Кроме этого, он дал еще повеление Петру Бегюше, одному из назначенных им комиссаров для выслушивания свидетелей по делу графа Роберта д’Артуа, изгнание которого было причиной настоящей войны, отправиться с флотом, соединенным Гугом Киретом, адмиралом Франции, и Барбавером, начальником генуэзских галер, и охранять проливы, ведущие от берегов Англии к берегам Шотландии.

Приняв эти предосторожности, он ожидал происшествий.

В это время великолепное празднество приготовлялось в Кёльне. Город этот был избран Эдуардом III и Людовиком Баварским для принятия в свое владение наместничества империи королем Англии. И все приготовления к исполнению этого обряда были уже сделаны.

На главной площади Кёльна воздвигнуты были два трона, и так как поспешность лишила возможности найти для этой постройки нужного леса, то и употребили в дело два стола, на которых мясники продавали мясо, прикрыв кровавые на них пятна драгоценным бархатом с золотыми цветами. На каждом из них находилось по богатому креслу, спинки которых украшались императорскими гербами, соединенными с гербами Англии в знак союза обеих держав. Кровля в виде балдахина, находящаяся над этим двойным троном, была взята с одной площадной лавки, и украшена парчой с золотой бахромой и кистями. Сверх этого все дома были обтянуты, как во время большого празднества, богатыми французскими и персидскими коврами, привезенными из Аррана во Фландрию и из Константинополя через Венгрию.

В назначенный для этой церемонии день, которому историки не определяют верного времени, но говорят, что это было в конце 1338 года или в начале 1339 года, король Эдуард III, в своей королевской мантии, в короне, но имея в руке, вместо скипетра, меч, в знак предполагаемого отмщения, которое он принимал на себя, показался в сопровождении всего своего рыцарства в воротах Кёльна, ведущих на дорогу Аикс ла Шанель. Его ожидали мессиры Гельдр и Жюлие, занявшие при его появлении первые по обе его стороны места, уступленные епископом Линкольнским и графом Салисбюри, который, исполняя обет свой, был с завязанным шарфом прекрасной Алиссы глазом. Король шествовал по улицам, украшенным цветами, как в день Вербного Воскресения, окруженный блистательной свитою, невиданной со времен восшествия на трон Фридерика II. Достигнув лошади, Эдуард увидел ожидающие его приготовления. На правом троне сидел Людовик Баварский, в правой его руке был скипетр, а левой он опирался на державу, представляющую мир, и один из немецких рыцарей держал над его головой меч. Эдуард III сошел тотчас с лошади и прошел пешком все пространство, отделявшее его от императора, вошел на ступени трона и остановился на последней, по предварительному согласию посланников, вместо прежнего обыкновения целовать ноги императора, он только ему поклонился и император обнял его. После этого Эдуард сел на приготовленный для него трон, который был несколькими дюймами ниже того, на котором находился Людовик V, что было единственным знаком неравенства и унижения, на которое согласился Эдуард III. После них поместились четыре эрц-герцога, три архиепископа, тридцать семь графов, бесчисленное множество баронов, в шлемах, украшенных баронскми коронами, знаменитых рыцарей с знаменами и их оруженосцами. В это время стража, оберегавшая все примыкающие к площади улицы, оставила свои места и присоединилась к войскам, составлявшим полукруг около возвышения, на котором находились оба трона, оставив свободный путь народу. Окна домов, которые находились на площади, были заняты зрителями — как мужчинами, так и женщинами. Многие из любопытных поместились даже на кровлях. Император с королем Англии находились в центре амфитеатра, составленного из человеческих голов.

Тогда император встал и среди всеобщего безмолвия произнес речь, голосом твердым и громким, так что все могли ее слышать.

«Мы, высочайший и могущественный государь, Людовик V, герцог Баварский, император Германский, по избранию священного собора и утверждению Римского двора, объявляем Филиппа Валуа вероломным и подлым клятвопреступником, по приобретению им, противно заключенному нами с ним договору, замка Крев-Кер в Камбрезии, города Арлеан-Пюсель и многих других наших владений. Посему, по этим поступкам считая его клятвопреступником, лишаем покровительства империи и переносим это покровительство на любезнейшего зятя нашего, Эдуарда III, короля Англии и Франции, и поручаем ему защищать права и выводы наши, которому в знак уполномочия вручаем перед всеми эту императорскую грамоту, скрепленную двойною печатью герба нашей и империи».

С этими словами Людовик V отдал грамоту своему канцлеру, сел, взял в правую руку скипетр, а левую положил опять на державу. Канцлер, развернув грамоту, прочел ее громко и внятно.

Ею представлялось Эдуарду III звание наместника и правителя империи, власть судить именем императора, чеканить золотую и серебряную монету, и повелевалось всем владетелям, зависящим от императора, хранить верность и оказывать повиновение королю Англии. По прочтении грамоты раздались со всех сторон рукоплескания и воинственные крики. Всякий вооруженный воин, начиная с герцога и до последнего оруженосца, ударил в свой щит клинком меча или острием копья, и во время этого всеобщего восторга, возбуждаемого всегда в храбром рыцарстве объявлением войны, все подданные императора, приближаясь по порядку чинов, стали присягать в верности и повиновении Эдуарду III, точно так же, как присягали Людовику V Баварскому, при вступлении его на трон Германии.

По окончании этой церемонии Роберт д’Артуа, верный своей ненависти, отправился в Мон-Гейнау с извещением к графу Гильому, что наставления его исполнены в точности, и что все дело шло с успехом. Что же касается владетелей империи, то они просили у Эдуарда двухнедельной отсрочки, обещая соединиться с ним в городе Малин, находящемся на одинаковом расстоянии от Брюсселя, Ганда, Антверпена и Лувеня; за исключением только герцога Брабандского, который в своем звании независимого владельца, ограничивался обещанием, сделать от себя объявление войны, не лишая себя права привести это обещание в действие тогда, когда он найдет это нужным. Мессиру Генриху, епископу Линкольнскому, поручено было от имени всех союзников объявить войну Филиппу Валуа, посему он отправился во Францию. _л Неделю спустя после этого, вестник войны получил аудиенцию от Филиппа Валуа, который принял его в замке Компиен, в присутствии всего двора своего, имея по правую сторону себя герцога Иоанна, своего сына, а по левую мессира Леона Кренгейма, приглашенного им не столько для того, чтобы этим сделать честь благородному рыцарю, но для того, что, угадывая причину посольства епископа Линкольнского, и будучи убежденным, что герцог Брабандский участвует в заговоре против него, желал, чтобы поручитель его присутствовал при этом собрании. Впрочем, отдано повеление, чтобы посланный такого великого короля и могущественного владетеля принят был с уважением, приличным его званию и возложенному на него поручению. Со своей стороны епископ Линкольнский дошел до середины собрания с важностью, приличною достоинству посланника и вместе с тем духовной особы, без унижения и гордости, но со спокойствием и уверенностью и вызвал короля Французского Филиппа.

Во-первых именем Эдуарда III, короля Англии и главы всех владельцев империи.

Во-вторых, именем герцога Гельдрского.

В-третьих, маркиза Жюлие.

В-четвертых, мессира Роберта д’Артуа.

В-пятых, мессира Иоанна Гейнау.

В-шестых, маркграфа Мнении и Востока.

В-седьмых, маркиза Бранденбургского[14].

В-восьмых, сира Фокемона.

В-девятых, мессира Арнуля Бланкенгейма.

И, наконец, в-десятых, именем мессира Валеранда, архиепископа Кёльнского.

Король Филипп Валуа, выслушав с вниманием длинное исчисление своих неприятелей, и когда оно окончилось, то удивился, что не слыхал между ними имени того, которого он подозревал более всех.

— Не имеете ли вы еще какого-нибудь поручения ко мне от герцога Брабандского? — спросил он.