Многочисленные попытки соблазнить Николь оборачивались для соблазнителей полным их одурачиванием, притом всегда по-разному: у Николь хватало фантазии не повторяться. При этом, к чести губернатора, надо заметить, что он никогда и никоим образом не преследовал своих неудачливых соперников. Ему даже льстили все эти игры. Он обожал Николь и любил повторять: «Жена Цезаря вне подозрений!»

Зимой 1923 года в Бизерту опять приезжал маршал Петен. На ужинах в его честь, а их было несколько, Николь сидела по правую руку от маршала, а ее любимица Машенька по левую. Маршал Петен оказался общительным и весьма образованным человеком. Он хорошо чувствовал музыку и был в полном восторге от дуэта Николь и Мари, которые исполнили баркароллу из оперетты Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана». Пели они действительно неплохо, голоса их удачно сочетались друг с другом. Им аккомпанировал на рояле генерал-губернатор, человек исключительно музыкальный и способный играть с листа.

На прощальном обеде маршал Петен сказал Машеньке:

– Мадемуазель Мари, я знаю, что ваш отец боевой адмирал и погиб в России. Знаю, что вы потеряли мать и сестру…

– Нет, нет, я их не потеряла! – торопливо перебила маршала Машенька. – Пожалуйста, не говорите так! Мы потерялись временно…

– Прости, детка, ты права. Хочу сказать, что, если когда-нибудь тебе понадобится старый солдат Анри Филипп Петен – обращайся смело, буду рад служить! Пароль – Мари. Отзыв – Бизерта! – И маршал взял под козырек.

– Ах, мадемуазель Мари, если бы вы только знали, как я рада, что вы появились в нашем доме! А то ведь от мадам Николь просто житья никому не было – каждый день придирки, каждый день фокусы! Его высокопревосходительство тоже измучился: чуть что, она в слезы, в истерику. Посуды сколько побила – ужас! Два севрских сервиза на шестьдесят персон. А как вы стали у нас жить – ни одной чашечки, ни одной тарелочки, ни одного блюда не разбила мадам Николь. А то сразу – шарах о пол! А я ползаю на коленках и собираю осколки. Стыд и позор! Доктор Франсуа давал ей успокоительные капли – и все без толку! Да, по правде сказать, она их и не пила – в раковину выливала, я ведь все вижу! От меня не скроешься – муха не пролетит без внимания! А с вами так спокойно, и вы такая умная. Доктор Франсуа говорит, что у вас талант к языкам. Он от вас без ума! – покраснев, добавила Клодин.

– Что-то я не слышала от него восторгов, вы что-то путаете, мадемуазель Клодин, – сказала Машенька разоткровенничавшейся горничной. – Так, теперь чуть-чуть голову набок. Нет, не направо, налево. Вот так хорошо, и на минуту замрите. Отлично! – Машенька делала Клодин прическу. С некоторых пор это стало для них любимым занятием.

– Конечно, – вздохнула Клодин, держа голову так, как ей велела Машенька, – конечно, если бы мадам Николь дал Бог ребеночка, а еще лучше двух или трех, тогда бы она так не буйствовала.

– А что же Бог не дает? – закалывая одной шпилькой волосы Клодин, а вторую держа между губ, глухо и шепеляво спросила Машенька, поощряя Клодин к разговору.

– А кто ж его знает? Мы с ней десять лет подряд в Египет ездили на нильские грязи. Ну и что? Только мучились зря. И дорога опасная, и жара, и вообще приятного мало. Когда-то в ранней молодости, еще до знакомства с их высокопревосходительством, она сделала ошибку, – наверно, это причина. Кто знает? Жалко мне ее – ужас! Она только притворяется плохой, а на самом деле она очень хорошая, и его высокопревосходительство ее любит, и она его очень любит. Она ведь у нас безотцовщина.

– То есть как это? – удивилась Машенька. – Она мне рассказывала о своих отцах…

– Вот-вот – об отцах, это она любит. Сегодня говорит одно, завтра другое, что в голову взбредет. Не было у нее никогда никакого отца. Ну в том смысле, что его никто никогда не видел. Ее мать родила в пятнадцать лет, а от кого – неизвестно. Она так часто ошибалась, что и сама не знала, от кого.

– А вы ничего не путаете? – переспросила Машенька.

– Я путаю? Да бог с вами, мадемуазель Мари! Скажу по секрету: я ее троюродная сестра, а сами мы из Авиньона – это под Марселем. И ее мама Жанна на моих руках умерла, а Николь тогда черти в Париж носили. Это только через год она познакомилась с его высокопревосходительством, когда в марсельской оперетте ногами дрыгала. Он тогда был молодой офицер, получил назначение в Марокко и хотел жениться как можно скорее. Ну, они с Николь влюбились и женились. А потом, когда он по службе чуть продвинулся и с деньгами у них стало получше, они и меня к себе выписали. А я и поехала. Какая у нас в Авиньоне работа? Да никакой. И с тех пор я с ними неотлучно: куда они, туда и я.

– А доктор Франсуа? – спросила Машенька.

– И доктор всегда с нами, они с его высокопревосходительством вместе начинали, в одном полку. Его высокопревосходительство выдвинулся очень быстро, он смелый и всегда командовал очень удачно, а доктор Франсуа службой никогда не интересовался и всегда от должностей отказывался. Раз отказался, два отказался, три отказался, а потом ему и предлагать перестали. Так что у него до сих пор чин небольшой, а его высокопревосходительство полный генерал. Но доктор Франсуа все равно лучше всех! – горячо закончила Клодин. – Его все уважают: и наши, и арабы. Его даже собаки не трогают, а здесь, у арабов, очень злые собаки.

– Насчет собак я знаю, – улыбнулась Машенька, вспомнив похождения братцев-кадетов и их рассказы о злющих собаках.

– О-ля-ля, какая прическа! – вдруг громко произнесла Николь, незаметно вошедшая в комнату. – Кло, да ты настоящая красавица! Мари, что такое ты с нею сделала?! – Николь была в тонкой замшевой куртке, в лосинах и невысоких сапожках для верховой езды. – Ну что, Мари, поедем купаться? – спросила она, ловко поигрывая коротенькой плеткой. – Лошади готовы, твои костюмы тоже. Я велела поставить палатку у мыса Бланко, внизу, там отличное дно и отличный пляж.

– Поедем! – радостно согласилась Машенька. – Мадемуазель Клодин, можете подойти к зеркалу. У меня все!

Клодин плавно двинулась к зеркалу, так плавно, словно несла на голове чашу с водой. Высокая царственная прическа действительно делала горничную неузнаваемой – оказывается, у нее была лилейно-белая шея, изящные мочки ушей, просвечивающиеся на солнце, красивый выпуклый лоб. Клодин взглянула в зеркало и очень себе понравилась, у нее даже дыхание перехватило при мысли о том, что хорошо бы показаться в таком виде доктору Франсуа.

– Вот так и покажешься Франсуа, – прочла как с листа Николь. – Я думаю, он не устоит! – И она засмеялась незлобивым, ласковым смехом. – Давай-давай, хватит тебе в девушках сидеть! Мари тебя выведет на правильную дорогу!

– Как не стыдно, мадам Николь! – вспыхнула Клодин и поспешно вышла из комнаты.

Седьмой месяц жила Машенька в роскошном губернаторском доме. Не единожды она порывалась уйти в форт Джебель-Кебир, вернуться в Морской корпус, но всегда Николь уговаривала ее остаться еще «чуть-чуть».

– Хоть на недельку! – упрашивала Николь. – Ты ведь еще недостаточно выучила арабский язык, да и доктор Франсуа говорит, что он пока слабоват в русском.

Всякий раз Машенька не без удовольствия соглашалась на уговоры Николь – возвращаться в Джебель-Кебир ей совсем не хотелось. И не только потому, что там ждали ее узкий топчан с жидким матрасиком, одеяло, «подбитое ветром», и скудный казарменный харч. И не потому, что там не было ни ванной комнаты, ни прохлады губернаторского особняка, казалось, чуть зеленоватой от ветвей и листьев, прикрывающих окна, ни мягких кресел, ни кушеток со львиными шкурами на них, ни ковров, ни замечательно сервированного стола за завтраками, обедами и ужинами, ни парка с фонтанами, ни многого другого. Нет, главным образом ей не хотелось возвращаться в корпус потому, что за эти несколько месяцев она стала совсем другой, стала окончательно взрослой и уже не представляла себя среди мальчишек-кадетов и недалеко ушедших от них гардемаринов старшей роты. Тем более что ее крестный отец, адмирал Герасимов, присылал ей раз в неделю с нарочным конспекты лекций, которые читались в ее отсутствие, по математике, физике, химии, фортификации и всем другим предметам. (Как выяснилось позже, лекции эти переписывал для нее маленький князь Бакаров – Тузенбах, которого в том знаменитом спектакле она оставила в живых.) Поскольку в точных науках Машенька была сильна с детства да еще весьма преуспела на этом поприще во время занятий с дядей Пашей, то учеба давалась ей легче легкого, что называется – с лету. Так что по всем дисциплинам, кроме физической подготовки, она шла в ногу со всеми своими недавними товарищами по Морскому корпусу.