И затем он отодвигает стул, бросает свою салфетку и проходит в кухню.

      Я сижу. Если честно, у меня такое чувство, что мне дали пощечину: мое лицо даже покраснело и горит. Я просто дурачилась с ним, а он, Боже, так разволновался. За все эти годы Крис был единственным, кто разделял мой нездоровый, циничный взгляд на любовь. Мы всегда говорили друг другу, что никогда не женимся, никоим образом - пристрелите меня, если я это сделаю. Но сейчас он ко всему повернулся спиной. Ну и дурак.

      Мне было слышно их из кухни, ее голос тихий и робкий, его - успокаивающий. Еда на моей тарелке остыла, как и мое черствое, черствое сердце. Вы, должно быть, подумали, что я тоже почувствовала себя хрупкой, будучи такой жестокой, озлобленной сучкой. Но нет. На самом деле я ничего не чувствовала, только то, что круг, который и так был мал, стал еще меньше. Может быть, Криса можно так легко спасти. Но не меня. Меня - никогда.

      После долгой дискуссии шепотом в кухне, был заключен хрупкий мир. Я принесла свои извинения Дженнифер Энн, стараясь звучать искренне, и страдала от разговоров за шоколадным суфле, пока, наконец, мне позволили уйти. Крис все еще не говорил со мной и захлопнул дверь за моей спиной, когда я уходила. Меня не должно было удивлять, на самом деле, то, что он так легко влюбился. Именно поэтому он всегда проигрывал наше пари: его предсказания всегда были позже, гораздо позже реальных сроков, последний раз - на целых шесть месяцев.

      Я сажусь в машину и уезжаю. Перспектива поехать домой выглядит удручающей, там буду только я, поэтому я пересекаю город, еду в район Лиссы. Я торможу перед ее домом, гашу фары и стою у ящика с почтой. В окно мне видно столовую, где она ужинает с родителями. Я думаю о том, чтобы пойти и позвонить в дверь - мама Лиссы всегда быстро приставит еще один стул к столу и накроет еще одно место для обеда - но я не в настроении родительских разговоров про колледж или будущее. По факту, я чувствовала себя готовой отступить. Итак, я пошла к Хлое.

      Она открыла дверь, нахмурив брови, в руках у нее была деревянная ложка.

       - Мама будет дома через сорок пять минут, - проинформировала меня она, придерживая дверь, чтобы впустить. - Можешь остаться на полчаса, ладно?

      Я кивнула. У мамы Хлои, Наташи, были строгие правила - не принимать никаких гостей, и это за все время, которое я была знакома с Хлоей, означало, что всегда был четкий лимит времени, больше которого мы не могли себе позволить оставаться в этом доме. Казалось, что ее мать не очень любила людей. Мне кажется, что у нее была по-настоящему веская причина, чтобы стать стюардессой, либо все это была просто природная реакция на то, что она ею стала. В любом случае, мы едва ее видели.

       - Как прошел ужин? - спросила она из-за плеча, пока я следовала за ней на кухню, где что-то шипело на плите.

       - Без происшествий, - ответила я. Я приврала, так как не хотела в это ввязываться. - Можно утащить у тебя парочку мини-бутылочек?

      Она отворачивается от плиты, где она что-то помешивала в сковородке. Пахнет морепродуктами.

       - Это поэтому ты пришла?

       - Отчасти.

      Есть одна вещь касательно Хлои: я всегда могла ей сказать все напрямую. По факту, она предпочитала именно так. Как и я, она не участвовала в простом трепе. Она закатила глаза

       - Угощайся.

      Я вытащила табуретку, забралась на нее и открыла шкаф. О, золотая жила. Крошечные бутылочки, которые ее мать стащила, были бережно расставлены на полке согласно их высоте и категории: чистые ликеры слева, десертные бренди справа. Я схватила две бутылочки с Бакарди сзади, поправила ряды, затем взглянула на Хлою, чтобы убедиться, что все выглядит как надо. Она кивнула, затем протянула мне стакан с Колой, в которую я вылила содержимое одной бутылки и взболтала по кругу вместе с кубиками льда. Затем я сделала глоток. Напиток получился крепким, он разливался по мне теплом, и я почувствовала странные угрызения совести, словно я знала, что надо было по-другому реагировать на то, что случилось у Дженнифер Энн. Хотя, все прошло. Это и было плохо. Это всегда проходило.

       - Хочешь глоток? - я спросила у Хлои, протягивая ей стакан. - Он хорош.

      Она потрясла головой.

       - Ага, - ответила она, урегулировав пламя под сковородкой. - Это как раз то, что мне надо. Ее дома будут ждать счет за обучение и я, пахнущая ромом.

       - Где она на этот раз?

       - Цюрих, мне кажется, - она наклонилась ближе к сковородке, понюхала ее. - С пересадкой в Лондоне. Или Милане.

      Я сделала еще глоток своего напитка.

       - Итак, - произнесла я после нескольких секунд тишины. - Я злая, дрянная сучка. Правильно?

       - Правильно, - сказала она, даже не оборачиваясь.

      Я кивнула. Факт доказан. Я так предполагала. Я вытираю пятно, оставленное моим бокалом на столешнице, и расправляю углы.

       - И ты все это начала, - Хлои поворачивается и опирается на плиту, - Потому, что…

       - Потому, - я отвечаю ей, - Что Крис внезапно поверил в любовь, а я - нет, и поэтому я - ужасный человек.

      Она обдумала это.

       - Не все так ужасно, - сказала она. - У тебя есть нечто хорошее.

      Я ждала, подняв брови.

       - К примеру, - ответила она, - Красивая одежда.

       - Да пошла ты, - ответила я, и она засмеялась, прикрывая рукой рот, так что я засмеялась тоже. Действительно, я не знаю, чего я ожидала. Я могла бы ей сказать то же самое.

      Она не давала мне уехать, когда я ушла. Она завернула на ней за угол - если бы она была припаркована перед домом, ее мать бы обозлилась, - затем отвезла меня в Бендо, где я поклялась, что выпью еще один бокальчик пива, а затем позвоню Джесс, чтобы она отвезла меня домой. Я пообещала. Потом я зашла внутрь, выпила две кружки пива и решила пока не беспокоить Джесс. Вместо этого я направилась к бару, где открывался неплохой вид на все помещение, и решила зависнуть тут ненадолго. Я не знаю, сколько прошло времени, когда я ее увидела. Минуту я спорила с барменом - высоким, неуклюжим парнем по имени Натан, - о гитаристах классического рока, а затем я повернула голову и заметила ее отражение в зеркале за баром. Ее волосы были выпрямлены, а лицо пылало. Она выглядела пьяной, но я ее узнаю в любом виде. Всем нравилось думать, что она ушла навсегда.

      Я вытерла лицо, провела пальцами по волосам, стараясь оживить их. Она уставилась на меня так же, как я на нее, и так же, как и я, она знала, что все дело в дыме и зеркалах. За ней и за мной прибывала толпа, и я чувствовала, как люди напирают на меня, наклоняясь вперед за напитками. И вот что странно. В некоторой степени я была рада ее видеть. Худшую часть меня воплоти. Подмигиваямневприглушенномсвете, бросаявызов, чтобыяназвалаеенесвоимименем.

      По правде сказать, я была хуже. Гораздо хуже. Я едва ли буду пить когда-либо еще. Или курить травку. Или идти с парнями, которых я не так хорошо знаю, в темные углы, или темные машины, или темные комнаты. Странно, что это никогда не работает при дневном свете, когда тебе видна вся топография лица другого человека, линии и изгибы, шрамы. В темноте все одинаково: углы смягчаются. Когда я думаю о себе той, которой я была два года назад, я чувствую себя раненой, склонной к ударам обо все углы. Не способной когда-либо исцелиться. И проблема не в алкоголе или сигаретах. Дело совсем в другом, что сложно признать вслух. Хорошие девочки не поступают так, как делала я. Хорошие девочки ждут. Но даже до того, как это случилось, я никогда не считала себя хорошей девочкой. Это было на втором курсе, и у соседа Лиссы, выпускника Альберта, была вечеринка. Родителей Лиссы не было в городе, мы все остались у нее на ночь, прокрались к шкафчику с алкоголем и смешивали все, что нам удалось найти, разбавляя это диетической колой: ром, водка, мятный шнапс. Из-за этого дня я не переношу черничный бренди, даже в тортах с рынка Милтон, которые так любит моя мать. Его запах вызывает у меня тошноту.