На улицу Вавилова Марианна приехала на другой же день в среду после занятий. Накрапывал осенний дождик, асфальт был темным и блестящим. Следуя по трамвайным путям, с желтой надкусанной грушей в свободной руке, она свернула налево к странному сооружению. Во дворе пятиэтажного здания привычного школьного типа из двух корпусов, соединенных заглубленным спортивным залом, уродливо и впритык рос другой дом, узкий и несуразный, как шкаф, высотой втрое большей, чем «школа». Прозрачные стены его, прорезанные каркасным бетоном, были кое-как завешаны пестрыми шторами, за окнами виднелись мольберты, деревянные рамы, банки с кистями и карандашами.

Марианна смотрела с недоумением. Архитектурное уродство и наглое нахальство сооружения были вопиющими, неслыханными для Москвы. Однако уличный номер торчащего выскочки совпадал с номером дома на ее записке. Она подошла ближе и все поняла. Даже рассмеялась.

— Сумасшедшие! Эти художники, чтобы не платить за землю, умудрились выстроить для себя новые мастерские на пятачке фонтана на школьном дворе. Ай да чудотворцы! Голь на выдумку хитра. Но куда смотрели архитекторы? Не успели, наверное, и глазом моргнуть.

Веселая, точно от хорошей шутки, Марианна вошла в «шкаф», поднялась на лифте под самую крышу, на двенадцатый этаж, постучала в дверь номер девять. Никто не открыл. Зато из соседней двери выглянул черноволосый толстяк в цветисто-испачканной куртке и длинно улыбнулся.

— Вы натурщица? Заходите ко мне.

Марианна гневно сверкнула глазами.

— Я студентка.

— Извините, — проговорил толстяк, взглянув на широкую папку в ее руке, — я не заметил. Простите великодушно. Вы ищете Мишу? Он, вероятно, в старом здании, у Нестора. Там вам скажут у входа.

Фыркнув, Марианна повернулась к нему спиной, побежала вниз по всем лестничным виткам.

«Нестор какой-то… А уменьшительное имя как? Интересно».

Она вышла и тут же, из двери в дверь, потянула на себя ручку запасного черного хода в «школу». Судя по царящему скупердяйству, поиском парадного входа можно было не затрудняться, потому что в нем наверняка разместилась парочка-другая личных мастерских.

— К Нестору? — строго спросила старушка, сидевшая за столом под нависавшим уклоном лестницы.

— Точнее, к Михаилу Игоревичу, если он там.

— Там, там. Второй этаж, мастерская номер четыре.

Шагая через ступеньку, готовая к новым любопытным головоломкам, она поднялась выше. Так и есть, все не как у людей. Вместо широкого светлого коридора, рассчитанного на беготню двух сотен детей, вдоль классных комнат, отгораживая светлые окна коридора, шел узкий темноватый проход с несколькими самодельными или украденными в разных местах дверьми. Каждое окно бывшего коридора теперь служило искусству. Пахло масляными красками, скипидаром, свежими древесными опилками.

Шум голосов был слышен еще с лестницы. Источником его было помещение за дверью номер четыре. Эта высокая с филенчатыми рамками дверь принадлежала к коренным носителям школьного дома, на нее просилась табличка с номером класса. Марианна постучала. Гул прервался.

— Кто бы это?

Открыл высокий молодой мужчина, стройный, с прядями волос по обеим сторонам лица. При виде красивой девушки он улыбнулся и подался назад, приглашая ее зайти.

— О, как приятно! Заходите.

Тонкие полудлинные волосы его, свисая на обе стороны, легко отозвались на это движение.

— Здравствуйте! — Она переступила порог доверчиво и смело.

В мастерской шло застолье. Человек семь-восемь, одни мужчины, сидели вокруг широкого комода, заляпанного краской, уставленного бутылками и закусками, порезанными прямо на бумаге. С ее появлением все взоры обратились к ней.

— О, Марианна! — вскочил Миша. — Это ко мне, ребята, моя студентка. Пойдемте, пойдемте, Марианна. Извините меня.

— Нет, почему же, — возразил тот, кто открыл ей дверь. — Входите, будьте нашей гостьей. — Он придвинул ей табурет, выкрашенный в серый цвет. — Мое имя Нестор, это мои друзья. Что будете пить? Есть водка и вермут. Нет, еще и джин-тоник остался.

Она села пряменько, как на картинке, чуть-чуть пригубила из стакана, откусила от яблока и стала с интересом постреливать глазами по сторонам. Мастерская была просторная, настоящий класс в два школьных окна. Стены остались белыми, пол зеленым. В середине комнаты стоял, конечно, добротный деревянный подрамник. Один брус его был расщеплен и перевязан липкой прозрачно-синей лентой. На полу у стен накопились большие и маленькие рамы с холстами, прислоненные неинтересной тыльной стороной к зрителю. Над ними располагались в три длинных ряда простые деревянные полки, на которых среди пестрых книжных корешков поблескивала однообразным золотым тиснением многотомная энциклопедия. У другой стены, ближе к горячим батареям, располагался топчан, покрытый одеялом. На подоконниках, как водится, теснились банки с красками, кистями, карандашами, стопками лежали тетради, альбомы. Словом, это была обычная мастерская художника, если бы здесь не присутствовала на полу прутяная клетка с крупной птицей.

Марианна посмотрела на хозяина.

— Кто это?

— Фазан. Подарок из Казахстана, — ответил Нестор.

Он наклонился к дверце и погладил пленницу.

— Что, птица, как дела? Скучно, брат?

— Как ее зовут?

— «Птица».

— Можно ее погладить?

— Рискните.

Марианна просунула руку в дверцу, намереваясь коснуться перьев и рубчатых кожистых лап, как вдруг птица взволновалась и сильно клюнула ее в палец.

— Ой! — Она отдернула руку. — Мне показалось, что она ручная.

— Отнюдь. — Нестор качнул головой. — Тут ручных нет, тут все птицы вольные.

— В клетке-то? — улыбнулась она.

— Это внешне. Главное, что в душе, не правда ли?

— Пожалуй.

Они посмотрели друг на друга. «О, какой», — шепнуло ей что-то. Он зачесал волосы пальцами, но они тут же ссыпались обратно по сторонам лба. Это восхитило Марианну. О, какой… Нестор накинул на клетку темную ткань.

— Это ночь. Спи, Птица.

Они вернулись к столу. Там разлили по новой и опять стало шумно, как до ее прихода.

Марианна повернулась к Мише.

— Здесь в папке пять листов графики и две акварели.

— Прекрасно. Извините меня, Марианна, что пришлось…

— Мне здесь хорошо, Миша.

— Очень рад.

Художники говорили об искусстве. Это не было спором, они слишком давно знали друг друга, да и тема была для них привычно-глубинной, неисчерпаемой в вечном и сиюминутном сочетаниях, поэтому в ровные суждения то и дело вплескивались личные нервные возгласы людей, хлебнувших горечи от нелегкой судьбы и принявших горького из своих стаканов.

— Ведь что происходит? — вопрошал облезший, обрюзглый, похожий на молдаванина человек, тыча сигаретой в пепельницу. — Или живопись больше никому не нужна, или нас слишком много. Раньше ко мне очередь стояла, музеи домогались, а сейчас?

— Общество сменилось, Валек, повсюду торжествует здравый смысл, — отозвался Нестор. — Само по себе искусство мало что говорит большинству, и так было всегда, если художник не служил власть имущим или не подделывался под утробные вкусы плебеев. Вспомни, что ты писал в те незабвенные времена, что греют твою душу? — То-то. — Нестор усмехнулся и снова тряхнул головой, убирая со лба падавшие пряди. Марианна не отводила от него взгляда. — Художник давно перестал быть гением и пророком, открывающим новую религию. Волна поклонения святому искусству, поднятая когда-то ранними немцами-романтиками, давным-давно схлынула, и мы, чтобы не рядиться в их тряпье, обязаны искать грани новых истин на уровне сверхсовременном, иначе грош цена всей нашей мазне.

«Почему в Академии не слышно таких речей? — Марианна боялась упустить словечко. — Почему Нестор не преподает у нас?»

— Без государевой ласки, конечно, худо, но здесь своя справедливость, Нестор прав, — вступил Миша и рассудительно посмотрел поверх круглых очков. — Кем был художник двести-триста лет назад? Придворным живописцем, холопом, человеком низкого звания. И теперь он снова ремесленник, мастер. То же у артистов, даже у писателей. На что обижаться-то? Поэт, правда, по-прежнему высоко летает, если настоящий, но где он, Поэт? Все растворено во средневзвешенном бульоне человеческих способностей, выделиться из которого даже гению стоит страшных усилий.