– Она сказала, что знает о смерти Шуба, и спросила, кто такой Фрэд. – Ник напомнил:

– О Фрэде она услышала от тебя при том же телефонном разговоре. Я свидетель. До этого она вообще не знала, кто такой Фрэд. – Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. И тут Ник сообщил:

– Теперь она знает о смерти Фрэда. – Было непонятно, как она узнала о смерти Фрэда, но я верил Нику. Я понял, что критический момент, которого я ждал, наступает. Блядь знает о некоторых политических контактах. Но главное, она знает о недуге Большого, знает о Шубе и Фрэде. И все ее подозрения ведут ко мне. – После паузы Ник заговорил:

– Второй все время летает в Лос-Анджелес. Политики любят там встречаться, а Голливуд предоставляет им своих проституток. Заодно Второй в доме Пита ебет эту Блядь, которая уже надоела ему своими приставаниями. Она все еще надеется стать женой Министра Юстиции, хотя и дураку ясно, что он никогда не разведется со своей многодетной женой. Говорят, что Блядь уже начала его шантажировать, а может быть и угрожать. Эта наркоманка теперь может на все пойти. И тебя это, конечно, коснется. – Ник говорил правду. Как бы невзначай, я сказал:

– Конечно, никто не предоставит мне вертолет. – Ник тотчас сказал:

– Служебными вертолетами пользуются боссы. Хуй с ними. На обычном самолете быстрей. Второй опять туда собирается. На этот уикенд в Сан Франциско. Он уже заабонировал номера в отеле Сан Францис для своей многодетной семьи. Оттуда он каждый день может ездить к своей Бляди в Лос-Анджелес. – И в упор глядя на меня, он проговорил: – Следует его опередить. Она может ему сказать то, чего он еще не знает.

– Придется заказать билет на самолет.

– Ни в коем случае, – возразил Ник. – Нельзя заранее объявлять свое имя. В аэропорту всегда бывают лишние билеты перед самым вылетом на любой рейс. Кроме того, билет на тебя может быть уже заказан. Ты это завтра узнаешь. – Подчеркнуто спокойным движением он вынул из кармана чек и протянул мне. Я взял. Ник нарочито отчетливо произнес: – Мне сказано: ты давно собираешься в отпуск. – Я посмотрел на чек. Сумма превышала все представления об отпускном жаловании. Это был федеральный чек. Соединенные Штаты Америки давали мне эти деньги. Их, штатов, много. Могут и больше дать. Я сунул чек в карман, сказал:

– Мало. – Ник заверил:

– Будет еще столько же. Даже больше.

– А риск? – напомнил я.

– Какой риск? – Хотя мы и так говорили тихо, Ник понизил голос: – Уильям, во-первых все это главным образом для тебя. Тебе это нужно. А так получилось, что все эти клоуны на твоей стороне. В случае чего они поддержат тебя. – Ник всегда прав. Догадывается ли он, что ему тоже пиздец? Мне тоже, если я буду таким же дураком. Я понимал, что клоуны это ФБР, Хувер, Второй, Белый дом и сам Большой с его страхом перед наступающей импотенцией и скрывающий это даже от собственного брата.

Наступила короткая оттепель, и снег больше не нужно было убирать, поэтому в синагогу я пришел позже обычного. Но появилась новая проблема: крыша над спортивным залом стала протекать. Евреи собрали все мусорные урны из уборных и расставили их в зале в тех местах, где с потолка капала вода. Я тут же заменил урны ведрами, которые держал в гараже, залез на крышу и лопатой счистил снег с поврежденных мест. Течь прекратилась. В офисе я сказал Хае, что на крыше в битумном покрытии появились трещины, и если пойдет снег или дождь, крыша снова потечет. Хая развела руками и сказала, что вызов команды по починке крыши обойдется а пятьсот долларов, а таких денег в синагоге до конца месяца не будет. Я пошел в строительный магазин и купил банку черной водонепроницаемой пасты. Билл за пасту я вручил Хае, и она тут же дала мне шесть долларов, которые вынула из сейфа. В тот же вечер в кабинете Раби собрались несколько евреев. Мойше, благообразный мужчина всегда в черном безукоризненном костюме, который работал инженером в строительном бизнесе, сказал, что вся крыша синагоги в аварийном состоянии. Я это подтвердил и назвал несколько мест на крыше, где намечались трещины: над мейн шулом, над кухней и над библиотекой. Шали, президент синагоги, сказал, что всю крышу надо перекрыть новым битумом. Мойше тут же подсчитал на чертеже площадь крыши и сказал, что это будет стоить около десяти тысяч долларов. Все помрачнели, особенно сам Раби. Вероятно, им очень не хотелось еще раз просить денег у миссис Кроцки. Тогда я сказал, что могу замазывать очередные трещины черной пастой. Все молча согласились. На другой день выглянуло солнце, крыша в некоторых местах подсохла, и я замазал черной пастой трещины над залом. Когда через день опять пошел снег, с потолка зала больше не капало. К миссис Кроцки в очередной раз приехала дочь Наоми, и миссис Кроцки придумала для меня еще одну работу. У нее в ванной треснула по диагонали штукатурка на потолке, из трещины сыпалась известка. Я пришел к ней с банкой извести и мастерком. Расчистив мастерком трещину, я замазал ее свежей известкой и гладко затер. Получилось ровно. Потом я покрыл это тонким слоем белой краски. Миссис Кроцки была в гостиной, а Наоми, не отходя от ванной, следила за моей работой. А работал я босиком и по пояс голым. Когда я встречался с ней взглядом и улыбался, она тут же отводила глаза. Она все еще стеснялась меня. Миссис Кроцки в этот вечер плохо себя чувствовала и рано ушла в свою маленькую спальню, так что вечерний чай мы пили с Наоми вдвоем. Позже, лежа в кровати, Наоми сделала откровенное признание:

– Антони, у тебя хорошая фигура, я это видела, когда ты работал в ванной. – Лаская через простынь ее мягкое тело, я сделал ответный комплимент:

– У тебя тоже приятная фигурка.

– Раньше у меня были мигрени, – призналась она. – А теперь, когда мы стали встречаться, головные боли прекратились. – Я вспомнил, что подобные вещи говорил Джек всем знакомым мужчинам, оправдывая свою еблю с многочисленными женщинами, пока не настал перелом в его потенции.

Весна оказалась самым тяжелым периодом в моей работе. Вдоль тротуаров скопились ряды обледенелых сугробов, так что перейти улицу можно было только по узким дорожкам, прорубленным во льду. Я прорубал их железным ломом. Умер мистер Филд, очень религиозный старик, не пропускавший ни одной утренней молитвы. Его гроб должны были внести в синагогу перед отправкой на кладбище. Для этого следовало расчистить от снега пространство для машины-катафалка и машин провожающих. Был март месяц. Сугробы таяли на солнце, вдоль них по краям тротуаров образовались лужи, и я прокладывал через них деревянные доски, чтобы прихожане могли по ним добраться до синагоги. Мужчины и женщины были в резиновых сапогах, иначе по улицам нельзя было пройти. Гроб внесли в мэиншул, толпа провожающих в резиновых сапогах нанесла много снегу во все помещения, полы стали мокрыми и грязными. Когда гроб, наконец, вынесли и погрузили в катафалк, я, не дожидаясь конца последней поминальной молитвы, приступил к уборке синагоги. Среди провожающих была миссис Кроцки. Она плакала. Уходили из жизни последние люди ее поколения. Президент синагоги Шали был необычно мрачен. Я спросил его, почему среди провожающих так мало молодежи.

– Молодежь уезжает в другие районы. – ответил он коротко.

– В престижные районы? – спросил я.

– Престижные? – переспросил Шали. – Моя дочь работает в северном Квинсе, ее муж тоже. Молодежь по получении образования уезжает из нашего района. Здесь им нечего делать.

В этот вечер я позвонил в Бостон. Теперь я звонил туда регулярно. Трубку сняла Натали. Она тут же сообщила мне, что ее мама со следующего учебного года переводит ее из общей школы в частную. Я знал, что это для них дорого. Очевидно, Глория получила ожидаемое повышение по работе. Три месяца назад я послал Глории в виде рождественского подарка тысячу долларов. Она скрыла это от Натали и сообщила по телефону, что эти деньги она потратила на абонементные концерты, которые она посещает с дочерью. И еще безапелляционным тоном она сказала, чтобы никаких денег и подарков я ей больше не посылал. И теперь Натали рассказывала мне, что мама водит ее на скучные музыкальные концерты. Я спросил: