В ходе путешествия друзья планируют совместно написать книгу. Максим собирается заполнять четные страницы, а Гюстав нечетные. «По лугам и песчаным берегам» представляет собой любопытный дневник, где авторы рисуют живописную картину этого края, покорившего их своей первозданной дикой красотой. Кроме того, Гюставу впервые предоставляется возможность отточить свой неповторимый стиль, кропотливо и вдумчиво работать над красотой фразы, что станет фирменным знаком будущего мэтра литературы. Прежде чем приступить к работе над текстом, что они задумали осуществить по прибытии домой, друзья скрупулезно ведут дневниковые записи. В Карнаке, высмеивая бредовые интерпретации, высказанные ранее по поводу знаменитого поля менгиров[96], Флобер лаконично высказывает свое мнение: «Камни Карнака — это очень большие камни».

Между тем Гюстав не забывает Луизу, что свидетельствует о двойственности его чувств к ней. Он с ужасом вспоминает их бурные скандалы и распри. В то же время в каждом встречающемся на пути городе он спешит на почту, чтобы получить от нее весточку. Так, 17 мая он пишет ей из Нанта и упрекает в том, что никак не дождется от нее письма. И в том же письме сообщает своей возлюбленной, что готов окончательно порвать с ней. Три недели спустя уже из Кимпера он признаётся в своем письме, что «испытывает к ней особое, ни на что не похожее чувство, которому он ищет и не может найти определение». Вспоминал ли он при этом чувственную сторону их отношений? Возможно, он немного грустил о том, что все осталось в прошлом? В заключение он пишет: «В итоге мне был необходим глоток воздуха. С некоторых пор я задыхался»[97].

Что касается воздуха, то он дышит им полной грудью до самого Бреста, куда друзья приходят пешком. Здесь их ждет встреча с матерью Гюстава. Она приехала вместе с маленькой Каролиной. Заботливая мамаша не может долго оставаться в разлуке с сыном. На протяжении нескольких дней она путешествует вместе с молодыми людьми. Куда бежать Гюставу, чтобы его оставили в покое? На край света? А может, махнуть на Восток? Это решение он примет какое-то время спустя.

В Сен-Мало его одолевают мысли о Шатобриане. «Великий человек», который скончается годом позже, уже выбрал себе место для захоронения «на скале, лицом к волнам». Неужели Гюстава шокируют самомнение и культ личности знаменитого писателя? Совсем нет. «Заранее думать о своей смерти и готовить место для перехода в мир иной вначале мне показалось несерьезным делом, а затем я пришел к выводу, что это возвышенная и прекрасная идея»[98].

В начале августа Гюстав возвращается в Круассе. Здесь наконец-то он получает письмо от Луизы, в котором она с горечью упрекает его в том, что он забыл о годовщине их любви. В ответ он сообщает, что не чувствует за собой никакой вины и свободен от каких бы то ни было обязательств.

И тут, как гром с ясного неба, приходит плохое известие. Его названый брат, его альтер эго, его самый близкий, любимый и дорогой друг Альфред Ле Пуатвен болен неизлечимой болезнью.

Не успел Гюстав возвратиться из путешествия в Бретань к своим пенатам: к привычной тиши своего рабочего кабинета, одиночеству и любимой трубке, — как его уже тянет к другим неведомым краям и широким просторам. Его друг Максим уже совершал длительное путешествие на Восток. Гюставу также хочется посетить эти далекие страны. И все же ему пришлось ждать целых два года, прежде чем сбылись его мечты.

Он снова садится за письменный стол. Литературная обработка записей, сделанных во время путешествия, дается ему с большим трудом и доставляет немало мучений. Кажется, что он на пороге сильнейшего нервного срыва. Гюстав впервые сталкивается с подобными трудностями. Он испытывает настоящие муки творчества. Кажется странным, что он переживает из-за такой, казалось бы, банальной и довольно условной на первый взгляд работы, как «путевой дневник». До этого момента Гюстав легко и свободно владел словом, о чем можно судить по его обширной переписке, которая составляет неотъемлемую часть его творческого наследия. И все же многочисленные ранние сочинения — «Мемуары безумца», «Ноябрь» и даже «Воспитание чувств» в редакции 1845 года — выходили из-под его пера с завидной легкостью, возможно, еще и потому, что в своих первых литературных произведениях он во многом подражал своим кумирам из числа известных писателей того времени. Теперь же настало время найти свой собственный почерк. Гюстав знает, что ему надлежит делать: надо всего лишь преодолеть одну ступень. Как оказалось, это совсем не так просто. Вот что он пишет Луизе в октябре 1847 года: «Если бы ты знала, какой это изнурительный писательский труд! Он отнимает все мои силы. Я работаю, не разгибая спины. Это изматывает меня и расшатывает нервы. Я досадую на себя, терзаюсь и мучаюсь. Бывают дни, когда я чувствую себя совсем разбитым и больным, а по ночам у меня жар… Какая глупая навязчивая идея — тратить жизнь на то, чтобы корпеть над каждым словом и трудиться весь день, чтобы довести до ума несколько фраз».

В самом деле, он уже вступил на путь самоотречения, которое позволит ему в своем творчестве достигнуть реальных, а не мистических высот. Работа над художественной формой будет для него и землей обетованной, и одновременно мученичеством. Флобер, как Сезанн или Бетховен, самоутвердится не только как творческая личность, но и как великий творец новых художественных форм. Начиная с этого момента, ни одна из его книг не будет написана с прежней легкостью.

Впрочем, он нисколько не думает о том, чтобы издать эту книгу. Ее никто не прочитает, разве что «королевский прокурор по причине того, что некоторые размышления могут ему не понравиться»[99].

У Флобера в голове уже зреет другой, более серьезный, замысел. Тема «Искушения святого Антония» занимает все его мысли. Эта «старая причуда», как он скажет в 1870 году, только-только начала волновать его воображение. Он перечитывает множество религиозных книг, интересуется разными еретическими христианскими учениями, изучает древнюю историю религиозных культов. Гюстав проделывает огромную подготовительную работу.

Святой Антоний, отшельник, сублимирующий свои неудовлетворенные желания в галлюцинациях и видениях, — это сам Флобер. Как пишет Жан Поль Сартр, «поскольку он не может самоутвердиться через обладание, Гюстав самоутвердится через желание, то есть через то, чего не будет иметь. Гюстав останется навсегда неудовлетворенным. <…> Это самоотречение, от которого хочется рычать и выть»[100].

О своем новом замысле, об этом «водосбросе», как он позднее выразится, где смешались невероятные картины, фантастические видения, размышления о самых разных религиях, Флобер ведет бесконечные разговоры со своим школьным другом, который снова появился в его жизни, — Луи Буйе. Жизнь не баловала этого молодого человека. Он был интерном в больнице Руана. И, как мы знаем, доктор Флобер, отец Гюстава, указал ему на дверь. Безусловно, у доктора были для этого самые веские причины. Медицина явно не была призванием Буйе. И теперь этот молодой человек с мягким характером и тонким вкусом зарабатывал себе на жизнь тем, что давал уроки отстающим ученикам. Благородное занятие, но отнимающее слишком много времени, чтобы заниматься литературным творчеством, в частности поэзией. Ему оставалось лишь с грустью мечтать о том, чтобы посвятить себя любимому делу. И вот этот достойный во всех отношениях человек займет после смерти Альфреда Ле Пуатвена важное место в сердце и жизни Гюстава. Друг, работа, теплый домашний очаг… Париж далеко, и гневные письма Луизы, всегда готовой обрушить на него гром и молнии, все меньше и меньше его трогают.