Пивовар был человек лет сорока пяти или сорока восьми, среднего роста, довольно полный, он носил волосы, остриженные в кружок, бороду и усы по моде тогдашних дворян; хотя физиономия его и выражала добродушие, но иногда быстро брошенный взгляд придавал ей вид хитрости. Одет он был так богато, как только позволяло ему его звание, и имел на себе полукафтан темного сукна, вышитый серебром и обшитый чернобурым лисьим мехом; золото, горностаевый и беличий меха, как равно и бархат, составляли одежду одних дворян.

Вальтер был прерван в своих наблюдениях служителем, который, нагнувшись, сказал ему на ухо несколько слов, и епископом Колонским, начавшим с ним говорить.

— Мессир, — сказал епископ, — кажется, я могу вас так называть?

Вальтер поклонился.

— Позвольте мне полюбоваться вашим соколом, которого служитель ваш держит на руке; он, кажется, прекрасной, хотя и неизвестной мне породы.

— С большим удовольствием, — отвечал Вальтер, — тем более, что вы этим даете мне случай просить извинения, в том, что он присутствует в нашем обществе, — и единственно потому, что Роберт не знал, куда его посадить, почему сию минуту и предложил мне просить, не позволите ли вы поместить его с вашими соколами?

— Да, да, — сказал, смеясь, Дартевель, — мы, обыватели, не имеем ни псовой, ни соколиной охоты, но взамен этого в моем доме есть много Кладовых, много конюшен; и вместо псарни и птичного двора, у нас есть обширные площади для помещения войск; и я думаю, что собаки и сокола господина епископа Колонского, оставив дома Иакова Дартевеля, будут жаловаться на оказанное им у него гостеприимство; хотя бедный пивовар всеми силами старался сделать дом свой достойным чести, оказанной ему его посетителями.

— Поэтому, любезнейший Дартевель, — отвечал маркиз Жюлие, — обещаю вам, что мы все, как равно все наши служители, собаки и соколы, будем помнить прием, сделанный нам вами, всеми депутатами добрых городов Фландрии и начальниками округов Ганда, — прибавил он, обращаясь и кланяясь собеседникам, сидевшим за вторым столом.

— Мне кажется, мессир, вам не следует извиняться, — сказал архиепископ Колонский, смотревший долго с видом знатока на сокола, — я убежден, что эта птица древнее и знатнее родом многих французских дворян, особенно со времен Филиппа III, который вздумал продать дворянское достоинство золотых дел мастеру Раулю, чьи предки, как кажется, заключались в слитках серебра и золота, обращенных им потом в монету. Однако, признавая эту птицу породистою, я, несмотря на мои познания в охоте, не могу определить, откуда они родом.

— Отдаю всю справедливость, что вы сведущее меня по этому предмету, — сказал Дартевель, — я могу только сказать, что он получил свое начало на Востоке; я видел, как мне кажется, хотя, впрочем, очень редко, ему подобных на островах Родосе и Кипре, в то время, когда я сопровождал графа Валуа.

— И не ошибаетесь, — отвечал Вальтер архиепископу, — род его происходит из Пубии, из страны, которая, говорят, находится южнее того места, где Моисей перешел Черное море. Отец и мать его были взяты при обозе Мюлей Мугамеда, обладателя Гренады, Альфонсом IX, королем Кастильским, и отданы им кавалеру Лакеарту, сопровождавшему Иакова Дугласа, в предпринятом им путешествии с сердцем короля Роберта Брюса к Гробу Господню. По возвращении своем Лакеарт, в одном сражении между англичанами и шотландцами, взят был в плен графом Ланкастером Кривошеим, и в числе условий выкупа его помещено было, что он должен дать лучшей породы сокола, вывезенного им из Испании. Граф Ланкастер, как владелец этого драгоценного сокола, подарил его прекрасной Алиссе Гранфтон, которая в свою очередь дала его мне на время моего путешествия. Поэтому вы видите, что этой родословной доказывается его благородное происхождение.

— Вы напоминаете мне, — сказал Куртрезьен, — что я видел Иакова Дугласа проездом его в Эклюз; он не знал, как добраться до Святой земли, и я дал ему совет ехать через Испанию. Этому, кажется, уже лет семь или восемь.

— Говорят, — продолжал сир Фокемон, — что сам король Роберт Брюс дал ему это поручение, считая его самым честным и самым храбрым рыцарем из всего королевства.

— Да, да, — отвечал Куртрезьен, — он часто мне рассказывал, как это случилось, и этот благородный и истинно рыцарский рассказ доставлял мне удовольствие, а ему делал честь. Кажется, во время своего изгнания король Роберт дал клятву, что, если покорит свое королевство, то предпримет путешествие к Гробу Господню; но беспрестанные войны против королей Англии не позволяли оставить Шотландии; и он, при смерти своей, вспомнив обет, исполнение которого лежало на его совести, в последние минуты своей жизни призвал Иакова Дугласа и в присутствии многих сказал ему: «Друг мой Иаков, вам известны труды мои, во все продолжение моей жизни к возвышению моего королевства; и в то самое время, когда эти труды доходили до того, что превышали мои силы, я дал обет, по благополучном окончании всех смут, если мне приведет Бог царствовать спокойно, объявить войну врагам Господа нашего и противникам Христианской веры. Сердце мое всегда стремилось к этой цели, но, видно, Всевышнему не угодно было принять обет мой, и я не имел ни минуты покоя; теперь чувствую, что Всевышний призывает меня к себе, и поэтому, если тело мое могло выполнить того, что я желал, то я хочу, чтобы сердце мое достигло исполнения данного обета, — и не знаю другого рыцаря из всего моего государства, который был бы храбрее и способнее вас к исполнению этого моего желания, прошу вас, как друга, предпринять, вместо меня, это путешествие и выполнить его так, чтобы душа моя была спокойна; я надеюсь на вашу верность и прямодушие, и уверен, если вы предпримете что-нибудь, то ничто не в состоянии воспрепятствовать вам в исполнении; и я умру спокойно, если исполните так, как я вам скажу. Я хочу, чтобы сию же минуту после моей кончины вы мечом своим вскрыли грудь мою, вынули сердце и, забальзамировав его, положили в серебряную коробочку, приготовленную мною для этого; потом, взяв из сокровищ моих, что найдете необходимым для путешествия вашего и всех тех, кто будет сопутствовать вам, я прошу вас, не щадя моих денег, набрать многочисленную свиту, чтобы на пути вашем все знали, что вы везете сердце короля Роберта, по собственному его поручению и по тому, что тело его не могло выполнить обета, им данного».

— Ваше величество, — сказал Иаков Дуглас, — благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете, доверяя мне такое сокровище; от всего сердца обещаю исполнить поручение ваше, хотя не считаю себя достойным и способным для такого важного дела.

— Благодарю тебя, друг мой, благодарю за твое обещание, — сказал король. — Теперь я умру спокойно; я знаю, что самый честный, самый храбрый и самый способный из всех рыцарей моего королевства исполнит то, чего я сам не мог выполнить. — Потом, подозвав к себе ближе Иакова Дугласа, обнял его и через несколько минут умер.

В тот же самый день, как желал король, Иаков Дуглас мечом своим вскрыл ему грудь, вынул сердце, положил в серебряную коробочку, на крышке которой был изображен лев, герб королевства Шотландии; потом повесил коробочку себе на шею и отправился с многочисленной свитой из Монтроза, и вышел на берег в Эклюзе, где я его видел, познакомился с ним, и он тут же мне рассказал все то, что вы теперь слышали.

— Кончил ли он благополучно свое предприятие? — спросил Жерар Дени, желая участвовать в этом благородном разговоре.

— Нет, — отвечал маркиз Жюлие, — я слышал, что он погиб в Испании.

— И смерть его достойна была жизни, — сказал Вальтер. — Хотя я и англичанин, а он шотландец; но я отдаю ему полную справедливость, как благородному и славному рыцарю. Я помню, как в одну ночь в 1327 году мессир Иаков Дуглас с двумястами воинами проник в наш лагерь, в то время, когда все спали, пришпоривая лошадь и поражая мечом солдат наших, так что в одну минуту был уже у палатки молодого короля Эдуарда III, крича громко: Дуглас! Дуглас! К счастью, король Эдуард услышал воинственный крик его, и едва успел выбраться из своей палатки, веревки которой Дуглас уже обрезал мечом с тем, чтобы ею накрыть всех в ней находящихся. Больше трехсот человек наших было убито, и шотландец успел удалиться, не потеряв ни одного человека. После этого происшествия по ночам мы удвоили караул, опасаясь вторичного нападения.