– Ты на Больничной улице живешь, что ли? – как бы между прочим спросил Адам, когда Митька отрезал хлеб.

– Не, на Чапаева – Чапаева, семнадцать, здесь, через угол, – машинально отвечал Митька и, прижав к животу пяток огурцов и здоровенную горбушку, выскочил за дверь.

– Эх, дьявол! – пробормотал Адам, улыбнувшись вслед Митьке, и сразу же подумал о том, что с Митькой надо что-то делать. Родные, наверное, измотались, избегались.

Он умылся, надел новую рубашку, подаренную Марией, и вышел из дому, в первый раз за летние месяцы закрыв сторожку на замок. Он достал его из сундука и, когда замыкал, долго не мог продеть шейку замка в ушки на двери. Запирал свой дом он только зимой, чтобы не открылась от ветра дверь и не выстудило комнату. А сейчас запер потому, что первый раз в его доме появилась большая ценность – ТЕТРАДЬ ЛИЗЫ.

Митька Кролик жил недалеко от больницы, в соседнем тенистом переулке. По дороге к его дому Адам думал о прочитанном. Он думал о своей дочери, и в сердце его поднималась волна негодования. Он давно уже примирился со всей той несправедливостью и тем злом, которые были в его жизни, но сейчас, когда он прикоснулся к судьбе своей дочери и увидел, что и ее жизнь вся изломана, все, что было с ним, представилось ему особенно жестоким и незаслуженным. В тени запыленных, словно усталых акаций Адам шагал медленно, и в душе его с каждым шагом все поднималось и поднималось ожесточение на самого себя, и было нестерпимо обидно, что не может сознаться Лизе в том, что он ее отец.

«А Маруся бежит, – думал Адам, – бежит и ее увезет!» Он чувствовал, что не может больше жить, если не переменит главного в своей жизни, и не знал, как это сделать. Ему ничего не стоило пойти бы сейчас куда следует и рассказать о себе все как на духу. О себе он не беспокоился, потому что ему уже не могли сделать ничего худшего, но по своему житейскому опыту он боялся, что окажется права Маруся и Лиза пострадает из-за него. И все-таки ему нестерпимо хотелось стать самим собой. Занятый этими мыслями, Адам не заметил, как прошел нужный ему дом. Пришлось возвращаться. Постучал в зеленую штакетную калитку. Собаки во дворе не было, и ему пришлось стучать долго, и даже палкой.

Дверь на остекленной веранде чуточку приоткрылась – выглянул Митькин отец, посмотрел на Адама мельком и ушел в дом.

– Гуля, там старик-инвалид, вынеси ему чего-нибудь.

– Вынеси сам, я же вся зареванная.

Митькин отец недовольно пошел в комнаты, взял в туалетном столике мелочь, но мелочи оказалось всего семнадцать копеек, тогда он взял еще в буфете девятикопеечную сдобную булочку.

– Здравствуйте! – насильно улыбнувшись, сказал ему Адам, когда Митькин отец подошел к калитке.

– Здра! – хмуро ответил Митькин отец и, открыв калитку, протянул Адаму булочку и мелочь в ладони. Рука его повисла в воздухе. Взглянув в глаза Адаму и на его чистую новую рубашку, Митькин отец понял, что он делает что-то не то, и смутился.

– Вы к нам? Проходите! Проходите, пожалуйста! – и он надкусил румяную булку, делая вид, что он именно для этого и нес ее сюда, к калитке.

В своей жизни Адам испытал так много всяких обид, что эта нечаянная обида его не обожгла, напротив, в душе его от этого что-то даже выпрямилось. Уверенно и почти гордо он шел в дом впереди хозяина.

– Вы по какому вопросу? – спросил Митькин отец.

– Я без вопроса, я в гости, – не оборачиваясь, отвечал ему Адам.

И Митькин отец понял, как глупо он спросил, и поспешил распахнуть перед Адамом дверь веранды.

– Вот, к нам дедушка! – громко сказал Митькин отец, проведя Адама в зал.

– Здравствуйте! – сказала Гуля, выходя из смежной комнаты. – Здравствуйте! – повторила она, разглядев Адама. – Вы к нам? – В голосе ее было приятное удивление.

– К вам, к тебе, доченька! – ласково глядя на заплаканную Гулю, сказал Адам. – Так это ты Митькина мама?!

– Я! – сказала Гуля, тревожно и счастливо блеснув заплаканными черными глазами.

– Не думал… Вот не гадал… Я насчет парня. У меня он.

– У вас?! – в один голос вскрикнули Гуля и Митькин отец.

– У меня. Не бойтесь, накормленный он и веселый.

– А где вы? – спросила Гуля.

– Я рядом, в больнице живу и сторожую. Там они играют всегда. Мы старые знакомцы.

– Ах, да-да! – сказала Гуля. – Вы – Адам, сторож. Митя о вас только и делает, что рассказывает. Они все, мальчишки, в вас души не чают!

– Ну да? Чего уж… – пробормотал Адам. Ему были очень приятны эти слова Гули, и он улыбался против своей воли.

– А мы где только не были, – продолжала Гуля, – и в милиции, и на вокзале, сколько поездов обегали! Сейчас думали ехать и снова искать, а где – и сами не знаем! Только отпуск позавчера взяли, думали отдохнуть. Да вы садитесь, садитесь, пожалуйста! – придвинула Гуля Адаму стул.

– Я его сейчас приведу, стервеца! – глухо сказал Митькин отец.

– Не нужно его приводить. Давайте-ка познакомимся, – сказал Адам. – Алексей Степанович.

– Павел.

– Гуля.

– Знаю, что Гуля. Тебя я, доченька, давным-давно знаю!

Адам сел, а хозяева продолжали стоять возле него.

– А я вас тоже знаю, мы с вами сколько раз встречались на кладбище, только имени вашего не знала. И теперь… Митя говорил – Адам, а вы – Алексей…

– Так где же наш разбойник? – перебил Гулю Павел, присаживаясь по другую сторону стола, покрытого красной с цветами плюшевой скатертью.

– Обидчивый он у вас чересчур, – не отвечая Гуле, обернулся Адам к Павлу. – Рассказывал, что тут у вас получилось.

– Да, так получилось, – виновато потупившись, сказала Гуля, – так получилось…

– Золотой он у вас мальчишка, чувствительный.

Минуту все трое молчали. В комнате было приятно полутемно, прохладно и чисто. Пол был свежевыкрашен, и зеленая пушечная краска блестела мягко и светло, во всем чувствовалась хозяйская рука. И никелированная кровать с горой подушек, укрытых белоснежной тюлевой накидкой, и красиво расставленные рюмки в пузатом старомодном буфете, и копии «Трех богатырей» и «Утра в лесу» в золотых багетных рамках на чисто выбеленных, в меру подсиненных стенах – все говорило Адаму о мире и довольстве в этой семье.

– Так что же с Митенькой? – растерянно спросила Гуля. – Как нам теперь быть?

– А пусть у меня день-другой побудет.

Митькин отец удивленно посмотрел на Адама.

– У меня чисто, вы не беспокойтесь, – сказал Адам, глядя на белоснежную тюлевую накидку на кровати. – Я ведь это, чтобы он сам вернулся, а так если его вам забрать сейчас, то все равно обида между вами останется. А он тебя, Гуля, любит очень. Пацаны, они отходчивые. Сам придет, соскучится…

– Отец прав, – решил Павел.

«Отец» – Адаму стало приятно от этого слова. «Хороший парень», – подумал он, украдкой оглядывая Павла. Ему понравились его широкие плечи, как и во всем в этом доме, была в них какая-то хорошая прочность. Понравились его спокойные серые глаза, густые, темно-русые волосы и вообще все лицо, очень простое и мужественное. Понравились крепкие руки с большими ладонями. «Хорошо, что Гуля за ним!» – подумал Адам.

А Гуля тем временем вышла из комнаты на веранду, и было слышно, как она гремела там посудой.

– Ну и жара сегодня! – сказал Павел. – Передавали: тридцать три градуса в тени!

– Да, – поддержал разговор Адам, – а уже пора бы жаре отойти.

– Теперь все перевернулось: зимы совсем не было, а май такой холодный, что на демонстрации в пальто все шли, помните?

– Ага, – сказал Адам, хотя не помнил, чтобы на демонстрации шли в пальто. Он не помнил, когда и был на демонстрации, – кажется, лет тридцать тому назад, в Мурманске.

– Вы давно здесь живете?

– Порядком. Так я пойду… – Адам встал.

– Садитесь, садитесь! Что вы! Сейчас Гуля быстренько.

Павел силой усадил Адама. А ему, честно говоря, совсем не хотелось уходить из такого милого дома. Не хотелось уходить от Гули и от этого парня, ее мужа, который ему все больше и больше нравился, хотя и не сделал, и не сказал ничего особенного.