крамольную поэму Клюева «Деревня») словами врага давалась в повести характеристика: «Перелистываю ежемесячник. И стараюсь внушить себе, что у меня в руках находится не большевистский журнал, а изъеденное временем, закопченное в пороховом дыму, не раз простреленное полковое знамя»в\

Знаменательно, что все трое вышеприведенных представителей вездесущего ВОКП, оценивавших поэзию Клюева как глубоко чуждую и враждебную, являлись членами одного и того же его территориального отделения — ленинградского. В Ленинграде проживал в это же время и поэт. Там в 1930 г. он был исключен из писательского союза. Несомненно, именно этим массированным преследованием объясняется его переезд в 1932 г. в Москву, который, надо полагать, и обеспечил ему возможность продержаться еще около двух лет.

О конкретных обстоятельствах ареста Клюева известно на сегодня только из одного источника — из воспоминаний И. М. Тройского, (в начале 1930-х гг. председателя Оргкомитета Союза советских писателей, ответственного редактора «Известий» и главного редактора журнала «Новый мир»; ему же принадлежит и авторство термина «социалистический реализм»). По его словам, он пытался все больше и больше переходящего «на антисоветские позиции» Клюева удержать в пределах идейно выдержанной литературы и даже ходатайствовал о выдаче ему единовременного пособия. Уехавший по его получении из Москвы на лето (речь, вероятно, идет о 1933 г.) в деревню, Клюев прислал оттуда редактору правительственной газеты отнюдь не стихи, которые могли бы стать благодарным «ответом» на предоставленный ему властями аванс, а некую возмутившую того «поэму», поскольку она представляла собой «любовный гимн», предметом коего являлась не «девушка», а «мальчик» (скорее всего, это были стихи, посвященные Анатолию Яр-Кравченко).

По возвращении Клюева в Москву между ним и Тройским произошел по этому поводу разговор, в результате которого поэт будто бы наотрез отказался писать «нормальные» стихи, пока не будет-де напечатана присланная им «поэма». Это

61 Брыкин Н. Стальной Мамай. Л., 1934. С. 81.

было расценено партийным сановником как откровенный саботаж, и чаша его терпения переполнилась: «Я долго уговаривал Н. Клюева, но ничего не вышло. Мы расстались. Я позвонил Ягоде и попросил убрать Н. А. Клюева из Москвы в 24 часа. Он меня спросил: "Арестовать?" — "Нет, просто выслать из Москвы". После этого я информировал И. В. Сталина о своем распоряжении, и он его санкционировал».

В этом объяснении все выглядит не так уж зловеще-криминально: речь идет всего лишь о высылке поэта из Москвы (с утаиванием, правда, «куда»). На самом же деле мысль Тройского о Клюеве как опасном враге, оказывающем вредное влияние на общество, особенно на творческую молодежь, все время прорывается в его воспоминаниях, где над поэтом прямо-таки тяготеет печать сократовских «преступлений»: «Н. А. Клюев усиленно тащил молодых поэтов вправо. Чем же объяснить, что молодежь тянулась к нему? Почему мы должны были воевать за молодых поэтов?.. Клюев был большим мастером стиха, и у него было чему поучиться, и он умел учить <...> Н. А. Клюев пытался увести от Советской власти поэтическую молодежь, и как можно дальше...»62

Арестованный 2 февраля 1934 г. по обвинению в антисоветской агитации («составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений» — так сформулировано в обвинительном заключении), на допросах Клюев не скрывал своего решительно неприятия «политики компартии и советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны», которое он рассматривал «как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью». Октябрьская революция, высказывается он, «повергла страну в пучину страданий и бедствий и сделала ее самой несчастной в мире». «Я считаю, что политика индустриализации разрушает основу и красоту русской народной жизни, причем это разрушение сопровождается страданиями и гибелью миллионов русских людей...»63

62 Гронский И. О крестьянских писателях (Выступление в ЦГАЛИ 30 сентября 1959 г.) // Минувшее. Париж, 1989. Вып. 8. С. 148, 150, 151, 154.

63 См.: Огонек. 1989. № 43. С. 10.

Сосланный поначалу в поселок Колпашево (Западная Сибирь), Клюев вскоре переводится в Томск, где в самом бедственном положении доживает до 1937 г.: «В Томске глубокая зима. Мороз под 40°. Я без валенок, и в базарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко хлеб, деньгами от двух до трех рублей — в продолжение почти целого дня — от 6 утра до 4-х дня, когда базар разъезжается. Но это не каждое воскресенье, когда и бывает мой выход за пропитанием. Из поданного варю иногда похлебку, куда полагаю все: хлебные крошки, дикий чеснок, картошку, брюкву, даже немножко клеверного сена, если оно попадает в крестьянских возах. Пью кипяток с брусникой, но хлеба мало. Сахар — великая редкость. Впереди морозы до 60°, но мне страшно умереть на улице. Ах, если бы в тепле у печки! Где мое сердце, где мои песни?!» (из письма В. Н. Горбачевой конца 1934 г.)64. С весны 1937 г. связь с ним теряется, уступая место версиям и легендам о его конце. И только в 1989 г. из ставших доступными материалов томского НКВД становится известна правда о гибели «особоучетника» ссыльного Клюева. 23 марта 1936 г. его арестовывают как «участника церковной крестьянской группировки». Однако менее чем через четыре месяца выпускают по состоянию здоровья. В это время он уже крайне болен: паралич левой половины тела, порок сердца в тяжелой форме. Целый год поэта не беспокоили. Он «только должен был дважды в месяц с удостоверением личности (№ 4275) ходить отмечаться в го-ротдел НКВД. Наступило лето 1937 г. с его усилением репрессий, и тут о Клюеве вспомнили. 5 июня его арестовывают как активного, «близко стоящего к руководству» участника управляемой из-за границы «монархо-кадетской» повстанческой организации «Союз спасения России» (никогда не существовавшей). Виновным себя Клюев не признал, отказался назвать и своих «сообщников» (попросту, оклеветать знакомых ему людей). 13 октября тройкой НКВД Новосибиркой области он был приговорен к «высшей мере социальной защиты» и расстрелян, как обозначено в справке о приведе

64 Новый мир. 1988. № 8. С. 180.

нии приговора в исполнение, 23—25 октября: этот странный учет (целых 3 дня!) произведен не по индивидуальному приведению приговора в исполнение, а по времени заполнения (открытию и закрытию) ямы массового расстрела. В 1960 г. поэт был реабилитирован за отсутствием события преступления.

Последним из известных произведений Клюева является посланное с письмом к Анатолию Яр-Кравченко (25 марта 1937 г.) стихотворение «Есть две страны: одна — Больница...» В нем, как и в большинстве снов поэта,— обстоятельно переданное ощущение собственной гибели. Но как и эти сны, оно завершается беззаветной верой в то, что егого и погибшего — «как розаны в сосуде, / Блюдет Христос на Оный День!» — верой в свое воскресение для России, которая и сама в творчестве Клюева никогда не угасала.

к к "к

В поэзии Клюева и идущих вслед за ним других новокрестьянских поэтов мощно забил родник живой народной речи, чего еще не наблюдалось в общем словесно-сглаженном потоке отечественного стихотворчества конца XIX — начала XX веков и по поводу чего И. Анненский писал: «Благодаря официальному городскому характеру нашей словесности и железной централизации книжная речь мало-помалу лишалась животворного влияния местных элементов и вообще слов чисто народных...»65 Несколько позже другой современник сетовал на то, что «в русском так называемом интеллигентском сознании, которое лежит в области мышления дискурсивного, разорванного <...> образ считается чем-то чуждым», что русская интеллигенция «оторвана от народа, мыслящего образами», в то время как «народные образы — художество, музыка, литература— великолепны»66.

В поэзии Клюева — как поэзии, конгениально народу «мыслящей образами»,— и восстанавливалась эта порванная с

65 Анненский И. Книга отражений. СПб., 1906. С. 172, 173.