«Господи, дай мне силы! — мысленно взмолилась она. — Я должна быть сильной — ради мамы, ради брата и сестры. Не допусти, чтобы они узнали мою тайну! Хватит с них одного горя!»

Слезы жгли глаза, как Доминик ни старалась их удержать. Она — принцесса; с детства ее учили в любых обстоятельствах оставаться спокойной и невозмутимой. Как рассердился бы папа, узнав, что она проявила слабость на глазах у всего королевского двора!

Эта мысль помогла ей овладеть собой: дрожащими руками она достала из сумочки носовой платок и промокнула глаза.

— Доминик! Как вы?

Сердце Доминик на мгновение замерло, а затем пустилось в бешеную скачку. Почти четыре года она не видела этого человека, но глубокий мужской голос за спиной казался знакомым и родным, словно колыбельная матери.

Гордо расправив плечи, она повернулась лицом к мужчине, которого так и не сумела забыть.

Маркус Кент всегда казался ей образцом мужской красоты. Высокий, стройный, широкоплечий, с черными, как вороново крыло, волосами и чеканным породистым лицом — настоящий рыцарь-аристократ, счастливое сочетание силы, мужества и изысканной элегантности. Но больше всего привлекали ее глаза Маркуса — какого-то неопределимого цвета, они казались то дымчато-серыми, то бледно-зелеными, словно морская волна, а то и бирюзово-синими.

Он был на двенадцать лет старше ее, но никто из сверстников не пробуждал в Доминик подобных чувств.

— Напрасно вы пошли за мной... но все равно, спасибо.

Широкими шагами он приблизился к ней, взглянул в искаженное горем лицо. Доминик невольно вздрогнула под его проницательным взглядом.

— Вы побледнели и бросились вон из церкви. Я вышел узнать, не нужна ли вам помощь.

— Не сомневаюсь, за мной вышел кто-нибудь из охраны.

С юных лет Доминик усвоила: принцесса — желанная добыча для маньяков и террористов, а значит, надо привыкать, что, куда бы ты ни шла и что бы ни делала, за тобой будут следить несколько пар внимательных глаз.

— Мне подумалось, что вам сейчас нужен не охранник, а друг.

От его слов у Доминик снова защипало глаза. «Как рассердится отец, если узнает, что я разревелась посреди улицы!» — подумала она; но тут же вспомнила, что отец, скорее всего, никогда уже ни на что не рассердится... Доминик, пошатнувшись, вцепилась в руку Маркуса.

— Маркус! — воскликнула она. — Пожалуйста, скажите, что все это сон! Он не мог умереть!

Доминик вернулась домой несколько дней назад, но до сих пор Маркус избегал с ней встреч. Услышав от короля, что младшая дочь приезжает из Америки на крестины племянницы, он начал обходить покои принцессы стороной. Но сегодня пожалел о том, что оттягивал встречу: быть может, если бы он встретился с Доминик раньше, перемены в ее внешности не поразили бы его до глубины души.

Четыре года назад, желая излечить принцессу от подростковой влюбленности, Маркус нанес ее юной гордости тяжелый удар. Не злонамеренно, о нет! — ни за что на свете он не согласился бы обидеть эту милую девушку, не будь на то очень веских причин. Но причины были. Семнадцатилетняя Доминик бегала, словно собачонка, за молодым советником своего отца; не раз Маркус ловил на себе ее восторженный взгляд — и не хотел, чтобы принцесса вступала во взрослую жизнь с головой, забитой романтическими фантазиями о человеке, который ей не пара.

С тех пор прошло четыре года; Маркус надеялся, что Доминик давно все простила и забыла. С ним самим за эти годы произошло столько событий, что хватило бы на целую жизнь: брак, полный надежд, затем — трагедия, отголоски которой еще откликаются в душе острой болью, и горькое разочарование.

Но сегодня, едва Доминик вошла в собор, при первом же взгляде на нее внутри у Маркуса что-то болезненно сжалось. Ибо прежняя наивная девочка расцвела и превратилась в прекрасную женщину.

Стройная фигурка утратила подростковую угловатость; теперь Доминик двигалась грациозно и изящно. Золотистые кудри, когда-то в беспорядке падавшие на плечи, теперь спускались до талии ровной густой волной; бриллиантовые заколки не давали им спадать на лоб. В ушах покачивались серьги с бриллиантами. Цвет глаз не изменился — все тот же нежный оттенок первой весенней листвы, — но наивная распахнутость взгляда сменилась задумчивостью и легкой печалью. Но особенно поразили Маркуса губы — алые, полные, сочные, вырезанные чувственным «луком Амура», так, что при взгляде на них невольно приходило в голову: «Должно быть, эти милые губки узнали уже немало поцелуев!»

А быть может, и сердце Доминик уже отдано какому-нибудь разбитному американцу...

Но Маркус тут же отринул эти глупые и недостойные мысли. Как бы хороша ни была Доминик, как бы ни обрисовывало кремовое платье ее женственные формы, для него она — принцесса, младшая дочь короля.

— Простите, Доминик. Я не хочу подавать вам ложную надежду.

Девушка в отчаянии затрясла головой, и Маркус вдруг ощутил острое желание сжать ее в объятиях, утешить, защитить от всех невзгод. Младшая из принцесс всегда будила в нем рыцарские чувства. Когда он начал работать в дворцовой администрации, ей было всего пятнадцать. Застенчивая неловкая девочка терялась на фоне брата и сестры, страдала от неуверенности в себе и жаждала поддержки. Ее робость воскрешала в памяти Маркуса собственное несчастливое детство...

— Что, церемония уже началась? — пробормотала она.

— Нет, крестины отменены. Ваша семья собирается вернуться во дворец.

Доминик вздернула голову:

— Тогда мне пора назад.

И, тщательно вытерев глаза батистовым платком, убрала его в сумочку из золотистого бархата.

Маркус бережно взял ее под руку и повел обратно в собор. Сердце его гулко и болезненно стучало в груди. Как хотел бы он сейчас стать богом, властным поворачивать время вспять и оживлять мертвых!

Но, увы, он — всего лишь человек. Пусть и очень влиятельный. Он не способен дать принцессе то, чего она заслуживает.

* * *

Прошло три дня. Каждое утро Доминик просыпалась с отчаянной надеждой, что все происшедшее окажется кошмарным сном, что сейчас она спустится в столовую и увидит, что вся семья в сборе и отец, как обычно, сидит во главе стола... Но столовая оставалась пуста. Королева теперь завтракала у себя, а Николас с раннего утра уезжал по делам. Нетрудно представить, какое смятение в мире политики и в прессе вызвало таинственное исчезновение его отца.

Сегодня Доминик решила позавтракать у себя в спальне, на балконе. Если уж приходится есть в одиночестве, думала она, пусть это одиночество не нарушается даже бесшумными шагами и скорбными лицами слуг.

Четыре года в университете приучили Доминик к иной жизни. В Америке никто не знал о ее королевском происхождении: для преподавателей и сокурсников она была обычной студенткой из Европы. Поначалу Доминик казалось диким, что никто не делает ей реверансов и не называет «ваше высочество», но скоро она привыкла, полюбила свободу и уже с трудом возвращалась к чопорной и церемонной жизни во дворце.

Цокот каблучков по каменному полу подсказал Доминик, что она уже не одна. Подняв голову от тарелки с фруктами, принцесса увидела Прюденс, свою фрейлину.

Двумя годами старше принцессы, Прюденс не разлучалась с ней с раннего детства. Когда для Доминик настало время уезжать в колледж, фрейлина умоляла, чтобы ей позволили отправиться за океан вместе с принцессой, но король и королева отказали, решив, что дочери пора становиться самостоятельной. Но теперь, когда Доминик вернулась, Прюденс вознаградила себя за годы разлуки, окружив принцессу вниманием и заботой.

Девушка с густыми темными волосами, собранными в узел на затылке, грустно улыбнулась принцессе:

— Прости, что беспокою тебя, Доминик. Но кое-кто хочет с тобой встретиться. Ты можешь сейчас принять посетителя?

— Кто это?

Улыбка фрейлины стала чуть шире.

— Маркус Кент. Думаю, ты не захочешь, чтобы я отослала его ни с чем.

Едва заметно подняв брови в ответ на намек подруги, Доминик внимательно оглядела свой утренний наряд. Голубой атласный халат, конечно, не слишком подходит для приемов, но выглядит вполне пристойно. А у Маркуса, возможно, какие-то новости об отце, которые он хочет сообщить лично.