Он не мог ничего не почувствовать! Он не мог предаваться сну в момент, когда жизнь единственного важного человека на этой земле была под угрозой! Он не мог допустить ее смерть!

Проносясь мимо убийц и их жертв, мимо мародеров, мимо уже мертвых и еще живых, Брес искал, звал, надеялся, пока не достиг Мусейона.

Взбегая по лестнице, шаря беспокойным взглядом по окровавленным телам престарелых мужей, их изнасилованных женщин, их рабов, Эохайд ворвался в просторы обесчещенной библиотеки. И то тревожное ощущение, которое он испытывал в тот миг, люди именуют предчувствием. Ненавидя это предчувствие, споря с ним, мужчина искал тело… проклятье, сама мысль, что цель его поисков — всего лишь тело, заставило его мучительно, протестующе простонать.

Видели бы его боги. Узнали бы они в ошалевшем, глупо надеющемся, откровенно жалком мужчине своего собрата? Едва ли.

Брес нашел Айрис лишь спустя десятки минут бесцельных поисков и криков. Она лежала отдельно от остальных убитых, отдельно от своего мертвого друга, за стеллажами, в окружении разбросанных свитков.

Когда Брес, все еще уповая на то, что она, возможно, успела сбежать до того, как солдаты устроили в библиотеке резню, увидел ее, недвижимую, сломанную, убитую… он не поверил. Айрис, которую он знал, была совершенно иной. Казалось в определение этой женщины входила невозможность быть такой… зверски замученной, испачканной кровью, в изорванной одежде и при том совершенно к этому безразличной.

Но заставляя себя всматриваться в нее, Брес понимал с каждой секундой все отчетливее, что — вот она, он наконец нашел ее. Но не в том состоянии, в каком хотел. На которое глупо надеялся.

Теперь уже не размышляя над своей гордостью, он рухнул на колени и подобрался к девушке ближе. Брес не знал название тому, что он испытывал в тот момент. Не знал, чувствовал ли кто-нибудь до него подобное. Но одно он знал наверняка — ему стало ненавистно его бессмертие. Его неспособность умереть в данный момент сулила не вечные наслаждения, а обрекала на непрекращающиеся муки.

Лжет тот, кто называет смерть вечным сном. Брес видел сон Айрис, это волшебное, неприкосновенное, хрупкое состояние, превращающее ее в беззащитную, прекрасную жертву, которую он хотел, но не смел получить. А то, что он сейчас видел в темных, открытых глазах изуродовало ее, осквернило, расхитило. Она была похожа на руины, пустые, мрачные и такие холодные, что, казалось, нет ничего холоднее ее тела. И Брес не мог поверить в то, что люди, которые так восхищаются красотой и светом, сделали это с ней. С самой прекрасной из них. Руки ее убийц не дрогнули, когда они заглянули в эти по-детски доверчивые, умные глаза? Когда прикасались к ее девственному, драгоценному телу? Когда их меч пронзил ее, умоляющую о смерти, как о пощаде?

Все звуки этого мира перестали для него существовать, Брес потонул в абсолютной тишине, безвольно откидываясь на мраморную стену, прижимая к себе мертвое тело. И ирония происходящего поразила его своей жестокостью: вот она, Айрис, в его руках, но в то же время, обретшая желанное расстояние. И этот путь он никогда не сможет пройти. Она наконец смогла оставить его за своей спиной, и на этот раз он за ней не последует.

И… называя ее смертной, он ведь не предавал этому и толики значения. Обращаясь к Айрис подобным образом, Брес только принижал, демонстрировал различия между ними, указывал на ее низкое положение. Повторяя это из раза в раз, он не хотел даже задуматься над тем, что она смертна: хрупка, слаба, недолговечна.

А ведь всего каких-то несколько часов назад она была жива. Нуждалась в нем, дрожа от страха, отвращения, боли. Возможно, звала на помощь. Возможно, в этом призывном крике было заключено его имя. Как бы то ни было, в один миг Айрис поняла, что никто не придет. Момент осознания своего абсолютного одиночества, дающего понять: она умрет здесь вопреки своей молодости, красоте, желанию жить. Вопреки тому, что он, бесполезный ублюдок, чувствует к ней.

И Брес был не настолько силен, чтобы, подобно Айрис когда-то, глядеть на смерть с холодным презрением. Уродливость, беспощадность, могущество этой древней стихии, ломающей чужие судьбы и калечащей души, ужаснула его, заставила сжаться, притянуть к своей груди мертвое тело девушки и спрятать лицо в ее растрепанных темных волосах.

Той ночью Брес наконец понял, что проклят.

Наши дни.

Встречая очередной рассвет, Брес со смутным удивлением припомнил тот день, когда впервые столкнулся с этим явлением. Оно покорило его настолько, что Эохайд наивно предположил, что красота восхода никогда не станет для него обыденностью. Однако с тех самых пор он увидел тысячи тысяч рассветов и закатов, которые, вопреки стремительно меняющейся жизни, оставались ее неизменной частью.

И теперь следя, как за окном солнце щедро разбрасывает свои акварели, Брес понимал, что ждет совсем другого «рассвета». Потому что до сих пор находится во мраке, с возрастающим отчаяньем надеясь на появление своего личного светила, которое подтвердило бы ему, что он не ослеп и не сошел с ума. Но, видит бог, прошло слишком много времени…

Вступающая на трон звезда, кинула на него пренебрежительный взгляд, дающий понять: сегодня Брес, так же как и раньше, должен удовлетвориться лишь горделивым визитом Гелиоса. Сегодняшний день так же как и предыдущие не подарит ему долгожданную встречу с ней. Очередные двадцать четыре часа, прожитые на ощупь, неуклюже, нервно.

Но кто сказал, что проклятье должно приносить удовольствие? К тому же, что и говорить, он заслужил весь этот пакет адских мук от и до. Брес некогда даже мечтал о нем. Да, в тот самый момент, когда заглянул в покинутые душой глаза Айрис. Он ждал кары как благословения, умолял о ней. Что угодно, чтобы не сойти с ума от мук совести. А ведь, прежде чем оставить, Айрис простила его, словно знала, во что он превратится после ее смерти, не скажи она этих заветных слов. И слава богу за то, что она никогда не узнает, каким жалким он тогда был. Ведь даже Энки, спустившийся к нему от лица своего начальства на следующий день после той черной даты, ужаснулся.

Там было чему ужасаться. Если смерть вообще имела когда-либо отношение к языческим божествам, то только в тот самый раз касательно Бреса. От его вида, взгляда, голоса веяло чем-то могильным. А еще он сидел в обнимку с мертвецом, на полу чужой комнаты, которая была под стать ее прежней хозяйке — разграблена, холодна, тиха.

И та встреча, которая казалась Энки долгожданной, не произвела на Бреса никакого впечатления. Скорее даже он посмотрел на младшего брата как на незваного гостя, который нарушает их священный покой. Глядя на Эохайда, Энки уже знал, о чем первым делом доложит Инанне: ее бывший любовник окончательно и бесповоротно сошел с ума. Что послужило причиной? Сущий пустяк — смерть какой-то человеческой женщины, которые ежедневно гибнут десятками.

В тот раз Энки пришел не за тем, чтобы известить Бреса о его помиловании, но, вымолив у верховных божеств милость для него, верный друг хотел назвать имя. Имя первой души, которую Брес должен, вопреки судьбе, водворить на небеса.

Эохайд не оценил его старания по заслугам. То, чем ответил на его старания мужчина, было похоже на:

— Когда я ее увижу?

Энки растерялся.

— Не знаю… Инанна в гневе, она не хочет…

— Я говорю не про Инанну! — Перебил Брес жестким, ледяным тоном, которого Энки еще не довелось от него слышать. — Когда вернется Айрис?

Энки не знал этого. Никто не знал. Через год? Десять лет? Сто? Вряд ли в их проклятии был какой-то математический алгоритм.

И да, плевать Брес хотел на имена и женщин, которые их носили. Он, кажется, вообще не собирался шевелиться, пока эта смертная вновь не посмотрит на него живым взглядом. В каком угодно порыве чувств: он примет ее гнев с такой же радостью, с какой бы принял страсть.