– Пойдем будить! – осознав, что происходит, Торгейр ярл наконец оживился. – Что ты застыл, Хаки? Нас перебьют, как глупых баб! И как нарочно еще это вино! Будь проклята эта ведьма, что его прислала именно вчера!

– Вот именно что – нарочно! – отозвался Хаки. – Похоже, она все это устроила заодно со своим братом-королем!

– Поздно чинить сеть, когда вся рыба ушла! Идем живее! Так и будем тут торчать?

– Вон уже несут, – Хаки показал вниз, во двор, где люди из его десятка тащили от колодца ведра с холодной водой. Даже самого Ингви конунга, сколько бы он ни ругался с тяжкого похмельного сна, следовало будить самыми решительными способами.

Вскоре и трапезная, и спальни, и прочие помещения монастыря огласились воплями и бранью. Люди Хаки обливали спящих водой, а Хаки и Торгейр тормошили особенно неподатливых, повторяя новости. Спросонья никто не мог взять их в толк – головы трещали, ярлов и хёвдингов мутило с похмелья, многие, цепляясь за стены, ползли во двор облегчить душу. И даже войско короля франков сейчас иным не казалось достойной причиной, чтобы оторвать голову от земляного пола или деревянной скамьи.

Однако, Ингви сын Сигимара не даром принадлежал к роду конунгов, причем довольно удачливому роду. Несмотря на больную голову, он быстро сообразил, что происходит и почему его разбудили. Ингви конунгу было около тридцати лет – сколько именно, он и сам в постоянных странствиях забыл считать. Как и положено вождю, это был рослый, крепкий человек, с двумя шрамами на лице, один из которых, правда, прятался под светлой бородой, с очень высоким, как почти у всех свеев, прямоугольным лбом и узкими светло-серыми глазами. В бою он приходил в неистовство и был страшен, не замечая боли ран – и уже теперь имел несколько сломанных и заживших ребер, пяток выбитых зубов, всего три пальца на левой руке и глубокую впадину в мускулах на правом плече. К тому же после одного сражения, где ему слишком сильно досталось секирой по шлему, он почти оглох на левое ухо и часто мучился головными болями, ради спасения от которых постоянно носил на шее руническую палочку с целебным заклинанием. Вероятно, без рунической палочки ему пришлось бы еще хуже, но сегодня Ингви конунгу потребовалось все его мужество и сила воли, чтобы не только встать самому, но еще поднимать других и отдавать распоряжения.

Суть дела он понял даже раньше, чем набрался сил говорить. И первое, что он промычал: что собственноручно зарубит всякого, кто не выйдет во двор в полном снаряжении на счет десять. Оруженосец уже держал перед ним стегач и кольчугу, меч в богатой франкской перевязи лежал тут же на скамье. На счет восемь Ингви конунг уже двинулся во двор, раздвигая мощными плечами суетящихся соратников, и те кинулись толпой за ним, даже те, кто не успел одеться. Обладатели кольчуг прыгали на ходу, чтобы железная рубашка получше села.

Всего во дворе собралось около сотни человек. Здесь была ближняя дружина самого Ингви – из пяти десятков, она же охраняла собранную в монастыре добычу всего войска. Остальные были вожди войска, ярлы и хёвдинги, как поставленные на их места волей Ингви конунга, так и руководившие своими собственными отрядами. Это было весьма разношерстое и разноплеменное воинство: свеи, вестманландцы, уроженцы Съялланда, даны из Хейдабьюра, в котором Ингви вырос. Имелось несколько норвежских вождей, приставших к нему уже во время этого похода. Сейчас все выглядели почти одинаково помятыми и больными, но опыт и привычка быть всегда наготове сделали свое дело. Морща отекшие лица и моргая покрасневшими глазами, шепотом проклиная все на свете, викинги достаточно твердо держали оружие и внимательно слушали своего вождя.

– Говорят, что к нам притащился король Карл, – сказал Ингви, для верности опираясь на боевой топор с рукоятью в его собственный рост19. – И хочет драться с нами сегодня в полдень. Не знаю, король это или еще какой тролль, но здесь, в монастыре, наше золото, а там, возле города – наши люди. Свою дружину я оставлю охранять добычу, а мы немедленно идем к войску. И если кто-то после вчерашнего плохо держится на ногах, значит, это будет его последний поход по этой земле. А меру надо знать, даже когда хлещешь дармовое вино, понял, Стюрбьёрн? Все, пошли.

Ингви конунг первым двинулся со двора, соратники повалили за ним. Хаки Полено, как чуть ли не единственный здоровый и трезвый человек, был оставлен старшим над дружиной, охранявшей монастырь и все сокровища. Ворота закрылись, и беспорядочный строй потянулся по дороге в направлении города Сен-Кантен, возле которого уже чуть ли не год располагался стан северного войска.

Дорога шла через дубраву. В дубраве викингам пришлось еще больше растянуться, и Торгейр ярл подгонял отстающих, следя, чтобы никто не прилег на прелые листья отдохнуть. Нынешнее окружение Ингви конунга представляло собой довольно странное зрелище: очень хорошее снаряжение, кольчуги и франкские пластинчатые доспехи имелись почти у всех, пояса и перевязи блестели серебряными и позолоченными накладками, каждый носил перстни, гривны, тяжелые обручья – показатели воинской удачи. Наиболее, конечно, выделялась золотая гривна на шее самого Ингви конунга – шириной с женскую ладонь, украшенная головками драконов. Но обладатели всех этих богатств покачивались и прижимали руки к больным головам, морщились, борясь с тошнотой, и после раннего пробуждения чувствовали себя как нельзя более гадостно. Но они не были бы теми, кем стали, если бы не умели взять себя в руки в нужный миг.

Когда на тропе впереди показалось несколько человеческих фигур, Ингви конунг принял их за своих же людей из лагеря, которые тоже прослышали о приходе франкского войска и спешат предупредить вожаков. Правда, ни одного из них он в лицо не знал. Впереди стояли двое – еще совсем молодые парни. Один, лет двадцати на вид, высокий светловолосый, с хорошим оружием и почти такой же, как у самого Ингви, франкской перевязью на плече, которые в войске прозвали «графскими». Возле него стоял второй, еще моложе и пониже ростом. За их спинами и по бокам виднелось еще сколько-то людей, тоже северяне, судя по виду, но взгляд Ингви не отрывался от этих двоих. Наверное, потому, что оба они не сводили с него глаз, и вид у них был настолько решительный и многозначительный, что он невольно замедлил шаг.

– Кто вы? Из чьей дружины? – отрывисто спросил он, приближаясь. – Насчет франков я уже знаю.

Те двое все так же стояли посреди тропы, загораживая дорогу.

– И что-то я вас не помню, – Ингви нахмурился. – Ну, что застыли, как поминальные камни? Я уже все знаю, давай бегом обратно в лагерь.

Хоть лица встречных были ему не знакомы, он не думал, что здесь, в округе, которую уже не первый месяц прочно держал в руках, могут появиться какие-то другие вооруженные северяне, кроме подчиненных ему. С теми, которые все же появлялись, он довольно быстро расправлялся или включал в состав собственного войска.

– Не спеши так, Ингви конунг, – сказал тот из парней, который был выше ростом.

Его голос прозвучал вроде бы негромко, но Ингви невольно подобрался, чутьем уловив исходящую от встречных нешуточную угрозу. Его люди, не имея возможности пройти, столпились за спиной, задние ряды растянувшегося на узкой тропинке отряда даже не могли разобрать издалека, напирали, сыпали восклицаниями, передние отмахивались от них, сами пытаясь понять, что происходит.

– Ведь ты и есть Ингви, сын Сигимара Хитрого? – спросил второй из парней, тот, что помоложе. При этом взгляд его скользнул по золотой гривне на груди Ингви, благодаря которой понимающие люди легко узнали бы его среди целого войска.

– Да уж едва ли мне придется носить какое-то другое имя, – Ингви подбоченился. Он понял, что это не его люди и что пришли они к нему не с самыми дружественными намерениями. Но никакой тревоги он не ощутил, слишком привыкнув быть сильнее всех. – Кто вы такие и что вам нужно?

– Мы проделали довольно долгий путь ради того, чтобы повидаться с тобой, – ответил Харальд.