Такими были Всадники-Оборотни: отчасти — люди, отчасти — нечто совсем иное. Во множестве слухов, распространявшихся о них, отделить зерно правды от лжи казалось невозможным, потому что слухи никогда не исходили от прямых свидетелей. Но от их помощи никто не стал бы отказываться. Ненависть к захватчикам — Псам Ализона — была так сильна, что мы были рады любым чудовищам, лишь бы те приняли нашу сторону.

Долгое лето близилось к концу, а Джервон все еще восстанавливал силы и упражнялся, тренируя руку. Он бродил с арбалетом по холмам в поисках дичи, не считая себя, впрочем, настоящим охотником. Человек он был сдержанный, учтивый в обращении, но, подобно моему отцу, умел построить невидимую стену между собой и всем миром. У Эфрины он задержался ровно столько времени, чтобы стать в состоянии самому заботиться о себе, а потом поставил себе хижину поодаль от остальных. В нашу общину он так и не вошел. Виделись мы с ним теперь редко, потому что моя меткость в стрельбе со временем возросла, и я ходила бить дичь, мясо которой вялили и солили на зиму (нам удалось найти кристаллы соли — большая удача), поэтому постоянно покидала поселок.

Однажды я спустилась к ручью, чтобы напиться, и увидела лежащего у воды Джервона. Заслышав мои шаги, он вскочил, хватаясь за меч, а потом, вместо того, чтобы поздороваться, сказал:

— Я вспомнил, где тебя видел раньше, но этого не может быть! — Он покачал головой с явной растерянностью. — Разве ты могла сопровождать Франклина и одновременно находиться здесь? И все же я готов поклясться…

Я резко обернулась к нему. Если он встречался с Эйнином, то его действительно должно поразить наше сходство.

— Там был мой брат. Мы близнецы. Скажи мне, где и когда ты его видел?

Выражение растерянности исчезло с его лица.

— Это было на последнем воинском сборе в Айнкайре. Люди Франклина придумали вести бой по-новому. Они укрывались в засады, пропускали врагов вперед, а потом обрушивались на них с тыла. Это очень опасно, — Джервон смолк и посмотрел на меня, точно пожалев о своей откровенности.

Я ответила на невысказанную мысль.

— Эйнин — сын своего отца, опасность для него наслаждение, и я никогда не предполагала, что он будет ее избегать.

— Они одержали великую, славную победу, и твой брат оказался не в последних рядах. Несмотря на молодость, он был среди вождей. Он не обладал правом голоса на военном совете, однако занимал место за плечом Франклина. Я слышал, что Франклин обручил его со своей дочерью и наследницей леди Крунисендой.

То, что Эйнин стал замечательным воином, не удивило меня, ибо я всегда считала его таким, но весть о его помолвке меня потрясла. Я ведь все еще думала о нем, как о мальчике, не знавшем войны и ушедшем из Варка, стремясь увидеть блеск скрестившихся в схватке мечей. Потом я вспомнила, что с тех пор прошли годы, и мысли мои повернулись в другое русло. Если Эйнин теперь стал мужчиной, следовательно, я — женщина. Но меня не учили быть женщиной. Отец учил меня быть сыном, Эфрина — Мудрой, а собой я не была никогда. Теперь я — охотник, в случае необходимости — воин, но только не женщина.

— Да, вы с братом очень похожи, — голос Джервона нарушил мои размышления. — Твоя жизнь слишком тяжела для девушки.

Но я не позволила бы ему себя жалеть, моя гордость не допускала этого.

— Похоже, так оно и останется. — Сейчас он рассматривал свою руку, разминая пальцы. Я тоже посмотрела на нее и сказала:

— Она стала лучше действовать, — что соответствовало истине.

— Выправляется, хотя и медленно, — заметил он. — Когда я смогу держать оружие, уйду.

— Куда?

Он улыбнулся. При всей его замкнутости, изменившееся выражение лица мгновенно превратило его в другого человека. У меня мелькнула неожиданная мысль: каким стал бы Джервон, если бы мог содрать с себя тот наносной слой, что был следствием войны, если бы у него в жизни был свободный выбор?

— Трудно сказать, куда, леди Эйдис, — ведь я не знаю точного расположения вашей Долины относительно своего прежнего местопребывания. Поеду на охоту и приложу усилия, чтобы самому не стать дичью.

— Здесь, в горах, снег выпадает рано, и все перевалы закроются. Он взглянул на вершины гор.

— Охотно верю. Вам уже приходилось здесь зимовать?

— Да. К весне нам пришлось туго затянуть пояса, но в этом году положение с припасами улучшилось. Мы засеяли два новых участка земли, и в засолке — мясо шести диких коров. Прошлой зимой этого не было.

— Чем же вы занимаетесь, когда снег преграждает все выходы из долины?

— Сидим по домам. Поначалу мучались из-за того, что не было топлива, — меня передернуло при воспоминании, как трое наших умерли от холода, — но потом Яхимо нашел горючий черный камень. Он обнаружил его совершенно случайно — развел рядом костер, а камень разгорелся и долго выделял тепло. Мы натаскали его корзинами — да ты, верно, и сам видел груды этого камня у наших хижин… Мы прядем, ткем, вырезаем из дерева и кости разные безделушки, скрашивающие нашу тяжелую однообразную жизнь. И у нас есть свой сказитель — Оттар. Он не только помнит старинные сказания, но и складывает новые, о наших скитаниях. Еще он сделал арфу и играет для нас. Нет, зимой нам не скучно.

— И ты всегда знала лишь такую жизнь, леди Эйдис? В твоем голосе мне послышалось нечто, чего я не понял.

— В Варке мы жили более насыщенной жизнью — там было море и Джорби поблизости… и у нас с Эфриной было больше времени для наших занятий.

— Каких занятий? Ты ведь не рыбачка и не крестьянка.

— Нет, я — Мудрая Женщина, охотница и воин. И мне пора вернуться к своей охоте, — я поднялась. Что-то в его тоне меня смутило. Неужели он смеет меня жалеть? Меня, Эйдис, владеющую большими знаниями, чем любая знатная леди в Долинах! Пусть я не обладаю познаниями своей матери, но есть места, куда могу пойти только я, и дела, которые только я могу совершить — такие, при одной только мысли о которых каждую из тех леди кинуло бы в дрожь — эти нежные цветочки, жалкие ничтожества! Я ушла, помахав Джервону рукой. Но в тот день удача от меня отвернулась — мне удалось подстрелить только пару небольших птиц.

Каждый день я не забывала доставать из тайника кубок, что связывал меня с братом, и осмотреть его. Все это я делала тайно от всех, кроме Эфрины. На четвертый день от того, когда я столкнулась с Джервоном, я развернула кубок и застыла. Сияние серебра потускнело, поверхность кубка словно подернулась мутной пеленой.

Эфрина вскрикнула, я же смолчала, но ощутила резкий удар — не боли, но страха, того, что по природе своей сродни боли. Я стала тереть поверхность кубка. Бесполезно. Это была не грязь. Затуманилась основа серебра, а это означало не гибель, где моя помощь была бесполезна. Это было первое предупреждение, что Эйнин находится в опасности.

— Я хочу видеть, — обратилась я к Эфрине.

Она направилась к грубому ящику, где хранились ее теперешние скудные припасы, извлекла оттуда большую глубокую раковину, несколько мелких склянок и кожаную флягу, и, наконец, медный котелок величиной не больше моей ладони. В него она принялась по щепоткам всыпать разные порошки, а потом по ложке добавлять того или иного зелья, пока не образовалась жидкость темно-красного цвета. Она встряхнула котелок, чтобы смесь лучше растворилась.

— Готово.

Я вытащила из очага горящую лучину и подпалила смесь в котелке. Оттуда повалил зеленоватый дым с резким запахом. Эфрина вылила смесь в колдовской кубок, стремясь заполнить его до ободка, а затем быстро перелила ее в раковину.

Я села. От острого запаха дыма у меня кружилась голова, я чувствовала, что упаду, если не возьму себя в руки. Нагнувшись, я стала вглядываться в рубиновую жидкость на дне раковины.

Не в первый раз мне приходилось прибегать к силе магического зеркала, но никогда прежде это не значило для меня столь много. Сосредоточившись, я ожидала быстрого и ясного видения. Багряный оттенок жидкости начал бледнеть — теперь я словно смотрела через далекое окно. Передо мной была комната, хоть и слабо освещенная, но видимая четко и во всех подробностях.