— Изабелла, тише, — торопливо оглядываясь, проговорил он.

Опасался он не напрасно, новоиспеченный супруг стоял совсем рядом и наверняка слышал мои слова. Я-то уж точно обрадовалась этому обстоятельству и добавила:

— Ну, теперь-то вы исполнили свой долг перед покойным. То-то он радуется, глядя на нас с небес!

— Изабелла, хватит, — батюшка подхватил меня под руку и поспешно оттащил в сторону, — как ты себя ведешь?

— Что вам теперь-то опасаться? — я пожала плечами, — развод запрещен церковью. Что сделано, то сделано.

— Изабелла, перестань, — не отличаясь оригинальностью, произнес он, — пойдем отсюда. Не годится выяснять отношения в святом месте.

С этим я согласилась, так как вспомнила о накрытом столе. Голод уже давно давал о себе знать. А чем дольше мы будем препираться, тем голоднее я буду.

После праздничного обеда (гости ведь считали совершенное праздником, в отличие от меня), все вернулись в парадную залу, где предполагались танцы. Для этой цели батюшка пригласил музыкантов, хотя обычно предпочитал этого не делать, говоря, что они дерут совершенно сумасшедшие деньги. Это лишний раз убедило меня в том, как он стремится сбыть меня с рук. Ну что ж, батюшка, ваше желание исполнилось.

Танцевать мне нравилось, хотя я не особенно преуспела в этом искусстве. Учителя танцев для меня нанимали как раз перед первым балом, и тех уроков, которые он успел мне дать, было явно недостаточно. Я бы усвоила их в совершенстве, если б учитель побыл подольше, но увы, на большее у отца не было средств. Так что, танцую я очень средне.

Меня часто приглашали и приходилось лезть из кожи вон, как выразилась Эмили, чтобы не ударить лицом в грязь. Поэтому, танцы доставили мне массу неприятностей и лишнюю головную боль, а об удовольствии говорить не приходилось. Наконец, я взмолилась у небес о передышке. Я уже устала считать шаги и наблюдать за остальными, чтобы не выкинуть какое-нибудь коленце.

Но только я вздохнула с облегчением, как ко мне подошел еще один любитель размять косточки и пригласил меня на менуэт. Вот тут-то я взвыла, про себя, конечно. Менуэт — тот танец, который давался мне особенно плохо. Без слез нельзя было смотреть на мои потуги. Я открыла было рот, чтобы сказать, что не пойду, что у меня болит голова, живот, руки — ноги отваливаются, и вообще, мне плохо, сейчас грохнусь в обморок. Все, что угодно, на выбор. Но негодный Альфред подтолкнул меня вперед, шепча:

— Поди, развлекись.

И он называл это развлечением! Я попыталась состроить более приличное выражение лица, чтоб гости не подумали, что меня пытают, и отправилась в центр залы. Тот, кто выдумал менуэт, обладал изощренной способностью к пыткам. Так, нужно сосредоточиться, Шаг вперед, поворот, потом приседание. Или наоборот? Поклон или приседание? Господи, этот танец сведет меня в могилу!

— Ваша светлость, — заговорил мой временный кавалер, — вы — самая восхитительная женщина из всех, которых я встречал когда — либо.

Боже, у него еще и остается сил на разговоры! Еще и комплименты делает! Толку мне от них! Лучше бы пригласил кого-нибудь другого для этой цели. Я стиснула зубы, вспоминая, успела я присесть или нет, а он не унимался и разливался соловьем. Кажется, ему не нужно было и думать, чтобы совершать какие-то движения. Он все делал машинально. Вот оно, наивысшее мастерство! Мне до него как до неба.

Я пыталась улыбаться и молчала. Пыталась, потому, что нужно же было как-то реагировать на его слова, иначе он подумает, что я глухая или умственно отсталая. А также, не нужно было ничего говорить. Улыбаешься, значит, слышишь, значит реагируешь, значит тебе нравится, наконец. Я не знаю, каким образом связаны ноги и рот, но у меня они были связаны напрямую, особенно когда я танцевала менуэт. В такие моменты я могла делать что-то одно: либо танцевать, либо говорить. Начну делать это одновременно, споткнусь, потеряю темп, забуду, что нужно поклониться или повернуться. Нет, пусть болтает, лишь бы не заставлял меня отвечать.

Впрочем, я и слушала-то его вполуха. Слышала лишь одно слово из двадцати и то, сомневалась, правильно ли я его расслышала. Так что, он мог говорить все, что вздумается. Говори он мне, что я ужасная, страшная как смертный грех ведьма, я все так же бы улыбалась.

Наконец, танец, точнее, пытка закончилась. Мой кавалер поклонился напоследок, расцвел обворожительной улыбкой и произнес:

— Вы великолепно танцуете, ваша светлость.

Он что, издевается? Я не успела перевести дух после менуэта, а тут еще и это! Я прекрасно танцую? Да корова на льду танцевала бы лучше. Изящней, что ли, грациознее.

— Благодарю вас, месье, — отозвалась я, сказав именно то, что следовало сказать и отошла в сторону, чтоб без помех поскрипеть зубами.

Вот наглец! Думает, раз научился сносно плясать, так можно насмешничать над другими!

— Рад видеть вас в превосходном настроении, сударыня, — услышала я и повернулась, чтобы посмотреть, у кого повернулся язык назвать мое настроение превосходным.

Ну конечно, это был мой новоявленный супруг! Слепой, глухой и недоразвитый. Иначе не назвал бы мое состояние такими словами.

— Не хотите ли потанцевать? — продолжал герцог, улыбаясь и демонстрируя великолепные зубы.

Мне так и хотелось испортить их великолепие. Думаю, лишившись хотя бы одного из этих зубов, он перестанет их скалить.

— Нет, спасибо, — вырвалось у меня.

— Жаль, — отозвался он, — а мне показалось, что вы будете рады.

Не знаю, что ему еще кажется при таком завидном воображении. На его месте я бы попыталась его поумерить.

— Мне очень хотелось с вами пообщаться, сударыня, — продолжал герцог между тем, — мне показалось, что для мужа и жены мы на удивление мало общаемся.

— Странно, — отозвалась я, — мне почему-то так не кажется.

— Да, я уже понял. Еще неделю назад.

— Тогда остается только удивляться, что вы решили зайти так далеко.

Я уже собиралась отойти подальше, чтобы избавить себя от выслушивания его потуг казаться остроумным, но герцог вновь сказал:

— Вы считаете, что я ничего не понимаю? Напротив, я прекрасно понял, как вы стремитесь выйти за меня замуж.

— В самом деле? — я приподняла брови, — тогда что же вас заставило это сделать?

— Когда мой отец умирал, — задумчиво произнес он, — он взял с меня слово, что я непременно женюсь на мадемуазель де Бриссак. Я не мог нарушить данное ему слово.

— И это все? — я презрительно фыркнула, — странно, что вы вообще дали это слово. Я бы, например, ни за что не дала.

— О, я в этом не сомневаюсь, — усмехнулся он, — но не беспокойтесь, я не буду вас ни к чему принуждать. Вы можете считать себя совершенно свободной. Знаете, у меня тоже есть кое-какие причины для этого, и потом, я не люблю никого принуждать, потому что это бессмысленно. А уж если принуждать вас, то нужно запастись поистине неисчерпаемым запасом терпения, коим я не обладаю.

— Знаете, — в том же духе отозвалась я, — меня это совершенно не удивляет.

— Надеюсь, при существующих условиях вы не будете объявлять мне войну. Я же со своей стороны, обязуюсь строго им следовать. Даю честное слово.

— Надо же, как вы опасаетесь того, что я могу сделать, — я хмыкнула.

Отвратительный тип. Я так и знала, что он выкинет какую-нибудь штуку. Что ж, он накрепко усвоил, на что я способна. Значит, я могу не опасаться никаких посягательств с его стороны. Это меня утешало, хотя я все равно не могла избавиться от мысли, что со мной поступили гадко. Значит, он не посмел нарушить слово, негодяй. А что при этом должна испытывать я, никого не интересует. Главное, что слово должно быть нерушимо. Все-таки, мужчины — ужасные эгоисты.

Я отправилась на балкон, чтобы перевести дух. Надеюсь, там никому не придет в голову приглашать меня на танец. Открыв дверь, я едва не столкнулась нос к носу с незнакомой мне женщиной.

— Извините, — пробормотала я, пытаясь обойти ее.

Она попыталась сделать то же самое и мы вновь столкнулись. Тут она рассмеялась:

— Герцогиня де Каронак, если не ошибаюсь? — осведомилась женщина.

— Нет, я…, - начала я, но тут же вспомнила, что я теперь в самом деле герцогиня.

Чтоб его! Надо бы к этому привыкнуть. Меня теперь зовут герцогиня де Каронак. Нельзя сказать, чтоб я была в восторге от этого имени, но с другой стороны, выбора у меня уже нет. И потом, лучше уж такое имя, чем вообще никакого. Представляю, каково это — обходиться без имени. И как бы тогда меня звали? Эй, ты?