СКОРБНЫЕ ЛЭ, №2
Семьи священника приют —
       Старинный

[38]

в Крофте дом;
Он солнышком обласкан,
       Овеян ветерком.
Усадьбы домочадцы —
       Ватага северян —
Пока дневной не грянул зной,
Спешат к дороге подъездной
       Из комнат и с полян.
По двое и по трое
       Гуляют у ворот;
Кто чинно замедляет шаг,
       А кто — наоборот.
Что публику волнует?
       Чего все страстно ждут?
Искусство верховой езды
       Покажут нынче тут.
Вытаскивают двое,
       Лихие молодцы,
Пред очи публики конька
       Под самые уздцы.
Трудна у них задача:
       Упитанный конёк

[39]

Стрижёт ушами и сопит,
Назад податься норовит
       Со всех упрямых ног.
В седло садится рыцарь
       Под радостный шумок,
Вдевает ноги в стремена,
       Хватает поводок.
Постой, смельчак, не нужно
       Смеяться над судьбой —
Ведь необъезженный конёк
       Сегодня под тобой.
Твои веленья стали
       Законом для цыплят

[40]

,
Склоняют кролики главу
       И съёжившись сидят;
Снегирь и канарейка
       Исполнят твой совет,
И черепаха никогда
       Тебе не скажет «нет».
Но над собою власти
       Конёк не признаёт.
Беда любому, кто пинать

[41]

       И бить его начнёт.
Наездник понукает
       И ёрзает в седле:
Попал негаданно впросак...
Да сделает хотя бы шаг
       Коняга по земле?
Ура! Дорога в Дальтон
       От топота дрожит:
Толпа несётся впереди,
       Конёк за ней бежит.
Орут и веселятся:
       «Скачи, конёк, не стой!»
Но стал задор его спадать,
И с ним не может совладать
       Несчастный верховой.
Близка развилка. В Дальтон
       Дорога напрямик.
В Нью-Крофт — направо. Выбирать
       Вот-вот настанет миг.
«Ко мне! — кричит наездник. —
       Коня не удержать!
Болит плечо и ноет бок,
И крепкий нужен нам пинок,
       Чтоб в стойло не сбежать!»
Тут Ульфред Лонгбоу

[42]

справа
       К наезднику идёт.
«Пустить меня! Тащить коня
       Я помогу вперёд!»
И подошла Флюриза

[43]

,
       Прекрасная сестра:
«А слева — я, его маня
       От нашего двора!»
Беснуется наездник
       И возится с конём,
Но вынудить его скакать
       Не может нипочём.
Сестра и братец Ульфред
       Упёрлись, точно в пень;
Кричали прочие: «И так
       Торчим мы тут весь день!»
Наездник встрепенулся,
       Возиться прекратил,
Стряхнул с сапожек стремена,
       Поводья отпустил,
Схватил коня за холку,
       Победно наземь — прыг

[44]!

Изящно на ноги присел
       И выпрямился вмиг.
До той минуты Ульфред —
       Надежда и краса —
Стоял пред недругом скалой,
       Глядел ему в глаза.
Но слышит он: о землю
       Подошвы братца хлоп! —
Ослабил хватку невзначай,
А конь и рад: в родной сарай
       Ударился в галоп.
С корзиной бутербродов
       Мы к Ульфреду пришли

[45]

(За сутки их три кролика
       Умять бы не смогли).
Во славу этой схватки
       С взбесившимся конём
Ему насыпали конфет,
А ближе к вечеру сонет
       Придумали о нём.
И часто вечерами,
       Когда трещат дрова,
О лампу бьются мотыльки
       И ухает сова,
Когда в постелях дети
       Ещё взбрыкнут не раз,
Заходит речь у нас о том,
Как Ульфред тем ужасным днём
Боролся с бешеным конём
И путь на Крофт своим плечом
       От запустенья спас [46].
ДВА БРАТА
Из твайфордской школы два брата шли;
       Один размышлял на ходу:
«Быть может, поучим сейчас латынь?
       А не то — погоняем в лапту?
Или вот что: не хочешь ли, милый брат,
       Карасей поудить на мосту?»
«Слишком туп я для этой латыни,
       Неохота мне бегать в лапту.
Так что дела не выдумать лучше,
       Чем удить карасей на мосту».
И тот час же удочку он собрал,
       Лесу из портфеля вынул;
Раскрыв дневничок, извлёк он крючок
       И вонзил его братику в спину.
Десяток ребят уж так загалдят,
       Дозволь им ловить поросёнка;
Но сильней будет визг и сверкание брызг,
       Если сверзится с моста мальчонка.
Рыбёшки несутся на крик и плеск —
       Пожива для них лежит!
Упавший шалун так нежен и юн,
       Что проснулся у них аппетит.
«Тебе покажу я, что значит „Т“! —
       Изволит кидальщик смеяться. —
Одни только рыбы умерить могли бы
       Весёлость несносную братца».
«Мой брат, прекрати эти бис и тер! —
       Доносится крик возмущенья. —
Что я совершил? Зачем ты решил
       Развлекаться игрой в утопленье?
Любоваться готов на порядочный клёв
       И сам я весь день напролёт.
Меня там и тут уже рыбы клюют,
       Только это иной оборот.
Успел карасей растолкать я взашей,
       А окунь вопьётся вот-вот.
Я не чувствую жажду, от жары я не стражду,
       Чтобы в воду кидаться в спасенье...»
А в ответ: «Ерунда! Ничего, что вода!
       Ведь с тобой мы в одном положенье.
Посуди: разве лучше кому-то из нас
       (Утопленье в расчёт не берём)?
Одного тут пока я поймал окунька,
       Но и ты со своим окуньком.
Я пронзил своего, этот впился в тебя
       И повис на крючке, трепеща.
Тут любой дуралей надаёт мне лещей,
       Но и ты там подцепишь леща».
«Но прошу о таком: ты меня с окуньком
       (Ведь теперь мы вдвоём на крючке)
Потяни из реки, хорошо подсеки
       И доставь нас на сушу в сачке».
«Терпенье! Сейчас приплывёт форель,
       Я сразу же пикой пронжу.
А ежели щука — тут иная наука:
       Я с десяток минут погожу».
«Эти десять минут мою жизнь унесут —
       Загрызёт ведь меня без помех!» —
«Чтобы выжить ты смог, подожду лишь пяток,
       Но сомнительным станет успех». —
«Из чего твоё сердце — из редиски и перца?
       Из железа оно, из гранита?» —
«Не знаю, родной, ведь за клеткой грудной
       Моё сердце от химиков скрыто.
Карасей наловить да ухи наварить —
       Давнишняя, братец, мечта!
И пока в самом деле не поймаю форели,
       Я не сдвинусь, не сдвинусь с моста!» —
«В любимую школу назад хочу,
       Под розгой учить латынь!» —
«Зачем же назад? — ответствует брат. —
       И здесь хорошо, как ни кинь.
Такое везенье — позабыты склоненья,
       То окунь тебе, то карась.
Не учишь словечки, а купаешься в речке,
       Наживкой для рыб притворясь!
Не мотай головой — мол, висит над тобой
       Эта удочка, свалится вдруг.
За неё тут держась, ощущаю я связь
       И не выпущу, братик, из рук.
Ну так вот: верь не верь, подплывает форель,
       Кверхуносая рыбка она.
Ты увидишь, братишка, что любовь наша слишком,
       Что любовь наша слишком сильна.
Я намерен её пригласить на обед,
       Лишь бы день только ей подошёл.
Я чиркну ей пять строк, и в условленный срок
       Мы усядемся с нею за стол.
Она, правда, в свете ещё не была,
       Манерами блещет навряд;
Так что мне надлежит обеспечить ей вид —
       Подобрать, то бишь, нужный наряд».
А снизу упрёки: «Рассужденья жестоки,
       Мысли гнусны, несносны страданья!»
Но на каждое слово братик сверху толково
       Отвечать прилагает старанья:
«Что? Так ли уж лучше по речке плыть,
       Чем ровно на дне лежать?
Однако ж заметь: на тарелочке сельдь
       Восхитительна — не описать!
Что? Желаешь скорей ты сбежать, дуралей,
       От рыбок весёлых и милых?
Загадочно мне! Почему б тебе не
       Наловить их, когда в твоих силах?
Есть люди — часами готовы бубнить
       Про небо и птичек полёт,
Про зайчишек в полях и рыбёшек в морях,
       Коим в радость их жизнь без забот.
А что до стремленья из их окруженья,
       Чем вместе пускать пузырьки,
Так это ты брось — ты не сом, не лосось,
       Чтоб тебя я тащил из реки.
Пускай утверждают: рассудок велит
       Всех тварей в природе любить —
Но разум советчик, кого мне из речки,
       Когда и кого мне тащить.
Что одежда и дом? Можно жить босяком;
       Всё бери — даже деньги со счёта!
Ничего мне не жалко, но лишуся рыбалки —
       Это будет не жизнь, а нудота».
Искала братиков сестра;
       Придя на этот мост,
Такое дело она узрела
       И не сдержала слёз.
«А что там, братик, на крючке?
       Наживка что, ответь». —
«Воображала-воробей,
       Не захотел мне спеть». —
«Да пенья можно ли всерьёз
       Желать от воробья?
И не похожи воробьи
       На то, что вижу я!
Так что там, братик, на крючке?
       Скажи мне поскорей!» —
«Мой братец младший, — тот в ответ. —
       Не хнычь и не жалей.
Я нынче зол, не знаю как!
       И не на то решусь!
Прощай, любимая сестра, —
       Я в странствие пущусь». —
«Когда же ждать тебя домой,
       Ответь, любимый брат?» —
«Когда на горке свистнет рак,
       Вернуся я назад».
На это молвила сестра,
       Качая головой:
«Один, полагаю, не явится к чаю,
       И вымок до нитки другой!» [47]
вернуться

38

Считалось, что этот дом приходского священника был построен в эпоху Эдуарда VI, однако новейшие открытия ясно указывают на гораздо более раннее время его возникновения. На острове, образованном рекой Тиз, найден камень, на котором написана буква «А». Справедливо можно предположить, что эта буква соотносится с именем великого короля Альфреда, в правление которого, вероятно, и был возведён этот дом. — Здесь и далее в стихотворении прим. автора. [Это замечание, разумеется, — шутка, — прим. перев.]

вернуться

39

Автор покорнейше просит прощения за то, что под таким достойным именем он вывел простого ослика.

вернуться

40

Полный отчёт о жизни и несчастьях этих любопытных созданий читатель сможет найти в первой «Песни скорби».

вернуться

41

Это исключительный случай, когда ослик взял себе за правило возвращать каждый полученный им пинок.

вернуться

42

Доблестный рыцарь, имеющий стальное сердце и железные нервы. [Этот Уилфред — младший брат Чарльза Лютвиджа. — Прим. переводчика.]

вернуться

43

Сестрица обеих. [Имеется в виду младшая сестра Кэрролла Луиза. — Прим. переводчика.]

вернуться

44

Читателю, вероятно, невдомёк будет природа этого торжества, ведь цель не была достигнута, а ослик по всему вышел победителем; но по этому поводу мы с сожалением должны сказать, что не располагаем надёжным объяснением.

вернуться

45

Более приемлемый подарок для истинного рыцаря, чем «земля под пахоту», которую римляне столь глупо предложили своему отважному защитнику, Горацию.

вернуться

46

Настоящее стихотворение пародирует стиль «Баллад о Древнем Риме» лорда Маколея (ср. авторское примечание 8). Упомянутые «дети севера» — это братья и сёстры Чарльза Лютвиджа, девять (без него, см. рисунок рукою автора к этому стихотворению) уроженцев графства Чешир в Северной Англии, которыми он верховодил с 1843 по 1851 год в отцовом приходе в Крофте до своего переселения в Оксфорд.

Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только _058.jpg_2

вернуться

47

Упомянутая в стихотворении Твайфордская школа  — это одна из самых старых так называемых «подготовительных» (для поступления в колледж Винчестера и другие учебные заведения более высокой ступени) школ-пансионатов Англии (первоначально только для мальчиков; в двадцатом столетии обучение совместное). Она находится в деревушке Твайфорд близ городка Винчестер в графстве Гемпшир. Стихотворение написано в 1853 году, когда несколько младших братьев (родных и двоюродных) молодого Доджсона, уже студента Оксфорда, были учащимися Твайфордской школы; позднее, в декабре 1857 года, Доджсон посетил эту школу, желая навестить бывших однокашников по колледжу Христовой Церкви, которые там теперь преподавали. Учащиеся мальчики вызвали в нём симпатию, и на следующий год Доджсон прибыл туда с фотоаппаратом. А 17 февраля 2009 года в школе была организована выставка Кэрролловых фоторабот и состоялся праздничный обед в ознаменование двухсотлетия первой сделанной в этой школе фотографии (разумеется, Кэрролловой).

В стихотворении читатель вновь встретит упоминание о «Т» (см. памфлет «Видение трёх „Т“»). Этими «Т», скорее всего, обозначаются т-(или y-)образные подставки под удочки, когда последние закреплены одним концом на суше.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: