Удивительную роль в жизни Александры Александровны играла красивая Нина. Вроде они и не были близкими подругами, но как-то так получилось само собой, что от Нины узнала Александра о своих любимых духах «Шанель № 5»; от Нины впервые услышала о женихе-генерале, который оказался Ванечкой; Нина передала ей свое увлечение старинной мебелью; Нина научила ее водить автомобиль и стать заядлой автомобилисткой. Нина научила ее не злоупотреблять косметикой, а пользоваться ею очень тонко, не краситься, а подкрашиваться, что давало гораздо больший эффект, чем размалеванность. Даже сухую копченую колбасу чистить и то научила Нина: «Ты крутым кипятком ее сначала обдай, и шкурка легко снимется. То же и с помидорами в борщ, – клади их вариться целыми, а когда закипит, вынь, и кожица счистится в момент».

Из темной глубины квартиры, из кухни, донесся до спальни заливистый смех Екатерины. Они с бабушкой любили посмеяться всласть, им вдвоем всегда было весело.

«Наверное, вот это и есть счастье, – подумала Александра, – Господи, как хорошо!» – сладко потянулась на широкой кровати и стала в деталях вспоминать тот важнейший день ее жизни – среду 29 июня 1949 года, когда она родила дочь Екатерину.

Погода в тот день стояла прохладная, в среднем градусов семнадцать тепла. Если бы не зарядивший с рассвета дождь, то очень футбольная погода.

– Куда они там смотрят в небесной канцелярии? Как футбол, так и дождь! – сокрушался Ванечка-генерал, завтракая, перед тем как отправиться на службу. Бывалый солдат, Иван любил позавтракать плотно – мало ли как день сложится. В штабе, конечно, не на линии фронта, но иногда такая бешеная круговерть, что воды выпить некогда; нервы на взводе, день пролетает пулей, и не мимо каждого эта пуля просвистит, случается, что и наповал влепит. Например, всякое могло быть позавчера ночью, 27 июня… По глазам мужа Александра еще со вчерашнего дня видела, что ему не терпится что-то ей рассказать, но вопросов не задавала.

– А я Сталина видел, – вдруг за завтраком сказал Иван, – вот как тебя, Саша. Позавчера в Кремле, на приеме китайцев.

Александра взглянула на него изумленно и вопросительно: дескать, ну и как?

– Да-а, – протяжно сказал Иван, – да-а! – и кивнул несколько раз головой, как бы подтверждая, что впечатление он получил сильное. Больше они на эту тему не говорили[13].

Тогда Александра и Иван еще жили в одиннадцатиметровой комнате и вот-вот должны были переехать в другую коммуналку, но в две комнаты. А в той коммуналке, где они пока жили, была очень большая общая кухня, напоминающая танцевальный зал. Столы, шкафчики и керосинки жильцов стояли у стен кухни, а посреди нее оставалось свободным огромное паркетное пространство: танцуй – не хочу! Прежде на целый день во всей коммуналке оставалась одна глухая, согнутая пополам старуха Валера, некогда блиставшая на балетных сценах Москвы, Петербурга, Парижа, знаменитая Валерия К., ныне доживающая свой век в абсолютной тишине на попечении дочери – пожилой, грузной флейтистки симфонического оркестра. В будние дни жильцы завтракали, ужинали, а в воскресенье и обедали на кухне, но своему мужу Александра подавала в комнату. Утром он уходил слишком рано, а вечером приходил слишком поздно, поэтому они старались не беспокоить соседей, да и разговаривать с глазу на глаз было приятней, чем при слушателях.

В тот день, в среду 29 июня 1949 года, Александра подала мужу на завтрак глазунью из пяти яиц и чай с абрикосовым джемом, намазанным на три больших куска белого хлеба со сливочным маслом. Питались они хорошо, тут ничего не скажешь. Тогда у большинства людей все уходило на еду, а ни тряпками, ни мебелью никто не заморачивался. После войны все считали: главное – поесть вкусно и досыта.

– Хоть бы к вечеру дождь перестал, – взглянув в мутно-серое окно, с надеждой в голосе сказал Иван, – сегодня наш ЦДКА[14] с минским «Динамо» играет, ты ж понимаешь?!

– К вечеру перестанет, не переживай, – утешила Александра, с удовольствием наблюдавшая за завтракающим мужем. Ей нравилось смотреть, как он ест: бесшумно, но с большим аппетитом. Для такого и готовить приятно. Иван вообще все делал радостно, наверное, оттого, что любил жену. И эта его любовь день ото дня все больше передавалась ей, наполняя не только ее душу, но и, казалось, каждую клеточку тела.

– Ясный у нас Ванечка, – оставшись как-то один на один с дочерью, сказала про зятя Анна Карповна. – Твоей сестры Марии нянька баба Клава, помню, всех людей делила на ясных и мутных. Так Ванечка у нас ясный. Прямо про него сказано: «ясный сокол».

– Ну, уж и сокол! – радостно и чуточку горделиво засмеялась тогда ей в ответ Александра. Слова матери значили для нее многое. Как ее бывшего жениха Марка называли «мамапослушным», так и она, Александра, была очень «мамавнушаемая». Отношение матери к Ивану всегда укрепляло Александру в том, что она сделала правильный выбор, не бросившись очертя голову за Адамом, не осиротив его детей, не сделав несчастной Ксению, да и самого Ивана.

– А как ему форма идет, как будто он родился нашим, военным! – продолжала разговор об Иване Анна Карповна. – Эх, Саша, кто бы мог подумать, что будешь ты у нас генеральшей! Интересно, а за кого наша Маруся вышла?

– За маршала, мам.

– Ей, конечно, и маршал по плечу, но как оно там сложилось, один бог знает, – печально закончила разговор мать.

Дождь за окном усилился, ветер засекал его капли в открытую форточку их маленькой, но своей отдельной комнаты.

– Сегодня в первый раз будут матч по телевизору показывать, допивая чай, – сказал Иван, – жаль, у нас нету, а то бы и ты посмотрела.

– Ничего, я по радио послушаю. А у красивой Нины есть телевизор КВН-49. Чтобы экранчик увеличивать к нему специальную линзу приставляют с дистиллированной водой. Я один раз смотрела.

– Вот родишь, квартиру поменяем и тогда купим. Ничего, что я сегодня на стадион? – по-мальчишески просительно заглядывая в глаза Александре, спросил Иван. – Наши со службы все идут.

– Конечно, иди! Ты так любишь футбол… Сегодня я точно не рожу, да и мама скоро придет.

– Спасибо, – целуя на прощание жену в висок, сказал Иван. – Жаль, телефона нет. Но на той квартире сразу поставят, мне положено.

– Иди, Ваня, иди. Без телефона обойдемся. Я хорошо себя чувствую.

Прихватив с собой новенькую легкую генеральскую плащ-палатку, Иван ушел. А мама не пришла ни через час, ни через два, ни через три, ни через четыре часа. Волнение Александры нарастало. Наконец, она решилась выйти на улицу под изрядный дождь, а зонтик забыла и не захотела возвращаться, чтобы не накликать беду дурной приметой. Сначала она дошла до ближайшего магазина, чтобы наменять монет для телефона-автомата, а потом еще квартал добиралась до телефонной будки.

Как-то само собой, не раздумывая, набрала рабочий телефон Нади, которую у них в медучилище сначала звали «Надя-булка», а к концу обучения «Надя-неотложка» за то, что она в случае чего всем бросалась на помощь. К счастью, Надя оказалась на месте. Александра попросила подругу «добежать до дворницкой», благо это было ей не так далеко.

– Я мухой, – пообещала Надя, – ты не боись!

Пока Александра, стараясь не поскользнуться под дождем, прикрывая руками большой живот, доплелась от телефонной будки домой, то вымокла вся, как говорится, до нитки. Поглядывая на облепленный мокрым сарафаном живот, она нервно хихикала, радуясь и смущаясь, что это она, Александра, такое «чудо-юдо», как дразнились когда-то в ее детстве, то ли в Благовещенске-на-Амуре, то ли в Петропавловске-на-Камчатке: «чудо-юдо рыба-кит». Потом, читая сказку за сказкой своей дочери Екатерине, она узнала, что это не самодельная дразнилка, а цитата из «Конька-Горбунка» Петра Ершова: