– Мне особенно хорошо у вас, Мари, – говорил доктор Франсуа. – Дома мне одиноко. А здесь у вас хорошо: завтрак, обед, ужин.

– Так переезжайте к нам, – предложила как-то Мария.

– Не могу, – после долгой паузы отвечал доктор. – Бросить похороненную там Клодин? Нет, я и так слишком мало внимания уделял ей при жизни. А теперь сбежать от нее? Нет, не могу.

В тот день, когда не стало Фунтика, случилось нечто мистическое, запомнившееся навсегда всем обитателям виллы.

В домике с красноватой черепичной крышей у смотрителя виллы и его жены жила красавица кошка по имени Изабель. Она была еще молода и прекрасна – крупная, на высоких лапах; черная, с большущими зелеными и якобы невинными глазами на маленькой хищной мордочке, с белой звездочкой во лбу и белым пятном, похожим на белую блузку под черным костюмом ее грациозного тела, лоснящегося на солнце, играющего каждой ворсинкой от общей ухоженности и благополучия. Изабель двигалась так плавно, так царственно и смотрела на всех и вся с таким благосклонным равнодушием, что было сразу понятно: не она живет при смотрителе и его жене, а они при ней. И не только они, а и все прочие, включая Марию, Нюсю, Фунтика, да и самою виллу, включая море и луну над морем, и небо, и звезды любой величины. К чести Изабель будь сказано, она знала меру, и на солнце покорно жмурилась, как бы признавая его первенство над собой и власть над миром.

Что касается Фунтика, то у них с Изабель давно сложились особые доверительные отношения. Они зародились еще в те времена, когда Изабель была совсем крошечным котенком. Однажды к ним в усадьбу неожиданно забежал огромный серый кобель, и ростом, и осанкой смахивающий на крупного волка. При виде котенка у кобеля встала шерсть на загривке, и он автоматически двинулся на расправу. Вдруг, откуда ни возьмись, из-за куста жасмина выскочил Фунтик и, рыча изо всех сил, преградил псу дорогу. А маленькая Изабель тут же спряталась под Фунтиком. Он рычал так яростно, так остервенело, брызжа слюной и выкатывая глаза, а сам, по сравнению с незваным гостем, был такой маленький, такой жалкий, что пес остановился в недоумении и, наверное, подумал: «Может, бешеный?» Поразмыслив, громадный пес поднял заднюю лапу у куста олеандра с его будто лакированными вечнозелеными листьями, потом мощно отгреб землю, встряхнулся и побежал восвояси.

Когда не стало Фунтика и смотритель понес его в мешке к дальней ограде усадьбы следом за Марией, тетей Нюсей и женой смотрителя, которая несла лопату, побежала Изабель. А когда смотритель стал закапывать Фунтика, появились еще три кошки с соседних вилл. Кошки уселись строго по четырем углам той ямки, которую смотритель забросал землей. Сначала ушел смотритель с лопатой на плече, потом его жена. За ней тетя Нюся и, наконец, Мария. А кошки все сидели строго по углам захоронения, поверх которого смотритель положил для приметы большой плоский белый камень. И теперь, когда Мария вспоминала о верном Фунтике, то перед ее мысленным взором всегда возникали эти четыре кошки, таинственно застывшие по углам холмика с белым камнем. Картинка была вполне мистическая, но была.

Как и предположила когда-то рыженькая Аннет, она таки сбежала из Парижа и родила трех сыновей. К Новому, 1958 году собиралась еще родить ребеночка, о чем сообщила недавно Марии и Нюсе из США в коротком письме с приветами от мужа Анатоля. Случилось так, что весной 1949 года из Америки в Париж приехали Анатолий Макитра и его друг Василий Шкурла – послушник монастыря в Джорданвиле, чернобородый, застенчивый молодой человек. В те времена Мария Александровна жила, можно сказать, автоматически, как бы даже не соприкасаясь с жизнью и не вникая в нее совершенно. Как сказали бы сейчас, на автопилоте шла ее жизнь с утра до вечера и с ночи до утра. При этом она была здорова, вполне адекватна, приветлива, но даже и эта приветливость была автоматической.

Анатолий приехал в Сорбонну на курсы терапевтов, где читали какие-то знаменитости. Его друг Василий прибыл по церковным делам и с какими-то поручениями от своего братства русинов. Он был крайне немногословен, что создавало некую завесу таинственности над его миссией. Анатолий и Василий с радостью согласились проживать в гостевых комнатах особняка вблизи моста Александра III. Завтракать им подавала на кухне Аннет, целый день они занимались своими делами, а на ужин обычно собирались все вместе: и Мария, и Нюся, и Аннет, и их американские гости.

Во время этих совместных с гостями ужинов разговоры шли обычно о том о сем, с пятого на десятое, в основном на бытовые темы или о погоде. Правда, иногда прорывались какие-то нестандартные суждения или сведения, которые действовали на всех как дуновение освежающего ветра в застойном воздухе. Даже Мария Александровна на минуту-другую выходила из своего полулетаргического оцепенения. И хотя глаза ее при этом не загорались, как загорелись бы в прежние времена, но интерес пробуждался настоящий, живой.

Как правило, все эти нестандартные суждения или малоизвестные сведения исходили от друга Анатолия Макитры – молодого чернобородого, учтивого и очень скромного монаха Василия. Однажды, оказавшись один на один с Анатолием, Мария Александровна заметила, что, на ее взгляд, этот молодой монах очень талантливый человек и его ждет великое будущее.

– А я в Васе не сомневаюсь, – горделиво ответил Анатолий. – Образованный? Еще бы! Он всю жизнь с книгами, наш Вася Шкурла, да и сейчас несет послушание в монастырской типографии. А можно я ему скажу про то, что вы предсказываете?

– Можно, – разрешила Мария Александровна. – Только не сейчас, а когда поедете в свою Америку. Вот выйдете в открытый океан, там ты ему и скажешь.

– Спасибо, – растроганно поблагодарил Анатолий. – Сказать такое посреди океана – это красиво. Я потерплю.

Юноши прожили в доме Марии Александровны три месяца. Тетя Нюся очень хвалила их за аккуратность и вежливость.

Однажды Анатолий и Аннет вышли на кухню, где Мария и Нюся пили кофе, и заявили, что приглашают их на свое венчание, которое состоится в православной церкви на улице Дарю через неделю.

– Та ни, то не можно, – растерянно проговорила тетя Нюся по-украински.

– Як то не можно? – так же по-украински переспросил ее Анатолий.

– А венчальное платье? А кольца? А приданое? А гости? А угощения? – выпалила тетя Нюся по-русски.

– Кольца есть. Гости – вы. Угощения – зайдем в кафе, – так же по-русски отвечал Анатолий. – Вот венчальное платье… Как ты считаешь, Аня? – обратился он к невесте.

– Платье бы хорошо, – смущенно отвечала Аннет, – об этом мы не подумали…

Будь Мария Александровна в другом состоянии, то она, конечно, давно бы обратила внимание на развитие любовной интриги между Анатолием и Аннет. А так, все прошло мимо нее, и ее поставили перед фактом. Факт был весьма неожиданный, но даже эта внезапность не всколыхнула, словно застывшую, душу Марии Александровны. Венчание так венчание…

– Мне нужно поговорить с вами, Мари, – сказала Аннет, когда Анатолий вышел из кухни.

– Говори.

– Я не мешаю? – спросила тетя Нюся.

– Н-нет, – неуверенно отвечала девушка, и, уловив ее интонацию, тетя Нюся неспешно удалилась из кухни.

– Я насчет ваших денег хочу спросить, – продолжала Аннет, – как мне перевести их на ваш счет?

– Никак, – негромко отвечала Мария Александровна. – Деньги теперь не мои, а твои. Деньги на твоем счету – твое приданое. Кстати, они в долларах, очень удачно.

– Это невозможно, Мари. Анатоль ничего не знает об этих деньгах, и я не могу взять такие огромные деньги.

– Анатолий рассказывал, что братья-русины купили ему в кредит на двадцать пять лет клинику с домом и садом. Выкупишь и клинику, и дом, и сад. Это моя просьба. Он берет тебя без приданого, а мы с Нюсей не отдаем. Понятно? Зови жениха. Я выскажу ему нашу волю. И Нюсю зови.

Через четверть часа представший пред ясны очи некогда своей спасительницы бывший советский военфельдшер, а потом боец французского Сопротивления Анатолий Макитра, он же Анатоль Макитра, стал женихом не бесприданницы, а невесты, за которой дали, по его понятиям, баснословно большое приданое. Столько денег, сколько стало теперь у Аннет, начинающий американский врач-терапевт Анатоль Макитра не смог бы заработать и за двадцать лет успешной практики.