В один из таких дней в части не досчитались Гошу. Дима видел, как он уходил во мглу, держась за протянутые между зданиями канаты, и сразу позвонил на метеостанцию, где работала среди других сотрудниц Машенька Горяева, Гошина романтическая любовь. Искать бросились тут же, Дима сам обнаружил друга лежащим по пути к метеорологической будке. Почему Гошка остановился, перестал двигаться, упал? В лазарете он пришел в себя, но говорить не мог. Когда же поднялся на ноги, то оказалось, что и ходить ему стало трудно. Требовалось лечение.

Надеясь на Татьяну Алексеевну, Дмитрий предложил московский госпиталь, но Гошку отправили в Нарьян-Мар. А Татьяна Алексеевна по отчаянной просьбе вновь прислала нужные лекарства. Потом все же послали в Москву, в госпиталь. Гошка окончательно выздоровел, вернулся в часть. А Диму за доблестное несение службы произвели в ефрейторы.

То, что произошло тогда у деканата, стало возрождением Марианны. Отступили, опустились на глубину муки горькой, незадавшейся любви, а сама она изменилась и повзрослела, словно после опасной болезни. Это была та же девушка и пела по-французски ту же песенку:

Но уже никто не слышал от нее «заявлений» о ее всемогуществе и необыкновенной судьбе, ожидающей ее с дарами.

В начале декабря позвонил и вскоре заехал армейский друг Димы Соколова, Гоша, автор мечтательных морских стихов. На долечивание он попал под крылышко Татьяны Алексеевны и стал другом семьи. Он порассказал много такого, о чем не прочитаешь ни в одной газете, по секрету, с условием неразглашения военной тайны. Марианна слушала, молчаливая от гнева и горя. Вот что творится! А Гошке хотелось забыть обо всем пережитом, скорее отслужить и поступить в университет на «морскую геологию», плавать, искать затонувшую Атлантиду.

Он подарил ей цветы как «девушке его друга и брата». Марианна не разуверяла его. Ей тоже хотелось забыть кое-что.

Но прошлое не исчезает. Однажды ночью ей приснился сон: как будто небо, восход, и на дымно-алой заре взмахи серых журавлиных крыльев и жалобный журавлиный крик. Все дышало присутствием Нестора. Марианна проснулась в слезах. Потом на большом листе бумаги возникла дымно-алая заря, серые журавлиные крылья. Она оснастила большой станок, взялась подбирать цвета. Работа пошла споро. Через неделю гобелен предстал пред строгие очи наставницы.

Увидев его, Инга застыла на месте. Жалобный журавлиный крик… Душа Марианны, ее безответная любовь. Она обняла свою ученицу.

— Превосходно, Марианна. Это произведение высокого искусства. Прими поздравление. Ты состоялась.

Никто, даже мать, не услышал от Оли имя отца ребенка. Тайну она хранила за семью печатями в глубине сердца. Она то и дело встречала на улице его родителей, иной раз набирала номер телефона, чтобы по их «алло» убедиться, что у Димы все в порядке. Большего не требовалось. Его сын, она была уверена, что это мальчик, уже резво молотил ножками, буянил внутри своего убежища, а она, против всех правил, хорошела на глазах. После моря, после обожания, которым ее окружил Тарасик, Оля успокоилась. Как признавалась она сама себе, любовь его осветила добрым лучом самые обиженные уголки ее души. Тарасик же провожал ее с надеждой, что весной, после родов, она изменит решение.

— Я буду ждать тебя, Оля. Знай, что один мужчина на Черноморском побережье мечтает принять тебя в свою жизнь.

Семья оберегала каждый Оленькин шаг.

— Главное, здоровье, остальное приложится.

У других вообще ничего нет, одни потери, а у нас прибавление. Ребенком Бог благословляет, — рассуждала Анюта не без оглядки на общественное мнение в лице соседских кумушек.

Не обращать на них внимания она, сама хорошенькая «кумушка» и общественная деятельница в придачу, не могла, в ее силах было молчать о дочери и тихонько злыдничать о чужих напастях.

В ноябре по округе запестрели объявления. Открывшийся поблизости Американский учебный центр приглашал выпускников средней школы на полугодовые курсы секретарей-делопроизводителей. Заплатив нужную сумму, пришла учиться и Оля Краснова. Сверстники отнеслись к ней с пониманием. Тихий родниковый свет, по-прежнему мерцавший в ее глазах, в группе ощутили как маяк в беспокойной смуте дней, при ней никто не выражался и, конечно, не курили.

Как-то в начале декабря Оле показалось… нет, чепуха, этого не может быть!.. ей показалось, что Дима где-то рядом. Недоверчиво улыбнувшись, она набрала номер его телефона.

— Алло, — ответил мужской простуженный голос.

Оля тихонько положила трубку. Не Дима. А это был Гоша, посланец от Димы, «друг и брат». Оля ощутила его присутствие.

Под Новый год Тарас Никоненко прислал с проводником поезда большую коробку с фруктами, медом и лучшими крымскими соками. В марте собирался явиться и сам, чтобы стать Оле надежной опорой накануне главных событий.

А двадцать пятого января она увидела передачу с Новой Земли. Там, в темноте полярной ночи, под вспышки осветительных ракет шли военные учения. Ей показалось, что она видела Диму, он бежал прямо на танк, упал между гусениц, и обмерзшая махина стальной брони накрыла его собою… Оля вскрикнула. Пока братья неумело вызывали «Скорую помощь» и звонили на работу матери, пока машина добиралась в их дальний район, родившийся ребенок возвестил о себе оглушительным криком. Семимесячный мальчишка орал так, что видавшая виды Анна Николаевна рассмеялась, несмотря на пережитое потрясение.

— Мои дети тоже рождались здоровыми, но такого я еще не слыхала.

Подоспевшие врачи с удовольствием подтвердили ее слова. Малыш был вне опасности. Несмотря на недоношенность, вес его равнялся благополучной норме, глаза смотрели прямо, твердо следили за игрушкой, а обхват пальчиками был крепок, как у обезьянки. Молодую мать и ребенка оставили дома на попечение семьи.

На Олю сошло блаженство, знакомое только женщинам. Велика гора, да забывчива, гласит пословица. Сыночек! Вылитый отец! Отец!.. Набрав осторожненько знакомый номер, она не услышала плохого в голосе его матери. Она ошиблась по телевизору, у Димы все благополучно. Если бы он знал!

Дня через три Анна Николаевна осторожно присела на постель дочери.

— Оленька! Мальчику пора дать имя, крестить, прописывать в квартире. Пусть у него будет наша фамилия, но он вправе иметь свой род со стороны отца. Кто он? Раскрой секрет.

— Это мой ребенок и больше ничей.

— Так не бывает.

— Бывает. Я же не знаю своего отца, — тихо проговорила Оля.

Анна Николаевна молча опустила глаза. Ребенок спал возле Олиной подушки, ручки его в зашитых рукавах теплой цветастой распашонки были закинуты вверх, по обе стороны головы, как любят спать все здоровые дети. Он быстро набирал вес, был подвижен и силен.

— Ты права, мама, извини меня, — вздохнула Оля. — Его отец Дмитрий Соколов, мой одноклассник.

— А-а, — протянула мать. — Тот, что служит на Севере? Ты его любишь?

— Да.

— Сообщишь ему?

— Ни за что.

— А вдруг он обрадуется? Сын ведь!

— Мама, прошу тебя…

Мать сделала вид, что отступилась.

После студенческих каникул, день в день, Оля пришла на курсы. До апреля оставалось два с половиной месяца, ей хотелось закончить обучение. На четыре часа в день с ребенком оставалась няня, пожилая добрая женщина, соседка по дому. Олю встретили поздравлениями. Светловолосая, мягко-стройная, с нежной и свежей, как сливки, кожей, она с каждым днем становилась все привлекательнее. Однокашники было насторожились, но отступились, не подступив.

— С такими не гуляют, на таких женятся.

В первое же утро, как только дочь ушла, Анна Николаевна выдвинула ящик письменного стола, где лежали ее тетради. Адрес Димы был написан на одном из листков, которые Ленка раздавала всем подряд, кого ни встретит. Письмо у Анюты было готово уже давно. Она заклеила его в конверт и для верности отнесла прямо на почту. Незачем повторять ошибки молодости, мальчику нужен отец, мало ли что случится в жизни! Дмитрий Соколов будет хорошим отцом, хотя еще и не знает об этом, а как общественнице ей было известно, что их семью уважают, а по отцу и сыну честь, а родная кровь не шутка… и так далее, многое, многое, что думалось Анюте в приложении к отправленному письму.