор, распахнул окно) вошел с тремя ребятами из школьного комитета Федька и потребовал сдать револьвер.

«Какой еще револьвер?» - прикинулся было он.

«Не запирайся, пожалуйста! Я знаю, что ты всегда носишь маузер с собой. И сейчас он у тебя в правом кармане. Сдай лучше добровольно или мы вызовем милицию…»

Он рванулся к двери - Федька преградил дорогу. Он ударил Федьку - на него навалились остальные. Кто-то пытался выдернуть из кармана его руку, которой о н крепко держал рукоятку маузера.

«Отберут… Сейчас отберут», - пронеслось в голове.

И тогда, взвизгнув, выхватил маузер, большим пальцем вздернул предохранитель и нажал спуск…

Четыре пары рук мгновенно разжались, он успел увидеть «будто ватные лица» и «желтую плиту каменного пола, разбитую выстрелом». И, не раздумывая, «спрыгнул с высоты второго этажа на клумбы ярко-красных георгинов».

Несколько дней не ходил в школу. Ждал прихода милиции. Вместо милиции ввалились ребята из параллельного, «плебейского», класса. Оказалось, они припугнули Федьку и всех: если кто проболтается - «темная».