И тут сзади, в лесу — бамк! бамк! — минометы пошли. И скрипит — поет эта гадость, и так вся шкура подсказывает, что не на укрепления она идет, нет, а горааааздо ближе… Ну, в общем — где‑то на нас она идет, так как‑то. В голову полезли дурости из старой жизни, про заградотряды и прочее… Честно говоря, и страшно‑то не было. Обидно только очень. Как‑то прямо вот по — детски обидно. Выругаться приготовился, но не успел. Долетели. Метрах в ста перед нами грохнулись… и так мне сразу стыдно стало.

Вспухли высокие разрывы мин… но не опали, как от обычной взрывчатки. А только больше расти стали и в стороны расплываться. Дымовые!. А там еще залп — для здешних минометов — с бешеной скорострельностью работают, я вспомнил, как чертями носились наши минометчики в цитадели. Еще два разрыва вырастают, чуть в стороне, а из тех, первых, все валит дым, густой, серый, плотный. Вот оно как. Прикрывают. А я‑то уже напридумывать успел себе. Стыдно, батенька!

А тут и двойной свисток. Варс сразу командует зычно — Назад! И тут же орет, чтоб ползком, вправо забирая. Ну и поползли, раненых на себе волоча. А неприятель, все лупит, знай себе, с крупняка, да шрапнелями — но уже чисто наугад. Пару раз кто‑то вскрикивал, раненый, но в целом обошлось — вскоре вышли из зоны обстрела, да под дымом и до бруствера добрались.

Поев, не мудрствуя, завалился спать, ибо если что — самое глупое дело помирать невыспавшимся…

— Ну, что же, взводный — Кане был издевательски вежлив — Я безмерно рад, и даже счастлив, что судьба хранила Вас, не дав погибнуть, и в нужный момент — Вы здесь! На самом — самом важном и ответственном участке! И Вы возглавите Ваш доблестный взвод, и поведете его в бой! А ввиду того, что взводный второго взвода тяжко ранен в прошлой атаке, а оба взвода понесли серьезные потери — мы усилим Ваш взвод остатками второго взвода, и объединим их, благо прибыло и пополнение. Надеюсь, Вы достигнете успеха в атаке!

Капитан замолчал, наблюдая за нашим взводным. Когда я проснулся, как, кстати, и многие, если не сказать большинство, в лагере кавалеристов уже царила суета. Оказывается, пришли подкрепления. Прежде всего — наш обоз, и с ним — еще два взвода штрафников. Наверное, из лагеря набрали, не знаю, пообщаться не получилось. Во вторых еще полурота каких‑то не то егерей, не то пластунов — пока ходили принести воды, видел, как несколько из них облачались в лохматые костюмы, вроде как у убитых нами диверсантов. Ну а самое главное — две пушки. Серьезные. Ну, по местным меркам. Похожи на наши трехдюймовки, советского образца, с длинным стволом. Лафет такой же, рамой, но под осью колес — поворотный круг, как у гаубиц, я такую легкую стодвадцатку когда‑то у десантников видел. И калибра эти пушки миллиметров восемьдесят наверное, снаряд солидный и гильза длинная — если б были тут танки — я б танкам не позавидовал. Но и так видать, что орудия мощные и точные. В общем, серьезное дело намечается…

Вот только, как говорил великий певец Есенин 'Жаль только, жить в эту пору прекрасную'… В общем, до фуршета дойдут не все. И первые на сокращение штатов — естественно мы, черные. Чернорабочие, можно сказать.

С другой стороны — как‑то после первого раза появилась уверенность, что эти… СВОИ — не бросят. Да, мы расходный материал, мясо, фарш. Но… мы им пока нужны. И не на убой нас, выходит, гонят. На смерть, но не на верную гибель. Уже сидя в готовности под бруствером — покосился — недалеко группа офицеров — наш Кане, кавалерист с обвислой мордой, и новый, союзный артиллерист, судя по всему. В песочке, с короткой шашкой — бебутом на поясе подле длиннющего кабура. Он внимательно осматривал из‑под фуражки, напоминавшей по виду английские, времен первой мировой, с квадратным козырьком, укрепления, временами приникая к установленной на треноге здоровенной зрительной трубе с козырьком над объективом. Потом покусывал усы, морщился, и что‑то записывал на планшет. Кане его о чем‑то спросил, тот развел руками. Но все это выглядело как‑то обнадеживающе… по — деловому. Хорошо, когда так.

— Ну, что, пробежимся за нашим боровом? — услышал я сбоку. Повернул голову — ну да он самый. Минометчик. Подмигивает мне, весело так, а глаза блестят совсем нехорошо, как говорят 'безумным блеском'. От такого блеска отодвинуться бы подальше…

— Ты чего задумал? — тихо спрашиваю его

— Я? — распахивает он наиграно — наивно глаза — Да что ты! Я уже ничего… все и без меня будет. Вот увидишь!

Говорит он это так уверенно, как может говорить только окончательно съехавший крышей. Или религиозный фанатик… что, в общем‑то, одно и то же. Я выдохнул, по сторонам зыркнул… Ну, и делать‑то что?

— Слушай… Ты, это… Во. Тебя как звать‑то? — отлично, сейчас контакт найдем как‑нибудь.

— А, меня‑то? — да, знаешь, нас с братом батюшка…

Договорить он не успевает — воздух прорезает свисток, и мы снова вскакиваем, и, перебравшись через бруствер, с воем бежим в атаку.

А дальше все было как в дурном кино. Мы все орем так, для порядку, не особо и громко — и впрямь воем, 'ура' тут не кричат, просто эдак протяжно — 'А — а-а — ааа!'. Ну и чего зря силы тратить, если бежать еще километр, да и нет приказа до конца идти — как утром, до проволоки, и обратно. Если свистка раньше не станет.

И тут буквально рев такой! Сразу аэродром на ум пришел. Минометчик, он перелез бруствер — и вперед с ревом рванул. Вот только… бежит он, не как все мы — винтовка поперек себя, кто поопытнее — наискось, штыком к левому плечу вверх. Так какая — никакая, а защита, научно выражаясь, жэ — вэ — о. Пустяковая защита, да кто не бегал навстречу пулям, не поймет все одно, как ни объясняй. Они, небегавшие, кто пообразованнее — про статистику расскажут и теорию Ендшейна. А кто бегал — тот и за ломиком спрячется. В общем, кто в курсе дела — так, а остальные просто поперек себя винтовку, и трусцой вперед.

А этот — в уставное положение для штыковой атаки, приклад шейкой к бедру, правая рука сзади на замахе, левая за цевье направляет, к поясу прижата, штык на уровне груди… И бежит — почти что прямиком на взводного, ревет… Замерли все, даже кто с бруствера смотрел, похоже, притихли. А тот все несется — вот взводный, с перекошенной мордой рвет с кабура револьвер, вскидывает…

И тут минометчик делает рывок, и всем уже видно — проскакивает он мимо. Так, как ревел и бежал — так мимо и пролетает.

И в этот момент — хлопок. Выстрел. И еще, и еще два. Рев оборвался, минометчик ружье выронил, да так и упал. От бруствера он и тридцати шагов не пробежал.

И стоим мы все, остановились, смотрим на это. Вот кажется мне, не у одного меня ствол винтовки‑то в сторону взводного пошел. Да только… Он в своем праве. Имеет он право на поле боя штрафника застрелить. ПОТОМ ему за то ответ держать, если найдется, кому спросить. А на поле боя — полное право имеет. И ведь, тут не спишешь, на шальную пулю‑то. А может, и хрен с ним, со списыванием? Один раз я его уже не пристрелил, и тогда Балу погиб…

Додумать дурную мысль не получается — сзади всех подхлестывает крик Кане:

— Рота, вперед! Продолжать атаку!

И этот крик и отрезвляет и всех нас, и словно будит оторопевшего взводного, замершего с дымящимся пистолетом в трясущейся руке.

— Вперед! Пристрелю! Трусы! Изменники! — внезапно каким‑то фальцетом истерически взвизгивает взводный, и тут же, без всякой паузы, действительно стреляет. В мою сторону, сука такая, стреляет, я ж следом за минометчиком шел. Правда, и впрямь в сторону — пуля проходит где‑то совсем в стороне… уходит она в сторону лагеря. Инстинктивно руки тянутся прикладом по зубам дать. А он тут еще раз — теперь в другую сторону — в спину уже бегущим вперед. Один штрафник падает — неужели убил, гадина? Но упавший тут же вскакивает, и бежит вперед — если и зацепил, то несильно. Слава Богам, дальше пустые щелчки. И непрекращающийся визг, словно Новодворская на митинге. Пробежал мимо, на полном серьезе сдерживаясь, чтобы не уработать гниду с разбега. Пробегая, отметил — минометчик вроде жив, но кровищи…